Петербург: неповторимые судьбы. Город и его великие люди

Ту скачку Павел выиграл, но еще тридцать три долгих года отделяли его от ноябрьского вечера, когда примчится он из Гатчины в Зимний дворец, чтобы наконец-то занять узурпированный матерью собственный престол.

Жестокое убийство отца, интриги вокруг престола, в которые втягивали и малолетнего Павла, не могли не подействовать на его характер. Несчастливая звезда российских императоров, кажется, тогда и взошла над его судьбой.

Современники вспоминают, что уже в десять лет взгляд Павла сделался схожим со взглядом старика. Напряженная и непосильная для ребенка духовная работа изнуряла его тело и ум. Быть может, если бы у Павла появились товарищи-сверстники, детские игры и игрушки, он сумел бы позабыть о разыгравшейся трагедии, но этого не было.

Императрица Екатерина, уже привыкшая видеть в сыне не ребенка, а соперника, как к взрослому и относилась к нему. Нет-нет! Ничего похожего на «голштинскую педагогию» она не применяла. У Павла было все.

Еще восьми лет от роду Павла пожаловали полковником в лейб-кирасирский полк, а в десять – назначили генерал-адмиралом Российского флота.

Хотя Екатерина II и опасалась Павла, она никогда не пользовалась своей властью, чтобы досадить ему или как-то стеснить. Просто она забывала, что ее соперник – ее сын, и главное, что это вообще ребенок. Поэтому-то так мало напоминали богато обставленные покои великого князя детскую. Как, впрочем, и вся его жизнь в те годы очень мало напоминала детство.

В 1764 году Иван Иванович Бецкой составил «Общий Регламент для воспитания детей обоего пола». Опираясь на модные тогда идеи Жан-Жака Руссо и набирающих силу масонов, в Регламенте рекомендовалось удалять детей из естественной среды, из общества, из семьи и до двадцати лет держать в узком кругу воспитателей. Нельзя сказать, что все правила Регламента были осуществлены в воспитании Павла, но общий дух его пронизывал детство будущего императора. И, перечитывая записки учителя Павла – полковника Семена Прошина, ясно видишь это.

«1764 год. 20 сентября. День рождения Его Императорского Высочества: минуло десять лет…»

С утра Павел ходил с матерью-императрицей к обедне, после выслушал проповедь отца Платона и поплакал. Возвратившись к себе, принимал поздравления от придворных, потом позавтракал. Потом в одиночестве играл на бильярде. В шесть часов отправился на бал. В десятом часу лег опочивать. Вот такой день…

Еще один день одиночества и холода, еще один день взрослого человека десяти лет от роду.

Екатерина II не жалела денег на Павла. Не жалела она денег и на игрушки для него, но игрушки эти точно соответствовали нешуточным званиям, возложенным на Павла.

Второго октября 1764 года в приемной зале у Павла появился четырехметровый корабль, сделанный мастером Качаловым. Все было настоящим на этом корабле – все снасти, вся палубная обстановка. Это и был настоящий, только уменьшенный корабль. Его можно было разглядывать, можно было изучать по нему устройство парусного оснащения, но играть с этим кораблем было нельзя. Павел забрал с корабля шлюпку и поставил на стол. Установил парус, потом разложил весла… Шлюпка тоже была настоящей, только притворившейся игрушкой, и скоро Павел позабыл и про нее.

На следующий день, как пишет Семен Прошин, «Его Высочество изволил разбирать и укладывать сигнальные флаги у корабля своего». Вот и все игры. А другие «игрушки»?

«7 октября. Незадолго перед обедом поднес Его Высочеству артиллерийский один офицер родом грузинец князь Чухлыманов две духовые гаубицы и две пушки. В зале делали им пробу. Стреляли деревянными ядрами».

Пушечки эти, изготовленные в 1756 году мастером Даниловым в масштабе один к двенадцати, и сейчас хранятся в Военно-морском музее Санкт-Петербурга.

