Петербург. История и современность. Избранные очерки

Усеян плюшками кругом,Блестит великолепный дом;По цельным окнам тени ходят,Мелькают профили головИ дам, и модных чудаков.

Д. И. Завалишин, живший в 1824–1826 годах у Остермана-Толстого, вспоминал: «Окна гостиной и кабинета моего помещения выходили на Английскую набережную и на Неву; из них прямо были видны Румянцевская площадь и первая линия Васильевского острова… Осенью, когда зажигались фонари на улицах и на стоявших против наших окон судах, – вид был великолепный. В гостиной и стены, и мебель были обиты голубым штофом, а в кабинете – зеленым. При толщине стен дома амбразуры окон были очень глубоки, и в них устроены были диваны. Окна были (что тогда составляло редкость) цельные, зеркальные, богемского стекла (каждое стекло стоило 700 р. асс.) и представляли то удобство, что если из комнаты все было так отлично видно, как бы не существовало вовсе стекла, то с улицы днем не было ничего видно, что делается в комнате, потому что зеркальные стекла отражали внешний вид, закрывавший собою вид во внутренность комнаты… Дом гр. Остермана в Петербурге на Английской набережной был отделан едва ли не великолепнее тогда всех зданий столицы. Отделка одной „белой“ залы стоила 46 000 рублей. Надо сказать, что Остерман в императоре Александре I чтил не только государя, но и полководца, и что белая зала, где стояла статуя императора, была скорее похожа на храм, чем на комнату. Она была в два света, занимая по высоте второй и третий этажи… и выходила окнами также на Английскую набережную… В глухих боковых стенах с одной стороны в нише стояла статуя во весь рост (работы Кановы) императора Александра I, пред которою ставились две курильницы в виде больших ваз. В четырех углах залы стояли на высоких пьедесталах бюсты Петра I (как полководца), Румянцева, Суворова и Кутузова. Стены были отделаны под белый мрамор с золотою арматурою; пол был ясеневый, с огромным лавровым венком; зала освещалась большими люстрами. На стороне, противоположной статуе императора, помещались хоры для музыки и певчих и огромный камин. Хоры закрыты были двумя транспарантными картинами, изображавшими два главные, решительные момента войн России с Наполеоном: Лейпцигское сражение и вход союзников в Париж. На огромной мраморной плите у камина стояли: фарфоровая ваза севрской мануфактуры с изображением Кульмского сражения, подаренная Остерману императором Александром, и золотой кубок, осыпанный дорогими каменьями, поднесенный победителю при Кульме богемскими и венгерскими (имевшими владения в Богемии) магнатами, имения которых были спасены от разграбления победою при Кульме (сейчас хранится в Государственном Историческом музее в Москве. – А. М.). Мраморную плиту поддерживали две статуи (с портретными лицами), изображавшие тех двух гренадеров Павловского полка, которые поддержали и унесли из боя Остермана, когда ему оторвало руку. Они получали от него пенсию. Постройка и отделка бальной залы, в которой Остерман давал для обновления залы бал в честь великой княгини Елены Павловны (принцесса Фредерика-Шарлотта-Мария Вюртембергская прибыла в Россию в 1823 г., приняла православие и наречена Еленой Павловной, а 8 февраля 1824 г. вступила в брак с великим князем Михаилом Павловичем, младшим братом Александра I. – А. М.), стоила 200 тыс. руб. асс. Все другие комнаты отделаны были также великолепно, а иные и своеобразно; так, в одной из комнат стены были обложены распиленными бревнами, что давало ей вид русской избы. В одной из комнат стояла, работы Кановы же, статуя супруги графа в сидящем положении (автор скульптуры графини Е. А. Остерман-Толстой – Б. Торвальдсен. Ныне в собрании Эрмитажа. – А. М.), а в другой, того же художника, надгробный памятник Остерману (автор этой скульптуры – С. Гальберг, работа хранится в фондах Государственного Исторического музея. – А. М.), самим им себе заготовленный, на котором он изображен лежащим, опираясь рукою на барабан, как и происходило это при операции; возле лежала оторванная рука, а в барабан были вделаны часы, на которых стрелки означали время получения тяжелой раны, и была надпись латинская: Vidit horam; nescit horam! (Видит час, но не знает час, т. е. того часа, в который человека постигнет известная участь). У Остермана обед был всегда в три часа, и в будние дни обыкновенно на 30 человек; с ударом трех часов подъезд запирался, и уже не принимали никого, кто бы ни приехал. В воскресенье стол был на 60 человек, с музыкой и певчими, которые были свои; обедали не только в полной форме, но и шляпы должны были держать на коленях… Бесспорно, что Остерман имел много странностей, даже чудачеств, которые давали повод противникам его вредить ему в общественном мнении (а противников он имел много за свои неуклончивые отзывы)… К числу причуд его или странностей относилось еще и то, что у него в обеденной зале находились живые орлы и выдрессированные медведи, стоявшие во время стола с алебардами. Рассердившись однажды на чиновничество и дворянство одной губернии, он одел медведей в мундиры той губернии… В жизни Остерман был очень прост и воздержан; зимой ездил всегда в открытых пошевнях, летом – в коляске, закрытых экипажей не любил. Остерман пользовался большим уважением государя (Александра I. – А. М.) и вдовствующей императрицы (Марии Федоровны. – А. М.), которая при прогулках ее внучат приказывала нередко заводить их к Остерману: особенно часто приводили великую княжну Марию Николаевну (старшая дочь Николая I. – А. М.), которая, не видя у Остермана одной руки, все доискивалась, куда он спрятал ее». Особый шарм придавала Александру Ивановичу близорукость, из-за которой он однажды едва не угодил в плен к французам. Во время сражений он обычно надевал очки.

