Петербургские апокрифы

Без колебания Вафил подошел прямо к божественной Афродите и, положив у ног ее, как будто дары простой полевой нимфе, половину козьего сыра и лепешку из сладкого мака, обратился к ней так:

— Много раз слышал я твое имя, о милостивая, упоминаемое будто бы как имя чудесной покровительницы моей. Так рассказывали, по крайней мере, помнящие мое рождение, хотя я, не зная, не молился тебе и не благодарил тебя за милости, считая их получаемыми от других знакомых мне с детства богов. Ты, всеблагая, конечно, не рассердишься на мое незнание. Теперь же я прихожу к тебе потому, что мой друг Терпандр, выслушав рассказ о моем рождении, приказал привезти тебя из-за моря, объяснив, что только к тебе должен обращать я свои молитвы, что ты, сильнейшая из всех, можешь принести смертным и божественную радость, и горесть, от которой нет утешения. И вот я, никогда до сих пор не знавший горя и слез, молю тебя — сжалься надо мной; научи, отчего я, так не похожий на других, всем сердцем жаждая любви, не понимаю, что означает это столь жестокое для меня слово.

— Все любят; даже овцы, которых я пасу, по словам отца моего Биона, знают радость любви, резвясь со своими баранами; и только я, красой даже превосходящий, как говорят, других юношей, так жарко любимый прекрасною Главкис, не могу утешить ее радостным ответом. О, сжалься, сжалься!

Слезы текли из глаз по коленям богини, которые он обнимал, желая тронуть своими мольбами. От слез, поцелуев и опаляющих лучей солнца нагревалось высеченное из мрамора тело.

И так велика была надежда и вера Вафила, что он не удивился и не испугался, когда почувствовал вдруг, что неподвижные до сих пор в стыдливой позе руки уже касались его волос и шеи. Подняв голову, он увидел, что вставленные изумрудные глаза горели не мертвым блеском камня. Тихо, сливаясь с журчанием водоема, раздался голос сжалившейся:

— Я утешу тебя, избранный мною с самого часа рождения. Разве для смертных создавала я твое тело; разве твоя красота не говорила всем не слепым, что печать моих забот лежит на тебе. Мальчик, не догадывающийся, какую славную участь я готовлю ему, вытри свои слезы, встань, тебе позволено смотреть прямо в глаза прародительнице народов.

Поднявшись на ступеньки, Вафил обнял уже не холодный мрамор, а горячее упругое тело, трепетное и прекрасное.

Так, не смертной было суждено видеть, как в первой раз посинели его светлые глаза, и изведать первые объятья, в которых страсть является лучшей руководительницей, заменяя дерзость и опытность.

Глава X

Даже из-за гор приходили на погребение Вафила все, до кого долетела горестная весть о необычайной кончине юноши.

Только к вечеру следующего дня приехавшим из города Емподием было найдено тело и рядом одежды в розовом углублении водоема у подножья статуи Афродиты.

Прекрасное тело так мало походило на труп, что целых пять дней не решались Бион и другие искусные врачи утверждать, что дух уже покинул свою земную темницу, чтобы в Элизиуме занять достойное место среди богов и героев.

Однако еще среди колебаний были сделаны уже все приготовления к погребению. Белых астр, опустошив цветники Терпандра, принесли девушки и устлали пол благовонными травами. Как жениха на брачный пир, увили Вафила белой туникой; волосы украсили венком; руки умастили мазями. На крылатых кадильницах Терпандр сжег ароматные смолы и курения. Спущенный полог давал постоянный сумрак и вместе с тем пропускал тонкие лучи солнца, игравшего на лице умершего странным, живым румянцем.

Безмолвно белела в сумраке победительница Афродита, даже улыбкой не выдавая своего торжества; благовонный шепот и подавленные вздохи не заглушали успокоительного журчания водоема.

Больше всех из девушек, конечно, плакала ненасытившая свою страсть Главкис, даже нарушая приличие и благочиние своими воплями и стонами. Несносная печаль разрывала ее сердце, еще переполненное неразделенной любовью. Никогда уже не узнает она радости; никогда не будет владеть прекрасным телом возлюбленного; даже сладкими воспоминаниями не могла она утешить себя, потому что воспоминанья о бесплодных ласках Вафила только еще больше увеличивали ее беспримерные, невыносимые страданья.

Много толков вызвала эта смерть, казавшаяся столь необъяснимой и несправедливой, ибо никто не мог знать, что еще на земле Вафил был счастливейшим из смертных любовников.

И только Терпандр, отметив в своих таблетках день погребения Вафила, осенний, хотя и ясный, возбуждающий какое-то необъяснимое беспокойство ветром, засыпающим пылью, багровым солнцем, шумом деревьев и недалекого моря, еще недостаточно спокойный, чтобы написать элегию^{135} правильным размером, записал: «Милость и мудрость богов, хотя бы и не всегда ясная для нашего бедного рассудка, всегда прозревается в, казалось бы, даже совершенно лишенных справедливости и разумности случаях нашей жизни».

Флейты же Вафила он увез с собой на память об осени, проведенной у моря.

РАССКАЗЫ {136} КНИГА II [52]

Эта книга посвящается Н. А Зборовской

I ПЕТЕРБУРГСКИЕ АПОКРИФЫ [53]

52

Рассказы, здесь помещенные, были впервые напечатаны в журналах «Аполлон», «Весы», «Новая жизнь», «Новый журнал для всех», в газетах «Речь», «Современное слово» и «Утро России». — Примеч. авт.

53

В цикле «Петербургские апокрифы» сохранены особенности авторской орфографии и пунктуации, отражающие специфику литературного языка XVIII — начала XIX вв. — Примеч. ред.

Камни мостовых, стены старых домов, площади, дворцы и церкви много таят в себе загадочных, странных историй. Страшные преступления, прекрасные подвиги совершались здесь когда-то.

Никто не знает, что было, как было.

Когда в сумерках брожу я, отуманенный чарами вечернего города, по этим же улицам, мимо этих же дворцов, вдоль блестящих каналов, — мне начинает казаться, что слышу далекие голоса, вижу давно забытые лица, воскресает в призрачном очаровании то, что когда-то жило здесь.

Томные вздохи любовников в аллеях Летнего сада, предсмертные стоны декабрьских романтиков на великой Дворцовой площади, грозные трубы Петра — все еще не замерли, не заглушены суетой нашей жизни.

Прими, любезный читатель, несколько историй, навеянных грезами о славном, веселом, жестоком и необычайном Петербурге минувшего.

То, что вычитал в старых книгах с пожелтевшими страницами, то, что пригрезилось в странные часы сумерек, то, что рассказали мне безмолвные свидетели великих тайн, — соединил я в этих историях для того, чтобы, насколько хватит слабых сил моих, прославить тебя еще раз, о, Петербург!

С. А.

Ночной принц {137} Романтическая повесть {138}

Глава первая, в которой говорится о странных мечтаниях Миши Трубникова, о купальщице, разбитой тарелке и желтой даме

«На оных изображены персоны».

Из аукционных публикаций