Но о том, как играл этими пушечками Павел, как и тем кораблем, что несколько дней простоял в приемной зале, кроме короткой записи Прошина, не найти ни полслова. Это более чем странно, ведь Павел – первый русский (опять первый!) император, дни детства которого расписаны почти по минутам.

А может быть, потому и нет записей, что не играл. Может, потому и не играл, что ясно понимал – все это не игрушки. И корабль, притворившийся игрушкой, и гаубицы, и звания, возложенные на него…

При чтении дневников Семена Прошина ясно ощущается диссонанс, пронизывающий все детство Павла.

«Граф Иван Григорьевич читал Его Высочеству рапорт от капитана Плещеева из Средиземного моря».

И тут же, почти без всякого перехода:

«Великий князь изволил говорить, что в республике (так Павел называл свою птичню. – Н. К.) снегири представляют стариков, овсянки старух, чижики буянов, а зяблики кокеток…»

В одной из комнат у великого князя была сделана решетчатая птичня, в другой стоял токарный станок.

Словно бы пытаясь позабыть о страшном взрослом мире, где любовник матери убил его отца, о том мире, из которого приносят ему рапорты боевых офицеров флота и притворяющиеся игрушками взрослые вещи, Павел сам придумывал себе игры. Ему казалось, что при нем находится особый конный отряд из дворян в 200 человек и в этом отряде он состоит ефрейтором. Часто в виде игры он бегал, размахивал руками, давал приказы – производил упражнения с воображаемым отрядом. Рассматривая планы и виды Парижа, великий князь воображал себя полковником и производил распределение полка по местности.

Эти жутковатые – они совершались в полном одиночестве – игры пугали воспитателей Павла, хотя, возможно, они и понимали, что Павел обращается к ним, чтобы хоть как-то освоиться в окружающем взрослом мире, «проходя по всем ступеням службы», а не начиная с чина генерал-адмирала Российского флота. Кстати, по сообщению Семена Прошина, в своем воображаемом конном отряде дворян Павел «дослужился» только до чина вахмистра.

Эти одинокие игры одиннадцатилетнего мальчика, заполняя разрыв в самой методике воспитания, чрезвычайно развивали и обостряли болезненную фантазию и мечтательность. Однажды Прошин застал Павла в задумчивости сидящим за столом, на котором стояла стеклянная пирамида.

– Чем вы заняты, ваше высочество? – спросил он.

– Ах! – вздыхая, ответил Павел. – Я так в свой корабль вгляделся, что и эта пирамида кораблем мне кажется, когда немного призадумаюсь…

Потом он отодвинул пирамидку и приказал «принести себе из столярной пилку» и долго пилил что-то. Потом лег опочивать.

Размышляя о характере своего воспитанника, Семен Прошин записывал:

«У Его Высочества ужасная привычка, чтобы спешить во всем: спешить вставать, спешить кушать, спешить опочивать ложиться… Гораздо легче Его Высочеству понравиться, нежели навсегда соблюсти посредственную, не токмо великую и горячую от него, дружбу и милость» [1] .

1

Отметим попутно, что за ведение записей в дневнике полковник гвардии Семен Прошин был отставлен от обязанностей воспитателя великого князя Павла Петровича.

Великий князь, свидетельствовал архимандрит Платон, «наружностью всякого, в глаза бросающегося более прельщался, нежели углублялся во внутренность».

О нервности, непредугадываемости характера Павла пишет и преподаватель астрономии и физики Франц Иванович Эпиниус: «Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке – порвется эта ниточка, машинка завернется и тут конец уму и рассудку…»

Странно читать эти записи, потому что беспрепятственно, на много лет вперед различают воспитатели Павла его будущую судьбу. И потому и различают, что уже тогда печать ее отчетливо лежала на лице воспитанника, на его характере. Потому что и сам он, кажется, уже тогда очень ясно различал вперед свою собственную судьбу.