Пьесы

Ф е д о р. Но можно понять и сестру. Еле курсы стенографии кончила. Считается, что помогает отцу по музею… А на самом деле валяется целыми днями на тахте и бренчит на гитаре. Думаешь, от хорошей жизни?

М а р и н а. Тогда у меня маленький вопрос: а вдруг он пьет? Приходят посетители, а тут у нас пьяный дебош.

А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Зачем же, деточка, такие крайности.

М а р и н а. Нет, нет… вы мне ответьте, кто его будет утихомиривать? Вы, папа, или, может быть, Федор? Значит, придется вызывать милицию. Представьте, милиция в музее Евлампия Кадмина. А я уж знаю моряков.

Ф е д о р. Откуда?

М а р и н а. Ты забываешь, что я выросла не в музее.

З и н а и д а И в а н о в н а. Получается, Ниночке и замуж нельзя выйти?

А н т о н Е в л а м п и е в и ч. По-моему, у Мариночки просто разыгралась фантазия.

М а р и н а. Ну, хорошо… тогда я тоже буду вынуждена перевести сюда свою маму. Ей все труднее жить одной в нашей обворожительной Малаховке.

А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Милости просим, вишенка.

М а р и н а (в сердцах). И кто это сказал, что старые интеллигенты мягки и податливы? Да вас пушкой не прошибешь!

А н т о н Е в л а м п и е в и ч. По-вашему, Марина Дмитриевна, в наш дом вообще посторонних водить нельзя. А как же с вами, деточки, тогда быть? Ведь ввели… И ничего. Вот и Нина имеет право на счастье, на любовь и на прочее… Так что больше обсуждать нечего. (Ушел в кабинет.)

М а р и н а. Конечно, конечно… (Гладит пальцами затылок. Из транзистора в руках Федора раздается оглушительная резкая мелодия.) Федя… Если хочешь слушать музыку, возьми наушники.

Федор вставляет наушники, вертит настройку. Очевидно, он поймал что-то хорошее, потому что лицо его принимает задумчивое, даже чуть блаженное выражение.

З и н а и д а И в а н о в н а. Вот когда Антон Евлампиевич на мне женился, тоже мало ли что подумать могли. Он самого Кадмина сын. Его сам Чехов на руках… В честь его Антоном назвали. Глаза музея, человек образования. А я кто… прислуга, полы в комнатах мыла, дрова колола.

М а р и н а. Тогда было другое время. Девятнадцатый год… Незабываемый…

З и н а и д а И в а н о в н а. Это, конечно, правильно, незабываемый. Только и голод, и холод тоже были.

Уходит на кухню. Антон Евлампиевич что-то приколачивает в кабинете. Федор в наушниках слушает музыку. Марина села в кресло, взяла газету. Звонок в дверь.

М а р и н а. Федор, звонят.

Федор не слышит.

Федор… (Бросает газету, идет в прихожую, открывает дверь.)

Входит П о с е т и т е л ь н и ц а, женщина средних лет.

П о с е т и т е л ь н и ц а (несмело). Простите… я хотела бы в музей…

М а р и н а. Внизу вывеска. На ней четко и ясно написаны часы работы музея.

П о с е т и т е л ь н и ц а. Я на экскурсию приехала… Сегодня уже опоздала, а завтра нас во Владимир увозят Суздаль смотреть. В Москве я в среду буду.

М а р и н а. Очень приятно.

П о с е т и т е л ь н и ц а. А в четверг рано утром поезд уходит. А по средам музей не работает.

М а р и н а. Совершенно верно.

П о с е т и т е л ь н и ц а. А я обязательно должна побывать в музее Евлампия Кадмина. Вы здесь работаете?..

М а р и н а. Я здесь живу.

П о с е т и т е л ь н и ц а. Как живете?

М а р и н а. Очень просто — как люди живут. Понимаете, здесь не только музей, но и квартира, в которой живут обыкновенные люди, которые тоже работают, тоже устают…

П о с е т и т е л ь н и ц а. Извините… А директор музея сын Кадмина?

М а р и н а. Сейчас он занят. Попробуйте в среду.

П о с е т и т е л ь н и ц а. Большое спасибо.

М а р и н а. Всего наилучшего. (Закрывает за Посетительницей дверь, входит в столовую.) Федор… (Трясет его за плечо.)

Ф е д о р. А? (Вынимает наушники.) Все-таки Гендель это Гендель…

М а р и н а. Удивительно, как это человек, который не может правильно спеть «Чижик-пыжик», способен наслаждаться Генделем?

Ф е д о р (улыбнулся). У меня внутренний слух.

М а р и н а. Ты не задумывался, что нашей дочери уже восемнадцать лет. Ей тоже скоро понадобится комната.

Ф е д о р (пытается шутить). Все прекрасно, все прекрасно… Кто так говорил?

М а р и н а (без улыбки посмотрела на него). Кому я пишу диссертацию — себе или тебе! А я ведь тоже очень люблю свою маму. Я душой привязалась к твоим. Но я знаю, что нужно выбрать одного и положить для него всю свою жизнь. Только не отвечай… и не втыкай наушники. Подумай, подумай…

Ф е д о р. Конечно, если дело обстоит так…

Звонок в дверь.

М а р и н а. Надеюсь, теперь ты откроешь.

Федор идет в прихожую, открывает дверь, и за ним буквально врывается В а л е н т и н В а л е н т и н о в и ч С т р у ж к и н. Ему около тридцати лет, но он все равно похож на мальчика. Он будет похож на него и в сорок и пятьдесят. Есть такие люди…

С т р у ж к и н (отстраняя Федора, подбегает к телефону, снимает трубку и набирает номер). Алло, Иосиф Леонидович? Что? Надолго? Благодарю вас. (Вешает трубку, устало опускается на стул.) Вот и все, как говорят в Гонконге.

М а р и н а. Кому вы звонили, Валентин Валентинович?

С т р у ж к и н. Академику Пудалову. Это была последняя надежда. А он, видите ли, в Швейцарии, на симпозиум укатил.

Ф е д о р. Ну и что?

С т р у ж к и н. Очень похоже, что музей наш скоро прикажет долго жить.

Ф е д о р. А что это значит?

С т р у ж к и н. Есть такая идиома, она означает смерть, финал, а в данном случае закрытие. Как говорят в Аргентине, это грустная правда.

Ф е д о р. Не ерунди, Валентин, как это можно закрыть музей Евлампия Кадмина.