Петербургские апокрифы

— Да, да, хорошо, непременно, — испуганно забормотал Алеша, и хотелось броситься в воду, только бы убежать от Лизки.

Помолчав еще, уже у самого берега Лизка сказала тихо:

— А может, еще когда… уж как бы я вас любила, миленький мой!

Не дав лодке пристать как следует, Алеша прыгнул на берег и быстро, не оборачиваясь, пошел к дому.

VI

Дмитрий Павлович сумрачно ходил по балкону.

— Тебе письмо от Екатерины Александровны, кажется, мог бы хоть не разбрасывать, — досадливо сказал он, указывая на голубоватый узкий конверт, оставленный Алешей на столе перед отъездом.

Не беря еще письма, Алеша нагнулся, и прочитав, не сразу понял, что было написано этими крупными, по-детски правильными буквами: «Алексею Дмитриевичу Андронову».

Дмитрий Павлович сердито вошел в комнаты. С каким-то страхом взял письмо Алеша и, пройдя в свою комнату, долго еще умывался, для чего-то переоделся в чистую рубашку, тщательно причесался, прошелся несколько раз по комнате, потом быстро подошел к столу и так резко рванул конверт, что разорвал вместе с ним и тонкую голубоватую с веночком страничку самого письма. «Посылаю Вам книги, за которые очень благодарю». Затем несколько строк было зачеркнуто. «Я не знаю сама, как и когда это случилось, но я люблю Вас, милый, дорогой Алеша. Вы не знаете, не знаете, а я не могу даже представить, как проживу без Вас целую зиму. Приходите сегодня пораньше.

Ваша Е. Д.».

Отуманенные Алешины глаза, пробежав несколько раз по этим строчкам, долго не могли уловить смысла их. Только взглянув в окно на синевшее вдали озеро, на далекий противоположный берег, у которого чернела лодка и в ней желтым и розовым пятном юбка и кофта уезжающей Лизки, понял Алеша и записку, и то, что случилось вчера, и то, что сегодня.

— Как же это так, как же это так? Что теперь будет? — почти вслух растерянно бормотал Алеша.

— Алеша! — крикнул за дверью Дмитрий Павлович. — Алеша, я иду прощаться. Через полтора часа они уезжают. Ты идешь?

— Сейчас, — тихо ответил Алеша, — сейчас иду.

Еще раз взглянул на голубоватый листик с веночком, на тонкую подпись «Ваша Е. Д.», потом в окно на озеро, где лодка была уже почти не видна, и, дрожащими от слабости руками взяв фуражку, Алеша вышел из комнаты.

На террасе, под руководством Аглаи Михайловны, кучера связывали последние корзины и чемоданы.

Владимир Константинович ходил по аллее под руку с сестрой, и они о чем-то озабоченно говорили.

Когда Алеша подошел, они замолчали.

— Ах, это вы, Алеша, где же вы пропадали целый день? Барышни хотели на прощание верхом покататься, а вас не было, — с какой-то печальной ласковостью глядя на Алешу, говорила Мария Константиновна. — Ну, идите к девочкам, помогите им букеты связать, они в цветнике.

— А потом, Алеша, зайдите ко мне. Я хотел вам книги французские оставить, — сказал Башилов.

— Ты с ним поговори помягче. Мне так жалко, так жалко. Бедные дети! — понизив голос, сказала Мария Константиновна брату и пошла к дому.

В цветнике, у круглой большой опустошенной клумбы, сидели на траве Соня и Катя, разбираясь в куче срезанных пламенных георгин, нежных астр и других осенних ярких цветов. Обе они были в коричневых форменных платьях с черными передниками, в гладких прическах с косами, и какими-то незнакомыми, почти чужими показались они Алеше.

Катя испуганно взглянула на Алешу и рассыпала цветы, которые связывала.

— Катя, ты все цветы помнешь, — сказала Соня.

Алеша молча поздоровался.

— Куда вы запропастились сегодня? — спросила Соня, а Катя, низко опустив голову, собирала рассыпавшиеся цветы.

— Папа просил меня съездить сад принять у Севастьяныча, — с большим трудом выговорил Алеша.

— Ах, Севастьяныч? это такой маленький, кудластый, мы у него как-то дождь пережидали на пасеке и чай пили. Помнишь, Катя?

У него такая дочь рыжая, и Юра за ней принялся ухаживать; помнишь, еще рассказывал ей, что он князь, — смеясь, говорила Соня.

Алеша густо покраснел.

— А вот из этого я вам венок сплету, — собирая остатки цветов, сказала Соня.

— Барышни, батюшка пришел молебен служить, — закричала из окна горничная.

В полутемной зале с завешенными картинами, с мебелью в чехлах, горела лампадка перед образом; священник, прокашливаясь, надевал ризу, дьячок раздувал кадило; багряный закат бил в окна.

Пока в сумерках нараспев читал батюшка молитвы и дьячок басом подпевал, размахивая кадилом, от которого синим сладким туманом наполнялась комната, казалось Алеше, что что-то страшное совершается; вспомнил он утром виденный белый гробик, который этот же священник провожал, вспомнил вчерашнее утро, пылающую Олю, только Катю не вспоминал и, увидев совсем близко ее бледное лицо, тонкую шею с голубыми жилками в белом кружевном воротничке, он удивился чему-то.

Катя вздрогнула и подняла глаза на Алешу.

— Господи, дай, чтобы этого не было, — как в детстве прошептал Алеша и перекрестился, но в ту же секунду вспомнил он и другое: и блестящее синее озеро, и далекий благовест, и смеющегося Анатолия, и белевшие в кустах тела, и как яркая молния мелькнули улыбающиеся губы, рыжие растрепанные волосы.

— Господи, — так громко прошептал Алеша, что все оглянулись на него, а Аглая Михайловна сердито заговорила на ухо Андронову.

Молебен кончился. Владимир Константинович взял Алешу под руку.

— Пройдемте ко мне на минутку, — сказал он.

Алеша не узнал милой привычной комнаты дядя Володи. Со стола и полок все было убрано, ящики комода раскрыты, мебель сдвинута; в мрачных сумерках все это имело вид чужой и враждебный. За озером погасала холодная заря.

Башилов закурил папиросу и прошелся по комнате.

— Вот разорено наше убежище, — сказал он. — Я вам несколько книг оставляю, Алеша. Вы хотели заниматься французским, а мне не нужны пока; на Рождество с нашими пришлете.

— А разве вы сами не приедете? — с беспокойством спросил Алеша, будто только сейчас поняв близость разлуки, близость окончания этого радостного лета.

— Я никогда не знаю, что со мной будет через час, а не только через полгода. Ведь это так еще далеко.

— Да, далеко, — уныло повторил Алеша.

Владимир Константинович помолчал, прошелся по комнате и, остановившись, вдруг заговорил:

— Вы знаете, вчера вечером у Кати опять был припадок. Я знаю, как неприятно и бесполезно вмешиваться в чужие дела, но ведь вы верите, что я люблю и вас, и Катю. Мне хотелось бы, чтобы вам было легко и радостно. Я хотел, как ваш друг, как близкий Кате, посоветоваться с вами, как бы успокоить Катю. Ведь это ужасно?