Песталоцци

Конечно, ни то, ни другое. Ничего в жизни не ненавидел Песталоцци больше, чем показную филантропию, чем всяческое проявление лицемерия. И уже совершенно чужда была Песталоцци мысль устраивать свои личные дела посредством организации необычайной важности опыта, основную идею которого в течение всей своей долгой жизни он считал безусловно верной. Будь это так, — никогда не решился бы Песталоцци на ту широчайшую пропаганду своего дела, на ту предельную публичность, в условиях которой оно протекало. И вообще, если бы только последнее предположение оказалось хоть в какой-либо мере правильным, то надо было бы признать, что мы создали себе образ совсем не того Песталоцци, каким он был на самом деле, и вся его последующая деятельность, все теоретические и художественные выступления говорят против этого допущения. Он исходил из других, нам уже отчасти знакомых предпосылок.

Песталоцци прежде всего хотел найти путь к решительному улучшению тяжелого положения крестьянства. Как демократ и народник, он остро чувствовал, как невыносимо страдало беднейшее крестьянство. И в старой борьбе городского патрициата, городской аристократии с крестьянами Песталоцци, как уже мы видели раньше, безоговорочно стал на сторону последних. Он понял также, что простой пропаганды, простого участия недостаточно, нужно было найти какие-то иные, при этом реальные пути. Но этот путь он увидел не в том, чтобы бороться со своими угнетателями, и не в том, чтобы бросить землю и уйти на работу в промышленность. По его мнению, лишь соединив занятие земледелием с промышленностью, крестьянство могло найти выход из того тупика, а котором оно находилось. А для этого надо уже с детства соответствующим образом подготовить крестьянина, чтобы он, не помышляя об уходе со своего участка, в то же время имел второй, может быть даже основной заработок от занятий промышленного характера. Это «профессиональное» образование должно начинаться очень рано, должно носить сугубо практический характер и итти параллельно с общим образованием Песталоцци казалось, что он нашел выход для «бедных», что этот путь единственный, и в это он твердо верил до конца своей жизни. Он неоднократно отмечает, что лишь благодаря его неумелости, неопытности опыт кончился полным провалом.

«Я хотел, — пишет он тридцать лет спустя, — воспитать в детях бедных знания сельского хозяйства, промышленности и домашнего хозяйства, но сам ничего не понимал во всех этих вещах. Учреждение требовало организованности, которая сама по себе обеспечивала бы достижение поставленных целей. Но именно этого во мне не было и быть не могло».

За всем этим, — за обучением земледелию, промышленности, домашнему хозяйству — Песталоцци видел нечто большее. Все это само по себе не имело бы для него значения, если бы не подчинялось некоторой высшей цели. Этой высшей целью для него было воспитание человечности, а все остальное являлось только средствами для достижения этой цели. Идеалист, религиозный человек, Песталоцци в данном случае был только последователем.

Его практические рассуждения весьма наивны. В «обращении к друзьям человечества и покровителям о поддержке учреждения, имеющего задачей дать работу и воспитание бедным детям на ферме», обращении, с которым Песталоцци принужден был обратиться к тогдашней швейцарской общественности уже на первом году существования «учреждения он с самого же начала выдвигает положение о том, что для него «уже давно очевидна возможность даже для маленьких детей при небольшой работе — при благоприятных условиях — заработать средства на свое содержание». Два года спустя в письме к некоему Чартеру он доказывает тот же тезис «Совершенно бесспорно, что промышленное использование детей легко связать с их воспитанием: мы видим, как рано городские дети начинают шить и вязать, а деревенские — прясть. Начиная с шестого года жизни они могут быть использованы в промышленности… Эта способность зарабатывать средства к жизни должна быть в воспитании бедных использована настолько рано, насколько это позволяют разумные педагогические принципы». Это же письмо Песталоцци наполняет арифметическими выкладками, которые должны были доказать, что и с финансовой точки зрения это — дело бесспорно осуществимое. Здесь одна из основных ошибок Песталоцци. Нельзя было строить учебно-воспитательное учреждение на основе самоокупаемости, применяя почти исключительно детский труд. Он не мог изолировать своего учреждения от общих условий производства и рынка. И Песталоцци в этом убедился на жестоком опыте — ему пришлось прибегнуть к ростовщикам и банкам, окончательно запутывая свои дела.

Отметим попутно, что капиталистическая промышленность широко использовала детей на производстве. Основоположники марксизма считали привлечение детей к производству тенденцией прогрессивной и благотворной (при условии соединения производительною труда с обучением), «сколь ни отвратительны способы и формы, о коих эта тенденция при господстве капитала осуществляется» (из резолюции первого конгресса I Интернационала).

Песталоцци собирал сирот и беспризорных, находя их всюду и не отказывая никому. Это не означало, конечно, того, что он не считал свой метод подходящим для остальных крестьянских детей. Напротив, в своем романе *Лингард и Гертруда», написанном вскоре после крушения нейгофского эксперимента, он описывает очень подробно, как должен быть применен этот метод в сельской школе. Обратился он к беднейшим и потому, что всегда стремился помочь тем. кому особенно скверно жилось, и потому, что толпы детей, без крова, без семьи, бродяжили тогда по Швейцарии, и потому, что подобный опыт ему не разрешили бы ни в какой тогдашней школе. В городскую школу он не пошел, он был всегда связан с крестьянством, был выразителем чаяний трудового крестьянства Швейцарии. Отсюда и типичная мелкобуржуазность всей философии «опыта». Особенно ярко это видно из первого письма в Чарнеру, где он высказывает свое основное положение о необходимости воспитывать детей крестьян именно для крестьянской жизни, а не для какой-либо другой, например для жизни в городе, причем бедный должен знать, что ему придется в бедности прожить всю свою жизнь.

