Петр Первый

Другое испытание на жизнеспособность для молодого города – возникновение в 1711 году типографии и публикация газеты «Санкт-Петербургские Ведомости». Царь принял участие в ее редакции. В газетном листке содержалась дипломатическая и военная информация, а также сведения о работающих предприятиях города, о прибытии новых экспонатов для Кунсткамеры. Книжный магазин распахнул свои двери для немногочисленных придворных интеллектуалов, которые приходили запастись иностранными изданиями. Все это было хорошим предзнаменованием.

Однако Петра беспокоило, что его «парадиз» не торопился затмевать все европейские столицы. Он назначил генерал-губернатором города Меншикова, а его заместителем Брюса. Вопреки их общим усилиям, Санкт-Петербург оставался еще раздробленным на части, его прекрасные каменные сооружения соседствовали с убогими домишками, элегантные кварталы стояли посреди грязных пустырей, обитатели пригородов дрожали в ожидании зимы, а из окрестных лесов раздавался волчий вой. Волки приближались к самым домам и нападали на одиноко стоящих часовых. В 1714 году двое солдат, стоящих на посту перед литейным пушечным заводом, были съедены заживо. Освещения практически не было. Несколько редких фонарей на конопляном масле горело около Зимнего дворца и перед основными зданиями. Полиция, сначала возглавляемая воеводой, с 1717 года была вверена полицейскому префекту, генералу Антону Девье. Но этот энергичный человек, португалец по происхождению, располагал всего лишь десятью офицерами, двадцатью унтер-офицерами, ста шестьюдесятью солдатами и десятью писарями. В его обязанности входило следить за порядком в городе, за безопасностью горожан, за чисткой печных труб, допрашивать подозреваемых, проверять путешественников, арестовывать жуликов и наказывать кнутом крепостных, перемещающихся без «разрешительного письма» от своих хозяев. Ночью улицы были перекрыты, и часовые из жителей квартала охраняли свою территорию до рассвета. Все выполняли эти тяжелую работу по очереди. Даже служители духовенства привлекались к обязательному патрулированию улиц. Тем не менее можно было освободиться от этого дежурства, наняв вместо себя соседа. Человеку, согласившемуся стать заменой, платили пятнадцать копеек за ночь. После одиннадцати часов вечера эти стражи порядка не пропускали никого, за исключением должностных лиц, рабочих, возвращающихся со стройки, врачей, акушерок и священников при условии, что у них при себе будут фонари. Нередки были вооруженные разбои и нападения. Шайки бандитов рыскали в окрестных деревнях. Министр Саксонии сообщал своему правительству, что девятитысячная орда разбойников угрожает городу. Тридцать шесть из них были схвачены и повешены. Остальные рассеялись. Однако жителей это не успокоило.

К тому же им не давала покоя мысль о пожарах. Быстрое увеличение количества деревянных домов облегчало распространение огня. Из соображений безопасности был издан указ, разрешающий топить народные бани только по субботам. На специальных вышках дежурные били в колокол; завидев дым или первые языки пламени, барабанщики разносили новость по кварталам. Среди горожан назначались люди в помощь пожарникам, они доставляли топоры, лестницы и ведра на место происшествия. В особых случаях солдаты помогали жителям города бороться со стихией. [62] Петр также охотно принимал участие в тушении огня. С топором в руках он бегал среди пламени. Казалось, это сам дьявол с пылающим взором, который совсем не боится огня. «Я часто видел, как он первым оказывался на пожаре, с маленьким насосом в своих санях, – писал Жюэль. – Он принимал участие во всех операциях по спасению, а так как у него был необыкновенно живой ум, он незамедлительно определял, что надо сделать, чтобы остановить огонь; он забирался на крышу; он оказывался в самых опасных местах; он побуждал знатных людей и простой народ принимать участие в борьбе с огнем и не останавливаться, пока последние языки пламени не погаснут… Но в отсутствие государя события развивались совсем иным образом: люди сидели и индифферентно смотрели на пожар, не предпринимая ничего, чтобы остановить огонь; можно было их увещевать, и даже заплатить им денег, они будут только искать возможности что-нибудь стащить».

62

Только в 1722 году в Санкт-Петербурге была команда пожарников, оснащенная четырьмя голландскими насосами.