Большинство современников отзывалось об Остермане-Толстом как о замечательной и своеобразной личности. По словам князя П. А. Вяземского, «нравственные качества его, более других выступавшие, были: прямодушие, откровенность, благородство и глубоковрезанное чувство народности, впрочем не враждебной иноплеменным народностям». Однажды в 1812 году Остерман сказал генералу Ф. О. Паулуччи, состоявшему на русской службе: «Для вас Россия – мундир, вы его надели и снимете, когда захотите, а для меня Россия – кожа».

Вскоре после вступления на престол Николая I Александр Иванович вышел в отставку (19 января 1826 г.) и уехал за границу. Дело в том, что в числе арестованных декабристов оказался племянник Остермана – Валериан Голицын, за которого он безуспешно хлопотал. В апреле 1828 года началась Русско-турецкая война. Боевой генерал сразу вернулся на родину и предложил свои услуги новому императору; его предложение не было принято. По свидетельству баварского журналиста Якоба Фальмермайера, «царь Николай I и граф Остерман-Толстой не могли выносить друг друга». В 1831 году в качестве военного консультанта правителя Египта Ибрагима-паши Остерман участвовал в войне против турецкого султана. Окончательно покинув Россию, он жил в Париже, Риме, Флоренции, Мюнхене. В конце концов поселился в Женеве, где провел последние двадцать лет жизни. Умер 30 января (11 февраля) 1857 года в возрасте 86 лет. В мае того же года его прах отправили из Женевы в родовое село Красное Рязанской губернии. После революции семейный склеп Остерманов был разорен, захоронение героя войн с Наполеоном утрачено.

Со смертью Александра Ивановича и Елизаветы Алексеевны (умерла 24 апреля 1835 г. в Москве), не оставивших законных наследников, род Остерманов мог вновь прерваться. Славную фамилию должен был унаследовать племянник графа, осужденный декабрист Валериан Михайлович Голицын, восстановленный в правах после амнистии 1856 года. Но только в 1863 году право наследования фамилии, титула и майората Остерманов получил сын В. М. Голицына – Мстислав Валерианович, который стал именоваться «князь Голицын граф Остерман».

Еще в 1837-м овдовевший Остерман продал свой дом на Английской набережной княгине Варваре Петровне Бутера-Радоли, арендовавшей его у жившего за границей графа с 1832 года. Перед тем как начать эту новую главу истории дома, вспомним нескольких замечательных людей, живших здесь при графе Остермане-Толстом.

В августе 1819 года в квартире из двух комнат в нижнем этаже флигеля по Галерной улице (ныне – Галерная ул., 9) поселился адъютант Остермана-Толстого поручик Иван Иванович Лажечников (1790–1869), впоследствии – известный писатель, один из создателей русского исторического романа. В 1830-х годах «Последний новик», «Ледяной дом» и «Басурман» принесли ему славу «русского Вальтер Скотта».

Лажечников начал службу в Московском архиве Коллегии иностранных дел. В сентябре 1812 года вступил в Московское ополчение, участвовал в сражениях под Тарутином, Малоярославцем, Красным. С декабря 1812 года служил в Московском гренадерском полку. Участник Заграничных походов 1813–1814 годов, был в сражении под Парижем. Как писатель дебютировал в 1817 году книгой «Первые опыты в прозе и стихах», тогда же стал публиковать в журнале «Вестник Европы» и других изданиях отрывки из «Походных записок русского офицера».

В 1818 году, будучи поручиком лейб-гвардии Павловского полка, стал адъютантом шефа полка Остермана-Толстого и вскоре поселился в его доме. В журнале «Русский вестник» (1864, № 6) Лажечников опубликовал мемуарный очерк, в котором описал колоритную фигуру своего покровителя и его дом: «Дом этот на Английской набережной, недалеко от Сената. В то время был он замечателен своими цельными зеркальными стеклами, которые еще считались тогда большою редкостью, и своею белою залой (другие названия – Золотой, или Александровский, зал. – А. М.). В ней стояли, на одном конце, бюст императора Александра Павловича и по обеим сторонам его, мастерски изваянные из мрамора, два гренадера Павловского полка. На другом конце залы возвышалась на пьедестале фарфоровая ваза, драгоценная сколько по живописи и сюжету, на ней изображенному, столько и по высокому значению ее. Она была подарена графу Его Величеством взамен знаменитого сосуда, который благодарная Богемия поднесла, за спасение ее, герою Кульмской битвы, и который граф с таким смирением и благочестием передал в церковь Преображенского полка. В этом доме была тоже библиотека, о которой стоит упомянуть. В ней находились все творения о военном деле, какие могли только собрать до настоящего времени. Она составлялась по указаниям генерала Жомини. Украшением дома было также высокое создание Торвальдсена, изображавшее графиню Е. А. Остерман-Толстую в полулежачем положении: мрамор в одежде ее, казалось, сквозил, а в формах дышал жизнью».