«Бедный, — пишет он, — должен воспитываться в бедности. Воспитание бедных требует глубоких, точных знаний о потребностях, недостатках и особенностях положения бедного класса и знания деталей их вероятного положения в будущем. Друг человечества должен спуститься в самую бедную хижину, должен увидеть бедняка за его ежедневным делом в его темных комнатах, его жену и ребенка в кухне, полной дыма: это — хижина, в которой должен жить его общественно-воспитанный сын, это кухня, в которой будет вести хозяйство его жена… (Поэтому) комната, где воспитываются дети, должна возможно более походить на ту комнату, в которой придется жить впоследствии воспитываемым, ребенок должен в своей тесной комнате рабочей учиться сообразовать свою работу с желаниями других: его постель должна быть бедной, у него одного и с другими вместе: ему должно быть безразлично — мягче или тверже она, а этого никогда не будет, если у него одного будет мягкая и теплая постель…»

Одним словом, организатор подобного учреждения для бедных должен так построить дело, чтобы те «умения, которые воспитываются у детей, были бы наиболее вероятным источником отыскания средств к жизни в тех условиях, где им придется жить в будущем».

Шире ставит вопрос о воспитании Песталоцци в другом месте (в 1782 г.): «человек должен искать основных принципов своего обучения в своем основном труде, и голое умственное обучение не должно предшествовать работе его рук, он должен свое обучение вывести из своего труда, поэтому обучение детей должно концентрироваться вокруг его собственного труда и должно быть нм так ограничено, чтобы ни учитель ни ученик не могли от него слишком далеко отойти. Мой читатель! Мир полон бараньих голов, несомненно благодаря той глупости, с которой оторвали детей в их детские годы от работы и привели их к книгам, и несомненно, несомненно, несчастья старости многих людей подготовлены теми знаниями, знаниями чуждого, бесполезного, ненужного, непереваримого, однобокого, знаниями бедных отражений, которые они получили в юности».

Воспитателю, по мнению Песталоцци, тем легче организовать соответствующим образом дело, что дети бедняков, т е. трудящихся, в отличие от детей богатых ставятся самими тяжелыми условиями их жизни в более благоприятные, с точки зрения успеха их воспитания, условия.

Нейгоф

«Низшие сословия, — пишет Песталоцци в своей «Лебединой Песни» (1826), — и даже самая низшая ступень последних, бедный, лишенный собственности народ, сами собой побуждаются неизбежной потребностью поддержания их жизни к тому, чтобы приложить руки ко всему, что дает им хлеб, и даже при недостатке технических умений, они тем не менее до известной степени хорошо или по крайней мере сносно к этому подготовляются и образовываются…

Этого не бывает с высшими сословиями… Они в этом не нуждаются и в их положении нет для этого никаких побуждений и средств. Жизнь не понуждала их хотя бы на минуту подумать о том. откуда, собственно говоря, получается самый хлеб».

И в другом месте: «я убедился, что нужда и недостаток воспитывают в ребенке бедняка то существенное, присутствие чего в каждом воспитаннике безусловно для каждого воспитателя необходимо, а именно: внимательность, способность напрягать силы и преодолевать препятствия при помощи тех условий, в которых бедняк живет постоянно».

Точного описания своего «учреждение» ни сам Песталоцци, ни его современники нам не оставили. Однако, судя по тем отдельным штрихам, которые разбросаны в его сочинениях и письмах, — условия работы были очень не легки. В сочинении, написанном через двадцать пять лет («Как Гертруда учит своих детей»), он так характеризует этот период своей жизни: «Я жил годами в кругу более чем пятидесяти нищих детей: я делил с ними в бедности мой хлеб; я сам жил, как нищий, для того чтобы научить нищих жить по-человечески». Он работал с утра до вечера, его жена была его деятельной помощницей. Дисциплина в «учреждении» поддерживалась, главным образом, ею.

Один из хорошо знавших работу в Нейгофе учителей — Губер — так характеризует роль жены Песталоцци в организации «учреждения»: «Госпожа Песталоцци прекрасно выполняла свои обязанности по управлению хозяйством, по надзору за обучением и трудом; она вносила в распоряжения твердость, проникнутую любовью и достоинством: се боялись, уважали, любили. Всюду, куда касались ее руки, дела шли по ее желанию».

Сам Песталоцци, напротив, и тогда не проявил себя организатором. Где он проявлял свой авторитет, — так, — по словам того же Губера, — отнюдь не царили ни порядок ни спокойствие: ребята, правда, были спокойны в присутствии учителя, они его боялись, так как он постоянно приходил в гнев и тогда был суров к виновным. Но лишь только он поворачивался к ним спиной — малые и старые смеялись над ним: никакой серьезной дисциплины не существовало».