Другое бедствие, которое беспокоило жителей Санкт-Петербурга, – наводнения. Каждый или почти каждый год, в конце осени, буря обрушивалась на город, ветер срывал крыши домов, ломал постройки, Нева выходила из берегов, затапливая первые этажи домов. Жители наспех укрывались вместе с продовольственными запасами на верхних этажах, скот уводили в соседние леса. В 1703 году австрийский посол Плейер писал о двух тысячах больных и раненых, затопленных в половодье. 11 сентября 1706 года Петр спокойно констатировал, что пол в его доме затоплен на двадцать один палец. Высунувшись наружу, он увидел, как мужчины, женщины и дети, цепляясь за остатки конструкции, плывут по реке. «Это очень забавно», – написал он Меншикову и поставил дату на своем письме из «парадиза». В 1717 году рухнули укрепления Арсенала, подточенные водой. В ноябре 1721 года уровень воды в Неве поднялся так быстро, что затопленный город, казалось, доживает свои последние часы. Корабли с разорванными якорными цепями плыли по течению среди всякого хлама, мебели, балок, пустых повозок, бочек и ящиков. Тонули лошади. Взобравшись на самый верх крыш, терпящие бедствие люди кричали и махали руками. «Буря, – писал де Ля Ви кардиналу Дюбуа, – несла с собой такие порывы ветра, что, если бы она продолжалась на два часа дольше, этот город полностью бы превратился в руины. Ущерб, который она принесла, трудно подсчитать: не осталось ни одного дома, который бы не был задет. Потери приблизительно оцениваются в два или три миллиона рублей… Не буду с вами делиться соображениями, которые могли бы возникнуть по этому поводу; достаточно будет сказать, что царь, как некогда Филипп Испанский, продемонстрировал всю широту души своим спокойствием».

Как только Нева вернулась в свое русло, рабочие начали восстанавливать повреждения. Скребли грязь на улицах, на скорую руку чинили крыши, восстанавливали полы, вздувшиеся от воды. Какими бы ни были разрушения и последствия катастрофы, все знали, что царь не отступится от своей идеи. Однако в народе было много тех, для кого Санкт-Петербург, заняв традиционное место Москвы, заслуживал гнева Божьего. Пронеслась молва, что ангел, явившийся в церкви Святой Троицы, объявил верующим: «Санкт-Петербург снова станет пустыней». Чтобы остановить эхо этого пророчества, дьякон церкви был приговорен к трем годам принудительных работ. Но его слова пробили себе дорогу среди крестьян, староверцев и даже в окружении государя: ходили слухи, что Санкт-Петербург, город быстро построенный, заслуживает быстрой гибели. И только воля царя искусственно поддерживает жизнь в этом городе. Когда он исчезнет и разрушатся стены, каналы зарастут илом, жители разбегутся, счастливые оттого, что смогут вернуться к своим старым привычкам. Петр, тем не менее, вел себя так, будто он и его столица вечны.

Глава X Путешествие во Францию

Пока Петр строил свою новую столицу и укреплял старые связи, Карл XII, сбежавший в Турцию, пытался уговорить султана Ахмеда III возобновить военные действия против России. Со своей стороны Петр Толстой, царский министр в Константинополе, требовал выдачи или по крайней мере ареста короля Швеции. Но у него было всего лишь двадцать тысяч дукатов и несколько соболиных шкурок для подкупа оттоманской совести, в то время как Карл XII смог предложить больше своим хозяевам. В действительности побежденный при Полтаве король был очень богатым человеком: он спас свои богатства от войны; заключил договоры займа с братьями Кук, английской компанией Левант; одолжил деньги Гольштейну, наконец, ему достались от Мазепы несколько бочонков с золотом, после того как последний отравился. Принявшие близко к сердцу подарки своего «почетного гостя» и обеспокоенные растущим влиянием России на Черном море, турки начали готовиться к войне. Чтобы заставить турок прислушаться к своим доводам, Толстой выдвинул ультиматум. Порта ответила, сформулировав неприемлемые условия: Россия должна признать Станислава Лещинского королем Польши, вернуть Швеции Ливонию и Ингрию и взять обязательства никогда больше не воевать за выход к Черному морю. 20 ноября 1710 года на торжественном заседании дивана было принято решение об объявлении войны. Тотчас же Толстой был посажен в Семибашенный замок, а через несколько месяцев начались военные действия.

