Петр и Петр. Охотник за браконьерами

Истории второго рода нравились больше. Когда рассказывалась такая история, у всех горели глаза, потому что в глубине души каждый мечтал быть на месте этих рыцарей удачи, смельчаков, вытаскивающих полные сети, смело скрывающихся от погони.

Они не признавались в этом друг другу, они просто с увлечением рассказывали, слушали, и хотя обычно тот, кто рассказывал, вставлял несколько слов осуждения по адресу браконьеров, но это были холодные, только для формы сказанные слова, а во всем тоне рассказов слышалось неприкрытое восхищение перед этими ловкими людьми, острая зависть перед их сказочными уловами.

И вот однажды в воскресный вечер зашел разговор о недавно происшедшем случае, когда сторожевой катер погнался за неизвестной моторкой, доверху груженной рыбой, а моторка ушла, и никого не сыскали, и даже предположить не могут, кто это был.

К этому времени жены и дети ушли и четыре друга остались одни. Когда разговор про эту удивительную историю был как будто закончен, Степан Тимофеевич сказал, не глядя на своих друзей:

— Между прочим, мы же знаем только те случаи, когда браконьеров замечали, обнаруживали и то не могли поймать. Но ведь, конечно, по теории вероятностей, во много раз больше случаев, когда никто их не замечал. Просто они мирно вытаскивали сети и самым спокойным образом уходили.

Все четверо долго молчали.

— Между прочим,— сказал наконец Василий Васильевич,— говорят, что дачники легко покупают с рук и форель и сазанов, только, конечно, секретно. Те, которым браконьеры верят.

Все четверо сидели опустив глаза. Разговор как будто никого не интересовал. Беседуют просто так, чтобы провести время, и все.

И опять долго молчали, потом Валентин Андреевич, как бы переводя разговор на другую тему, рассказал, что Александру Степановну, с Волошихинского рыбо-пункта, увезли в город, в больницу. Говорят, у нее аппендицит, придется делать операцию. Дело не очень долгое, а все-таки недели полторы, а то и две пролежит.

— Не повезло семье,— сказал Андрей Петрович.— Муж, Павел Андреевич, в командировке, а жена заболела. На рыбопункте одни дети остались: мальчишка — Андрей и Клаша — та совсем маленькая. Рыбакам запретили сдавать на Волошихинский рыбопункт рыбу. И правильно, что одни дети могут!

По-прежнему все не смотрели друг на друга и делали вид, что разговор никого не интересует, а говорят просто так, чтобы провести время.

— Я как-то был на Волошихинском рыбопункте,— сказал равнодушным голосом Василий Васильевич Андронов.— Нам разрешили для рабочей столовой прямо там забрать тонну свежей рыбы. Я сам поехал с шофером проверить, чтобы не подсунули какую-нибудь дрянь. Интересно мы поговорили с Сизовым — это заведующий. Он мне рассказывал: у них там рядом заповедный залив, форели, говорит, там тьма-тьмущая! Прямо, говорит, слышно, как плещется. Я, говорит, каждую ночь раза два-три выхожу слушаю, не промышляют ли браконьеры.

— А-яй-яй,— печально вздохнул Валентин Андреевич, подумать только, такой залив и совсем без охраны! Ну что дети малые: во-первых, спят, наверное, всю ночь как убитые, а если случайно и проснутся, что они могут сделать? Там небось за час можно килограммов двести, а то и триста добыть. Если даже парень что и заметит, что же он, один на четырех мужчин пойдет? До поселка ему добираться долго. Кобыленка еле ноги волочит, часа два небось будет трусить. Пока людей разбудит, пока обратно — пять-то часов верных пройдет. К этому времени уже и рыба будет выгружена и спрятана, и лодка привязана, где ей положено, и рыбаки будут дома спать.

Все сделали вид, что не обратили внимания, что Валентин Андреевич говорил почему-то именно о четырех браконьерах, хотя их могло быть и двое, и трое, и пятеро.

Все опять долго молчали. Андрей Петрович, как мы уже говорили, был трусоват и от природы осторожен и нерешителен. Но в человеке, даже самом трусливом и нерешительном, иногда пробуждается несвойственное ему мужество.

