Петербургский рубеж

— Я из дворян Полтавской губернии, но род наш — из Ржечи Посполитой, так что у меня и польской, и литовской, и, говорят, татарской крови хватает, — с легким поклоном включился в разговор ротмистр.

— Вот видите, — продолжил я, — нас тут, как сказано в Писании, каждой твари по паре, а точнее по одной штуке, что, вообще-то, не мешает всем верно служить нашей общей Родине — России.

— Господа, я не хотел вас обидеть, — извинился Коба, — в данном случае я имел в виду лишь то, что ваш русский язык какой-то необычный, не такой, на каком обычно говорят в Российской империи.

— Ах, вы об этом… — я на мгновение задумался. — Сосо… можно вас так называть, ведь мы же с вами почти ровесники? А вы можете звать меня Нико, договорились? — Товарищ Коба кивнул, и я продолжил: — Сосо, вы знаете, ведь мы действительно не подданные Российской империи, но Россия для нас была и есть родная земля… Вот такой вот парадокс и загадка… Но что тут к чему, мы расскажем вам позже, договорились?

На этот раз настало время задуматься будущему товарищу Сталину. Он какое-то время помолчал, а потом сказал:

— Господа, если вы не хотите мне рассказать о том, откуда вы приехали и кто вы, то я не буду настаивать. Но очевидно издалека. Из Америки там, или из Австралии… У вас не только говор нездешний, но поведение и поступки.

— Отлично, Сосо! — я откинулся назад и побарабанил пальцами по столу. — Вы правы. Мы действительно попали к вам издалека. Именно попали, а не приехали, пришли, приплыли или прилетели. Не понимаете? Нет, мы расскажем вам об этом во всех деталях, но не сейчас, а чуть позже.

А пока, Сосо, разрешите прочесть вам стихотворение, написанное одним юным грузином. Правда, прочту я его не по-грузински, а в русском переводе, вы уж меня извините.

И я начал читать.

Ходил он от дома к дому, Стучась у чужих дверей, Со старым дубовым пандури, С нехитрою песней своей. А в песне его, а в песне — Как солнечный блеск чиста, Звучала великая правда, Возвышенная мечта. Сердца, превращенные в камень, Заставить биться сумел, У многих будил он разум, Дремавший в глубокой тьме. Но вместо величья славы Люди его земли Отверженному отраву В чаше преподнесли. Сказали ему: «Проклятый, Пей, осуши до дна… И песня твоя чужда нам, И правда твоя не нужна!»

Едва я прочитал первые строки этого стихотворения, как товарищ Коба побледнел так, что стали заметны даже оспинки на его небритом лице. А к концу чтения был готов хлопнуться в обморок.

— Цминдао гмерто! (Святый Боже!) — воскликнул Коба. — Откуда вы знаете эти стихи? Господа, да кто вы?! — Похоже, товарищ Сталин был испуган не на шутку.

Еще бы, непонятные люди в странной военной форме, прибывшие бог весть из какой дали, которые знают его стихи, написанные еще лет десять назад, в шестнадцатилетнем возрасте. И опубликованы они были лишь один раз под псевдонимом Сосело в малотиражной грузинской газете «Квали».

— Товарищ Сосо, что с вами? — спросил слегка перепуганный Мехмед Ибрагимович. — Николай Арсеньевич просто хотел напомнить вам о тех временах, когда вы, тогда еще учащийся Тифлисской духовной семинарии, мечтали о справедливости для всех людей и писали замечательные стихи. Нате вот, выпейте немного хванчкары — может, вам станет полегче…

И Османов протянул стакан с вином еще не пришедшему в себя будущему товарищу Сталину. Сосо схватил стакан и залпом выпил вино. Лицо его быстро приняло обычный цвет, и он, переведя дух, кивнул. Универсальный адаптоген — алкоголь — сделал свое дело.

— Господа или товарищи, — махнул рукой Коба, — я вам очень благодарен за то, что вы напомнили мне о моих юных поэтических опытах. Но откуда вы о них знаете?! Чем больше я нахожусь рядом с вами, тем больше чувствую исходящую от вас Великую тайну. Страшную тайну. Может быть, вы ангелы — посланцы Господа нашего… Или же вы явились из преисподней?

— Сосо, сын Бесо, — сказал я со вздохом, — вы и правы, и неправы… Господь, конечно, приложил свою руку к нашему появлению в этом мире, дав на дорогу отеческое напутствие — жить честно и поступать по совести.

А что касается ангельского чина, то на ангелов мы похожи довольно мало. А вот мир, из которого мы пришли — он всё больше и больше становился похожим на самую настоящую преисподнюю. А пришли мы из более далеких мест, чем даже Америка или Австралия, да и сам Господь вряд ли сумеет сделать будущее прошлым, и наоборот. Возможно, что всё рассказанное нами покажется вам сказкой, фантазией, мечтой… Но только всё это самая что ни на есть правда. Итак, слушайте. Это произошло сто девять лет тому вперед…

б МАРТА (21 ФЕВРАЛЯ) 1904 ГОДА, 18:35.

ВОСТОЧНО-КИТАЙСКОЕ МОРЕ.

ПЛАВГОСПИТАЛЬ «ЕНИСЕЙ».

Великий князь Михаил Александрович.

Сознание медленно выплывало из тумана. Первое, что я ощутил, когда очнулся, это была невероятная тяжесть, лежащая на груди, будто огромная чугунная плита. Хотелось столкнуть ее, но не было сил. Каждый вздох давался с трудом. Потом в оглушающей ватной тишине прорезались невнятные звуки. Я прислушался. Прямо над моим ухом что-то тикало и попискивало.

Так я и лежал, то частично приходя в себя, то проваливаясь в забытье. Думать совершенно не хотелось. Потом, во время очередного возвращения сознания, мне все-таки удалось разлепить слипшиеся веки. Я увидел белый потолок и льющийся с него неземной белый свет. Чуть опустив взгляд, я заметил, что возле моей постели, завернувшись в белый халат, накинутый поверх черного адмиральского мундира, сидит Сандро собственной персоной.

И тут я вспомнил всё. Корабль-ловушка, шлюпки, какие-то люди с оружием в руках, лезущие на борт «Сметливого». Крейсер под британским флагом, выстрел, взрыв, боль и темнота. Я еще подумал: «Наверное, я мертв и в раю. Вот ты и доигрался, мальчик, всё, больше у тебя не будет ничего».

Еще раз посмотрев на Сандро, я моргнул, думая, что от этого наваждение исчезнет. Ведь откуда в раю взяться живому и здоровому Сандро. Наваждение не исчезло, совсем наоборот — оно заметило мои моргания и приложило палец к губам:

— Тсс, — сказал призрак, — молчи, профессор сказал, что тебе вредно говорить.

И тут мне стало так обидно… Ну вот, думал, что отмучился, а теперь всё начинать сначала. А тут еще это ранение, месяцами лежать на койке, смотреть в потолок. Судя по тому, что я совершенно не чувствую своего тела, то приложило меня очень сильно. Может быть, я даже останусь парализованным на всю жизнь? Последняя мысль меня очень сильно напугала. Никому не хочется годами лежать бесчувственным бревном и ждать конца. Но если я в плавучем госпитале «Енисей» у пришельцев из будущего, то у меня есть шансы. Маленькие, но есть.