Ночью 1 января 1711 года после торжественного богослужения жители Санкт-Петербурга увидели фейерверк. На переднем плане появилась оттоманская звезда в знак войны с турками. Эта звезда сопровождалась надписью «Господи, укажи нам Твои пути!». На втором плане появилась колонна, возвышающаяся над ключом и шпагой с надписью: «Где справедливость, там и помощь Божия». Эти светящиеся надписи возвестили славному христианскому люду, что вновь начался священный крестовый поход. К несчастью, через несколько дней после этого от болезни умер герцог Курляндский, супруг Анны Иоанновны, племянницы Петра. Несмотря на траур, царь не отложил свой отъезд в Москву. Там, предвидя длительное отсутствие ввиду военных действий, которые он непременно встретит на фронте, государь созвал Сенат из восьми членов, в обязанности которого входило управление текущими делами. 25 февраля состоялись празднования в Успенском соборе. Был опубликован манифест, в котором просили Господа о помощи «против врагов христиан». Два гвардейских полка собрались перед церковью. Их вначале белые флаги были заменены красными с девизами: «За Исуса Христа и христианство» и «С этим знаком ты победишь».

Победа в Полтавской битве усилила доверие Петра к своим солдатам и генералам: турок постигнет участь шведов. Однако кампания могла продлиться несколько месяцев, и он решил взять с собой свою дорогую Екатерину. Она проявила себя такой храброй во время последних сражений, что он считал ее своим живым талисманом, своим приносящим удачу знаменем. В действительности, с тех пор как она стала практически официально его любовницей, не стоит ли на ней жениться? Спустя восемь лет он решился на этот поступок за несколько минут. 19 февраля 1711 года в семь часов утра в частной часовне князя Меншикова состоялось бракосочетание контр-адмирала Петра (царя Российского) c рабой Божией Екатериной Алексеевной (его любовницей). Ни один из бояр не присутствовал на церемонии. Подругами невесты были две девочки пяти и трех лет: Анна и Елизавета, дети этой четы. Так бывшая ливонская маркитантка, стиравшая Петру белье и покорно разделявшая с ним ложе, стала официальной царицей России. По окончании церемонии все сели в сани, запряженные шестеркой лошадей, и отправились во дворец под музыку труб и барабанов. Там Петр поспешил в банкетный зал и прикрепил на потолок люстру с шестью ветвями из дерева и слоновой кости, которую он сам изготовил. После торжественного обеда начался бал и фейерверк. Царь с гордостью рассказывал послам, что его новый союз скреплен уже пятью детьми, хотя трое из них и умерли во младенчестве. Своей сестре Наталье и двум сводным сестрам он заявил, что полагает, что они будут уважительно относиться к Екатерине, как к его жене перед Господом, и что, если с ним что-нибудь случится, они признают положение его вдовы, ее привилегии и состояние вдовствующей царицы. 6 марта глашатаи объявили москвичам, что «царица Екатерина Алексеевна настоящая и законная супруга царя Петра Первого». В тот же день царь вместе с супругой покинули Москву, чтобы присоединиться к армии. В конце месяца Петр, больной цингой, слег в Люке. Его мучила тоска, и он писал Меншикову и Апраксину, что не видит перед собой дороги, что безнадежно болен и не знает, какой приказ ему отдать. Но, едва пойдя на поправку, царь снова продолжил путь. И опять Екатерина была рядом, она отказалась оставить своего выздоравливающего мужа. Он записал в своем «Журнале»: «У Его Величества был план отправить свою супругу и других дам в надежный город в Польше, чтобы оградить их от тягот, которые не соответствуют их полу. Но Екатерина так настоятельно умоляла разрешить ей остаться с армией, что Его Величество вынужден был ей разрешить. С этого времени царица следовала за ним во всех его военных походах».