Как уже было сказано выше, Лажечников занимал две комнаты в нижнем этаже флигеля по Галерной улице. Он вспоминает, что одну из комнат, первую от входа, он уступил приехавшему в Петербург майору Денисевичу, также служившему под началом Остермана. Однажды в конце 1819 года, рассказывал Лажечников, к нему в переднюю вошел «очень молодой человек, худенький, небольшого роста, курчавый, с арабским профилем, во фраке». За ним выступали два кавалерийских гвардейских офицера. Это был А. С. Пушкин, приехавший со своими секундантами вызвать Денисевича на дуэль. Поводом к вызову послужило замечание, сделанное майором Пушкину, сидевшему рядом с Денисевичем в театре и мешавшему ему слушать актеров. Благодаря вмешательству Лажечникова, запугавшего Денисевича последствиями дуэли с сыном «знатного человека», майор извинился перед Пушкиным, и поединок не состоялся. Тридцать шесть лет спустя, вспоминая об этом эпизоде, Лажечников написал: «И я могу сказать, как старый капрал Беранже: „Я послужил великому человеку“».

В декабре 1819 года Лажечников вышел в отставку и покинул Петербург. В конце 1820-х годов он был управляющим подмосковным имением Остермана-Толстого, где много времени провел в семейном архиве и библиотеке графа.

В начале 1822 года Остерман-Толстой поселил в доме на Английской набережной своего племянника Федора Ивановича Тютчева, незадолго до этого окончившего Московский университет. Граф содействовал зачислению 18-летнего поэта на службу в Коллегию иностранных дел и добился его назначения в российскую дипломатическую миссию в Мюнхене. Новоиспеченный дипломат прожил в столице до мая 1822 года и, заехав в Москву, чтобы попрощаться с родителями, отправился к месту своей первой службы. Остерман сопровождал его до Мюнхена, где представил племянника послу в Баварии И. И. Воронцову-Дашкову. В том же году по просьбе графини Е. А. Остерман-Толстой Воронцов-Дашков ходатайствовал о пожаловании Тютчеву звания камер-юнкера. Многие годы спустя Федор Иванович писал родителям из Германии: «Странная вещь – судьба человеческая! Надобно же было моей судьбе вооружиться уцелевшей Остермановой рукой, чтобы закинуть меня так далеко от вас!»

В посольстве в Мюнхене Тютчев служил до 1837 года. В конце декабря 1825 года во время отпуска он останавливался в доме Остерманов-Толстых в Петербурге. В 1837–1839 годах продолжил службу в российской миссии в Турине. В 1839 году дипломатическая деятельность поэта внезапно прервалась, но до 1844 года он продолжал жить за границей. Вернувшись в Россию, вновь поступил на службу в Министерство иностранных дел. Любопытно, что с осени 1844 года до конца мая 1845-го Тютчев с семьей жил на Английской набережной, по соседству с бывшим домом Остермана, в пансионе Матвея Маркевича (ныне – Английская наб., 12).

Дальним родственником Остермана-Толстого (по линии мачехи – Надежды Львовны Толстой) был Дмитрий Иринархович Завалишин (1804–1892). Он воспитывался в Морском кадетском корпусе в 1816–1819 годах, где был оставлен после производства в мичманы преподавателем высшей математики и астрономии. В эти годы Дмитрий Завалишин нередко бывал на Английской набережной в доме своего покровителя. В 1822–1824 годах он участвовал в кругосветном плавании на фрегате «Крейсер» под командой М. П. Лазарева. В 1822 году написал из Лондона письмо Александру I с просьбой вызвать его к себе. По возвращении в Россию в мае 1824 года отозван из Охотска в Петербург (проехал через всю Сибирь), где представил царю свой проект «Ордена Восстановления» – организации масонского типа, преследующей цель «восстановить правду, порядок и законные власти через нравственное преобразование людей». Александр I нашел идею ордена «увлекательною, но неудобоисполнимою». В январе 1825 года лейтенант Завалишин поступил в 8-й флотский экипаж и находился «при береге». По рекомендации адмирала Н. С. Мордвинова принимал участие в делах Российско-Американской компании, где в начале 1825 года познакомился с К. Ф. Рылеевым. Вопрос о членстве Завалишина в Северном обществе до сих пор окончательно не решен, но известно, что он пропагандировал среди флотских офицеров отмену крепостного права и введение республиканского правления.