Пьесы

МАРЧБЭНКС (роняет тетрадку на пол). Простите меня, я вижу, что надоел вам.

КАНДИДА. Да нет, ни чуточки не надоели, уверяю вас. Продолжайте, пожалуйста. Читайте, Юджин.

МАРЧБЭНКС. Я кончил читать стихи об ангеле по крайней мере четверть часа тому назад. После этого я успел прочесть еще несколько стихов.

КАНДИДА (с раскаянием в голосе). Мне очень стыдно, Юджин. Я думаю, это кочерга так заворожила меня. (Она опускает кочергу на пол.)

МАРЧБЭНКС. Да и меня она ужасно смущала.

КАНДИДА. Так почему же вы не сказали мне? Я бы сразу положила ее.

МАРЧБЭНКС. Я боялся сказать вам. Она была похожа на какое-то оружие. Если бы я был героем из старинного предания, я положил бы между нами мой обнаженный меч. Если б вошел Морелл, он подумал бы, что вы нарочно взяли кочергу, потому что между нами нет обнаженного меча.

КАНДИДА (удивленно). Что? (Глядя на него с недоумением.)Я что-то не совсем понимаю. У меня как-то все перепуталось от этих ваших сонетов. Почему между нами должен быть меч?

МАРЧБЭНКС (уклончиво). Да нет, пустяки. (Нагибается за тетрадкой.)

КАНДИДА. Положите ее обратно, Юджин. Есть пределы моей любви к поэзии, даже к вашей поэзии. Вы читаете мне уже больше двух часов – с тех пор, как ушел Джемс. Мне хочется поговорить.

МАРЧБЭНКС (испуганно поднимается).Нет, мне нельзя разговаривать. (Он растерянно озирается кругом и внезапно заявляет.)Я думаю, мне лучше пойти погулять в парке. (Делает шаг к двери.)

КАНДИДА. Глупости. Парк уже давно закрыт. Подите и сядьте вот здесь, на коврике у камина, и рассказывайте мне всякий фантастический вздор, как вы это всегда делаете. Развлекайте меня. Ну, хотите?

МАРЧБЭНКС (в ужасе и в экстазе). Да!

КАНДИДА. Тогда идите сюда. (Она отодвигает свой стул, чтобы освободить место.)

Юджин колеблется, потом нерешительно растягивается на ковре, лицом вверх, положив голову ей на колени, и смотрит на нее.

МАРЧБЭНКС. Ах, я чувствовал себя таким несчастным весь вечер оттого, что я поступал так, как надо; а теперь я поступаю так, как не надо, – и я счастлив.

КАНДИДА (нежно и в то же время слегка забавляясь). Да? Я уверена, что вы чувствуете себя страшно взрослым и чудовищным обманщиком и очень гордитесь этим.

МАРЧБЭНКС (быстро поднимая голову и глядя ей в глаза). Берегитесь! Если бы вы только знали, насколько я старше вас. (Он становится перед ней на колени, стискивает руки, кладет их ей на колени и говорит с нарастающим жаром, чувствуя, что кровь в нем закипает.)Можно мне сказать вам одну вещь, чудовищную?

КАНДИДА (без малейшего страха или холодности, с глубоким уважением к его чувству, но с оттенком мудрой материнской шутливости). Нет. Но вы можете сказать мне все, что вы по-настоящему, искренно чувствуете. Все что угодно. Я не боюсь, если только это будет ваше истинное «я» и не будет позой – любезной, чудовищной или даже поэтической позой. Я обращаюсь к вашему благородству и правдивости. Ну, а теперь говорите все, что вы хотите.

МАРЧБЭНКС (нетерпеливое выражение исчезает с его лица, губы и ноздри перестают дрожать, а глаза загораются пламенным воодушевлением).О, теперь уж я ничего не могу сказать. Все слова, которые я знаю, все они – та или другая поза; все, кроме одного.

КАНДИДА. Какое же это одно?

МАРЧБЭНКС (мягко, погружаясь в музыку этого имени). Кандида, Кандида, Кандида, Кандида, Кандида… Я должен теперь называть вас так, потому что вы приказали мне быть честным и правдивым, а у меня ни в мыслях, ни в чувствах нет никакой миссис Морелл, а всегда – Кандида.

КАНДИДА. Конечно. А что вы хотите сказать Кандиде?

МАРЧБЭНКС. Ничего – только повторять ваше имя тысячу раз. Разве вы не чувствуете, что всякий раз – это словно молитва к вам?

КАНДИДА. А вы счастливы тем, что можете молиться?

МАРЧБЭНКС. Да, очень.

КАНДИДА. Ну так, значит, это счастье – ответ на вашу молитву. А вам хочется чего-нибудь еще?

МАРЧБЭНКС. Нет. Я на небе, где нет желаний!

Входит Морелл. Он останавливается на пороге и сразу замечает эту сцену.

МОРЕЛЛ (спокойно и сдержанно). Надеюсь, я не помешал вам?

Кандида от неожиданности вскакивает, но не обнаруживает ни малейшего смущения и тут же смеется над собой. Юджин, который от ее резкого движения оказывается во весь рост на полу, спокойно садится, обхватив руками колени. Он тоже нисколько не смущен.

КАНДИДА. Ах, Джемс, и напугал же ты меня! Я так увлеклась здесь с Юджином, что не слыхала, как ты отпирал дверь. Ну, как прошел митинг? Хорошо ли ты говорил?

МОРЕЛЛ. Так хорошо, как никогда в жизни.

КАНДИДА. Вот это замечательно! Какой же был сбор?

МОРЕЛЛ. Забыл спросить.

КАНДИДА (Юджину). Должно быть, это была великолепная речь, иначе он бы не забыл. (Мореллу.)А где же остальные?

МОРЕЛЛ. Они ушли задолго до того, как мне удалось выбраться оттуда. Я уж думал, что мне никогда не удастся уйти. Я полагаю, они отправились куда-нибудь ужинать.

КАНДИДА (деловитым домашним тоном). В таком случае, Мария может лечь спать. Пойду скажу ей. (Она идет в кухню.)

МОРЕЛЛ (глядя сурово на Марчбэнкса). Ну?

МАРЧБЭНКС (продолжает сидеть на ковре в нелепой позе; он чувствует себя с Мореллом совершенно непринужденно и держится этаким лукавым бесенком).Ну?

МОРЕЛЛ. Вы что-нибудь хотите сказать мне?

МАРЧБЭНКС. Да только то, что я разыгрывал дурака здесь, в гостиной, в то время как вы проделывали это публично.

МОРЕЛЛ. Но несколько иным способом, полагаю?

МАРЧБЭНКС (вскакивая, говорит с жаром). Точно, точно, точно таким же! Совершенно так же, как вы, я разыгрывал из себя добродетельного человека. Когда вы тут развели вашу героику насчет того, чтобы оставить меня наедине с Кандидой…

МОРЕЛЛ (невольно).С Кандидой?

МАРЧБЭНКС. Да. Видите, как я далеко зашел! Но героика, знаете, вещь заразительная – и я заразился этой немощью от вас. Я поклялся не произносить без вас ни одного слова, которое я не мог бы произнести месяц назад и притом в вашем присутствии.