Бросившись навстречу туркам, Петр рассчитывал на поддержку Польши, христиан Востока, господаря Молдавии и Валахии. И только Кантемир, господарь Молдавии, ответил на его призыв. Но он отправил на помощь царю только ничтожный пятитысячный отряд всадников, вооруженных луками и короткими пиками. А армия неприятеля уже прошла Дануб. Часть генералов Петра (среди которых все генералы-иностранцы) полагали, что войска должны расположиться вдоль Днестра и ждать атаки турок, так как было бы неосторожностью выходить к ним в пустыню, не имея достаточного снабжения. Русские же генералы, во главе с Головкиным и Шафировым, напротив, утверждали, что национальная честь требует продвижения вперед. Удушливая жара стояла в пустыне. Привыкшие к холодным туманам Балтики, русские солдаты были измотаны прежде, чем началось сражение. От недостатка воды у них носом шла кровь и гудело в ушах. Продовольствия и фуража не хватало. Полевая трава была на корню уничтожена кузнечиками. Оставаться на месте означало бы потерять тысячи людей и лошадей. Лучше было бы их потерять в огне сражений. Петр решается на военные действия. Переправившись через Днестр вместе со своей армией, он проник в бескрайние горячие пески и разбил лагерь на берегу Прута не столько, чтобы отдохнуть, сколько для празднования годовщины Полтавской битвы. Екатерина наслаждалась токайским вином. Спустя десять дней, 7 июля 1711 года, вечером, произошла трагедия. Русская армия, сократившаяся приблизительно до тридцати восьми тысяч человек, оказалась окружена турецкими войсками, в пять раз превосходящими ее числом, которые заняли оба берега Прута. Атакованные картечью и холодным оружием, русские несли большие потери. «Мы не можем ни отойти назад, ни оставаться на месте, у нас нет провизии и фуража, так что остается или погибнуть, или победить», – можно прочесть в «Журнале» Петра. Победить? Но вскоре все поняли, что вопрос не в этом. Погибнуть? Разумно ли пожертвовать лучшими русскими войсками? И что станет с Петром и Екатериной, которые находились в самом центре лагеря? Даже в «Журнале» писалось, что невозможно было опасности «подвергать Их Величества, которые были здесь и от сохранения которых зависело благоденствие всей Российской Империи». Во время яростной перестрелки, когда вокруг него со всех сторон падали люди, Петр испытал один из самых сильных страхов в своей жизни: боязнь унизительного поражения, которое приведет к турецкому гнету в будущем, беспокойство за судьбу своей жены… Он думал прежде всего, как скрыться отсюда через неприятельские кордоны, под прикрытием казаков. Но Екатерина отговорила его от этого рискованного мероприятия. Среди растерянных генералов она одна сохраняла холодный рассудок. Здраво и спокойно рассуждая, она посоветовала царю начать переговоры с турками. И чтобы подкупить Великого Визиря, она предложила все свои драгоценности. Шафирову было поручено отнести этот подарок победителю, и он со знанием дела оценил стоимость бриллиантов. Со своей стороны Шереметев, известный дипломатическими способностями, отправился в лагерь противника, чтобы обсудить условия заключения мира. Надо было, чтобы у русских еще остались силы нанести кровавый ответный удар оттоманской армии. Великий Визирь знал, что русская кавалерия, которой командовали генералы Ренне и Чиривов, угрожает Брайле, что отрежет пути к отступлению. К тому же он мог видеть, что его янычары, измотанные тяжелыми боями, торопятся вернуться домой. Подарок Екатерины, вкупе с его стратегическими планами, склонил его к примирению. Прустское соглашение было подписано. В рамках этого соглашения Россия должна была отдать туркам Азов, разорить несколько новых портовых городов, не вмешиваться больше в дела Польши и обещать не чинить препятствий королю Карлу XII для возвращения в его королевство. Петр, который готов был согласиться на достаточно суровые условия (такие, как, например, сдача всех завоеванных территорий, передача Ливонии Швеции и сдача нескольких русских центральных городов), принял с облегчением разумные требования Великого Визиря. «Божественное провидение, осуществляющее эти права, – читаем мы в „Журнале“ Петра, – было действительно чудом в этих обстоятельствах, спасало нас от неизбежной гибели, в которую мы ввязались из искреннего побуждения освободить христиан».

Узнав о заключении мира, Карл XII был охвачен яростью. Приехав в турецкий лагерь, он сразу устремился в палатку Великого Визиря и упрекал его, что тот не уничтожил русскую армию и не захватил царя, хотя имел такую возможность. «Мы победили русских, – ответил Великий Визирь. – Если вы хотите дойти до драки с ними, вы можете сделать это со своими людьми. Что касается нас, мы не будем нарушать заключенный мир».

