Пессимизм

Я не случайно упомянул здесь имя Гамлета. Трудно указать другой литературный тип, до такой степени резко подчеркивающий главные психологические условия пессимизма, как тип Гамлета. И так как для критики учения Шопенгауера особенно важно выяснить психологический источник пессимизма, то мне придется остановиться на типе Гамлета с некоторою подробностью.

Гамлет — человек с крайне неуравновешенными психическими способностями. Он обладает чрезвычайно тонкой чувствительностью и большим умом, но в то же время страдает крайним недостатком воли. Он окружен средою лжи и порока, самою. опасною для таких, как он, людей. Умом Гамлет выше окружающих и видит всех насквозь, но он лишен истинной симпатии к людям и глубоко презирает большую часть людей. Люди играют жалкую недостойную комедию. Вот король, любящий муж, уважаемый правитель, заботливый отчим, нежный брат, чтущий память покойного короля, своего предшественника. Кто этот король? Гнусный братоубийца, прелюбодей, а королева, мать Гамлета, соучастница преступления. А вот Полоний, почтенный государственный муж, счастливый отец. Да это так снаружи, а что внутри? Презренный шут, шпион и интриган, всю жизнь лгавший и льстивший. Вот Лаэрт, светский молодой человек, рыцарь без страха — который, не задумываясь, нападает на Гамлета с отравленной шпагой. А Офелия, невинная прелестная девушка? Гамлет питает к ней страсть, но ни мало не уважает ее, потому что и ее он видит насквозь. Он знает, что Офелия действует часто по наущению отца и что под конец она уступает лишь своей чувственности. У Гамлета натура обличителя, но не такого, который скорбит о других. Он безжалостен, как инквизитор. Сцена изобличения им матери настолько жестока, что даже дух отца наконец просит за мать. Гамлет, ненавидящий ложь и притворство, сам притворяется сумасшедшим, убив Полония. Он спрашивает: Что это, мышь? „Не пылок я, говорит Гамлет Лаэрту на гробе Офелии, но берегись: во мне есть нечто страшное“. Это страшное вовсе не его правдивость: в случае надобности, он сам притворяется и дипломатничает. Страшно в нем злорадство при виде чужих страданий, которые он считает слишком ничтожными по сравнению со своими собственными. Как цинично он относится к живой Офелии, обращаясь к ней с фразами, которые совершенно непереводимы, а на английской сцене выпускаются. Сравните этот цинизм с бурным пафосом того же Гамлета, когда по смерти Офелии он восклицает: „Я любил ее, как сорок тысяч братьев любить не могут“.

Но Гамлет презирает не только других людей: он презирает и самого себя. И именно поэтому он стоит гораздо выше всех своих близких и заслуживает нашего сожаления. Нельзя, впрочем, сказать, что он всех и все презирает. Сила воли, цельность и прямота характера производят на него чарующее впечатление. Вот почему он восхищается и Фортинбрасом, идущим воевать за клочок земли, и своим другом Горацио. В них он видит то, чем не обладает сам: способность к действию.

Гамлет Шекспира имеет мало общего с „Амлетом“ старинной саги, откуда Шекспир почерпнул основу для своей трагедии. Это тип того времени, к которому принадлежит сам Шекспир, и есть основания подозревать, что в него вложены даже некоторые автобиографические черты. Это тип бурной эпохи, когда философская и научная мысль еще не успела создать новых этических начал. Социальные отношения также претерпевали глубокие изменения. Центр тяжести европейского богатства, могущества и просвещения постепенно перемещался от средиземноморских стран к северозападу и Англия подготовлялась к роли величайшей морской державы. Королевская власть еще держалась прочно, но уже бродили начала республиканского движения. Придворные сферы отличались чудовищной продажностью, и знаменитый философ Бэкон, которому некоторые любители нелепых парадоксов приписали сочинение драм Шекспира, оказался одним из первых взяточников. Материал для Гамлета мог быть собран Шекспиром непосредственно из придворных нравов того времени.

Сильная впечатлительность, сильный ум и при этом полная неспособность к действию—все это сравнительно безопасно в мирные, спокойные эпохи; но в бурные времена, среди негодяев и проходимцев, человек, обладающий подобными свойствами, становится глубоко несчастным. Напряженная работа мозга доводит его до полного нервного истощения, со всеми его последствиями. Он становится типичным неврастеником и самое большее, к чему он способен, это к декламаторскому обличению и к самобичеванию.

Шопенгауер жил при условиях, менее благоприятных для бурного пафоса; но, пожалуй, еще более мертвящих волю и во многом напоминающих условия жизни Леопарди. Итальянский поэт нередко желчно называл свой родной городишко ослиным городом, своей тюрьмой и могилой. Шопенгауер жил, правда, в стране профессоров философии, которых он ненавидел, пожалуй, еще больше, чем евреев и женщин; но тогдашняя Германия во многих отношениях была не лучше Италии. Тот же провинциализм, то же мещанство, рутина, мелкие дворы с их интригами и сумасбродствами. Даже такой великий человек, как Гете, заразился этим мещанством. Шопенгауер был неспособен ни к олимпийскому созерцанию, ни к тихой семейной жизни с какою нибудь белокурою Гретхен, обладающею кулинарным гением. За отсутствием объектов для проявления воли, воля превратилась в чисто теоретический призрак, которому приписаны сверхъестественные свойства. Уже древние стоики считали волю существенным началом и в то-же время проповедовали апатию. Но со своим взглядом на мир Шопенгауер опередив свое время. Увлечение патриотическими идеями после борьбы с Наполеоном еще не улеглось, „воля“ была подогрета национальным шовинизмом; при таких условиях проповедь пессимизма не могла иметь особого успеха. Философия Шопенгауера. долго оставалась совершенно неизвестною, но вдруг приобрела огромную популярность после франко-прусской войны. Война эта, закончившая дело национального объединения, в то же время обнаружила, наконец, всю призрачность идеи, утвержденной кровью и железом. Более чем когда либо стало ясно, что интересы немецкой буржуазии не тождественны с интересами милитаризма, но в то же время необходимо требуют его содействия.