— Знаете что,— сказал он твердо,— давайте говорить прямо.

Трое его друзей повернулись к нему и смотрели на него в упор. Каждый надеялся, что Андрей Петрович внесет предложение, принять которое они мечтали все, но начать разговор о котором каждый из них боялся.

К сожалению, запас решимости у Андрея Петровича на этих словах иссяк. Он молчал. Друзья долго ждали, что он продолжит свою интересную мысль, и наконец Степан Тимофеевич, не дождавшись, спросил приглушенным взволнованным голосом:

— Что вы сказали, Андрей Петрович? О чем говорить прямо?

— Я хотел сказать,— ответил Андрей Петрович,— что надо прямо говорить: плохо еще у нас работает рыбнадзор, много еще у нас в этом деле непорядков.

Все закивали головой и начали приводить примеры, когда рыбнадзор допускал ошибки и промахи, и все сошлись на том, что охрана рыбных богатств озера налажена еще несовершенно.

Поговорив об этом, стали расходиться. А надо сказать, что уху в это воскресенье варили в доме Василия Васильевича. Василий Васильевич проводил друзей, закрыл за ними дверь и вернулся в комнату. Жена и дети уже спали в соседней комнате.

Василий Васильевич посидел, покачал головой, повздыхал и уж совсем было собрался идти ложиться, как вдруг в окно тихо постучали. Василий Васильевич вздрогнул, подошел к окну и отдернул занавеску. С другой стороны к стеклу прижалось лицо Андрея Петровича. Тот подавал какие-то знаки, которые попять было невозможно. Василий Васильевич открыл окно и спросил почему-то взволнованным шепотом:

— Что случилось, Андрей Петрович?

— Я, кажется,— тоже шепотом ответил Андрей Петрович,— забыл у вас портсигар, а впрочем, все это ерунда, поговорить надо.

— Заходите,— шепнул Василий Васильевич.

— Нет, лучше вы выходите во двор,— шепнул Андрей Петрович,— и свет в комнате погасите, чтобы видно не было.

Василии Васильевич, чувствуя, что он вступает в какой-то новый мир, совсем не похожий на тот спокойный, привычный, в котором он прожил всю жизнь, в мир, полный ужасных тайн и неслыханных приключений, погасил свет и, ступая па цыпочки, вышел во двор.

Узкий серп луны тускло освещал курятник, собачью конуру, колодезный сруб.

— Видите?—спросил Андрей Петрович шепотом и показал на луну.

— А что там? — спросил Василий Васильевич.

— Серп повернут налево.

— Ну и что?

— А то,что в субботу будет ночь безлунная.

— Ну и что? — спросил Василий Васильевич.

— Бросьте вы! — раздраженно сказал Садиков.— Довольно морочить друг другу голову. Мы с вами одни, нас никто не слышит. Если один проболтается, другой может отречься.

— Вы о чем? — спросил Василий Васильевич, замирая от сладкого ужаса.

— Двести килограммов форели! — сказал с пафосом Садиков.— А может, и триста, и никто не охраняет, кроме двух ребят. Вы представляете себе: на каждого семьдесят пять килограммов форели! Это же настоящая ловля. Будет о чем вспоминать всю жизнь! А тут сиди с удочкой целый день, жди, когда клюнет какой-нибудь карп граммов на триста. Лодка есть, мотор есть, честно скажу, знаю, что у вас и сети есть. Знаю, что в прошлом году вы их во Фрунзе купили. Мы все друг друга знаем давно, да и, кроме того, кто же донесет, если все одинаково виноваты? Решайтесь. Если решаетесь, я наедине поговорю с Валентином Андреевичем, а вы — наедине со Степаном Тимофеевичем. И если согласятся все, то с богом! А согласятся обязательно. Я смотрел сегодня, у всех одинаково горели глаза. Тут хищники браконьеры сотни тонн вылавливают, дачникам продают, состояния наживают, а мы один только раз для себя, не на продажу, а как спортсмены-любители. И главное, как обстоятельства складываются: никтоне охраняет.