Пока Карл метал громы и молнии, русская армия организованно отходила, следуя течению Прута. Удрученный постыдным поражением, Петр, по своей привычке, снова взял себя в руки, отрицая очевидное поражение. «Я, конечно, не без сожаления оставил эти места (Азов), которые стоили нам стольких трудов и страданий, – писал он Апраксину, – я надеюсь извлечь из этого несравненную пользу». Со своей стороны граф Головкин уверял в письме князя Долгорукого, что этот мир был очень выгоден, «потому что царю удалось сохранить целиком свою армию». Эти простые удовлетворения собственного тщеславия не могли никого обмануть. За границей престиж русского царя, поднявшийся после победы в Полтавской битве, неумолимо падал. Союзники смеялись за его спиной, а их дружба, бывшая не такой уж крепкой, еще больше ослабла. Раздираемый волнениями, царь отправился в Карлсбад в надежде, что воды помогут вернуть ему оптимизм и здоровье. Но вскоре настроение его изменилось. Разлученный с Екатериной, он с горечью писал ей: «Это место такое веселое, что скорее похоже на тюрьму. Оно расположено между двумя горами такими высокими, что отсюда едва можно видеть солнце. Самое ужасное, что здесь нет хорошего пива». И затем: «Благодаря Господу, я в добром здравии, но от воды, которую я пью, у меня вздувается живот, потому что поят нас тут, как лошадей». [63] Из Карлсбада, после нескольких дней отдыха, он решил ехать в Торгау, чтобы присутствовать на венчании своего 21-летнего сына Алексея и Шарлотты Бруншвейк-Вольфенбюттель.

63

Письма от 14 и 19 сентября 1711 года.

Между тем остатки деморализованной русской армии тянулись к северу. Временно отказавшись от завоевания Черного моря, Петр сосредоточился на Балтике. Он хотел покончить там со шведами, но остерегался Европы. Берлин опасался поддержать царя. Таково же было мнение Лондона. Лорд Стаффорд, английский посол в Голландии, таким образом охарактеризовал перед Куракиным традиционное правило британской дипломатии: «Англия никогда не захочет видеть в разорении и бессилии корону шведскую. Намерение Англии содержать все державы на севере в прежнем равновесии». Кроме того, английские переговорщики знали, что, если царь захватит выходы к морю, Россия будет отправлять свои торговые суда во все страны, вместо того чтобы прибегать к посредничеству Англии и Голландии. С другой стороны, Австрия, все еще опасаясь усиления турецкого могущества после поражения русских под Прутом, предпочитала уравновешивать влияние Швеции скорее влиянием Пруссии, нежели влиянием России. Оставленный всеми союзниками, Петр решает действовать в одиночку, чтобы пересилить нерешительность тех, которых он уже не знал, к какому лагерю причислить: союзников или противников. В 1713 году царь предпринимает поход в Финляндию. С грубой откровенностью он пишет Апраксину: «Идти не для разорения, но чтоб овладеть, хотя оная (Финляндия) нам не нужна вовсе; удерживать по двух ради причин главнейших: первое было бы что, при мире, уступить, о котором шведы уже явно говорить починают; другое, что сия провинция есть матка Швеции, как сам ведаешь; не только что мясо и прочее, но и дрова оттоль, и ежели Бог допустит летом до Абова, то шведская шея мягче гнуться станет». Вначале молодой флот под командованием адмирала Апраксина и с самим Петром в качестве контр-адмирала занял города Гельсингфорс, Борго и Або. В то же время Меншиков добился капитуляции Тоннингена. 27 июля 1714 года состоялась новая морская победа русских над шведским флотом, прежним хозяином Балтийского моря в битве при Гангуте. На этот раз сам Петр руководил операциями. Контр-адмирал Эриншельд был взят в плен, два шведских корабля попали к русским. После Гангутской битвы русский флот отправился к Аландским островам, что навело ужас на Швецию, потому что Аланд был всего в 15 милях от Стокгольма, и царь торжественно вернулся в свой «парадиз», в Санкт-Петербург, чтобы получить там звание вице-адмирала и медаль с надписью: «Русский орел не ловит мух». 24 ноября 1714 года на именины царицы царь наградил ее вновь учрежденным орденом Святой Екатерины, в знак благодарности за стойкость духа во время битвы при Пруте, где, как можно прочитать в «Журнале», «она действовала не как женщина, но как мужчина». Скромный намек, быть может, на ее дар, когда она пожертвовала своими украшениями, чтобы спасти Петра от катастрофы.