Какой же выбор сделать нам между пессимизмом и оптимизмом?

До тех пор, пока пессимизме ограничивается одной критической ролью, он трудно опровержим. Пусть сколько угодно говорят о том, что многие люди веселы и счастливы. Вопрос не в этом, а в качестве их счастия. И качество это не может быть высоко там, где счастье зависит прежде всего от распределения материальных благ и где это распределение имеет мало общего с трудом и заслугами большинства людей. Тот кто в такие времена пьет кипрское вино или целует красивых женщин, не стоит имени героя.

Скажут, что массы, об участи которых идет речь, быть может гораздо счастливее нас самих? Вполне возможно. Но это, наоборот, лишь один из лучших доводов в пользу пессимизма, так как пессимизм именно и утверждает, что умственный прогресс приносит лишь страдания, а остановить этот прогресс, не смотря на все усилия обскурантов, невозможно. Повторяю, как критический элемент, как элемент прогресса, пессимизм неопровержим: ведь самый прогресс, поскольку он сознателен, необходимо требует сознания недостатков, иначе не явилась бы самая, мысль об изменении и улучшении.

Но пессимизм тотчас лишается своей жизненной почвы, когда, не довольствуясь обличением и критикой, он пытается создать свой положительный идеал, построенный на недоверии к человечеству. Идеал этот, по необходимости, оказывается отрицательными, он указывает путь не к деятельности, а к апатии.

Опасность такой апатии тем значительнее, что главною болезнью просвещенных классов в нашем веке является как раз отсутствие сильных характеров.

Возьмем для сравнения эпоху рыцарства. В мирное время рыцарь, конечно, мог бы и ровно ничего не делать, так как его материальным потребностям удовлетворяли его слуги или подданные. Но, во-первых,мир был исключением; во-вторых, частые войны развивали наклонности, проявлявшиеся и в мирное время. Жизнь рыцаря требовала энергической, выносливой натуры. В мирное время рыцарь, если не охотился, то буйно пировал. Возьмите человека с рыцарскими понятиями и чувствами вроде Раймонда Люллия, Он по-своему разочаровался в жизни. В юности он жил, как все рыцари, т. е. пьянствовал, распутничал, волочился за женщинами. Но вот, когда он был на верху земного блаженства, т. е. приблизился к обладанию любимой женщиной, она открыла грудь и показала на ней язвы от страшной болезни, грудного рака. Это произвело на Раймонда такое впечатление, что он превратился в аскета. Но аскетизм его был своеобразен и вел не к апатии, а к действию. С мечом в руках Раймонд пошел обращать неверных и еретиков.

Возьмите даже Дон-Кихота, тип умирающего рыцарства, осужденного экономическими условиями новой эпохи. Этот современник Гамлета (оба произведения изданы в том же году) — его настоящая противоположность. Гамлет нежен, впечатлителен, его кости тонки, он рыхлого сложения; это ум без характера, без воли. Дон-Кихот воплощенная воля: сухощавый мускулистый, не знающий никаких препятствий, готовый бороться с преисподней и с ветряными мельницами.

Можно предположить, что и наш золотой век весьма благоприятен для развития сильных характеров. При этом, обыкновенно, ссылаются на страну доллара. Но забывают, что Америка вовсе не есть последнее слово буржуазии и что в ней мы видим в то же время зачатки нового, высшего типа, явившиеся тогда, когда буржуазия не успела. еще там завершить цикл своего развития. Американец по натуре пионер, рабочий, даже когда он из лодочника становится Вандербильтом. Типично буржуазные натуры можно встретить в старых капиталистических странах, особенно в Голландии.

В этой стране есть один город, прозванный городом миллионеров. Побывав здесь, можно вполне оценить прелести жизни людей, проводящих все время в резании купонов. Ничего более скучного, более мертвящего, более монотонного, чем этот город, нельзя себе представить. А это лишь карикатурное воплощение буржуазного идеала, состоящего в созидании ценности не ради потребления, а ради самой ценности.

Жизнь есть деятельность, а деятельность есть борьба. Эти слова Белинского следует напоминать людям, склонным к пошлому, убаюкивающему совесть и чувство оптимизму. Но есть иной оптимизм, состоящий в доверии к силам человека, к его способности совершенствовать себя и стремиться к правде; Эта светлая вера всегда была свойственна всем вождям, которые вели за собою способные к жизни элементы общества.

Отдадим же справедливость пессимистическим взглядам пока они предостерегают нас от примирения с грустною действительностью, но не последуем и за пророками апатии и неделанья. Проникнемся неуклонным убеждением в то, что сила жизни велика, так как жизнь, длившаяся тысячелетиями, не иссякла, но дала много роскошных цветов. Будем помнить, что хотя в мире есть много, слишком много подлости и низости, но есть и любовь, и способность к бескорыстной жертве, а применять такую способность есть уже великое счастие, хотя бы единственной внешней наградой самопожертвования был — терновый венец.

notes

1

Замечу, что Сэлли, автор известной книги о пессимизме, неверно понял эту мысль Канта, а потому и возражал, что нежелание вновь пережить ту же жизнь еще ничего не доказывает.

2

Гартман конечно не идет в счет: он столько же счастливый супруг, нашедший в жене, писавшей под псевдонимом Тауберт, даже благосклонного критика своей философии, сколько неискренний проповедник.