Петр Столыпин. Крестный путь реформатора

Столыпин знал, что готовятся новые вооруженные восстания в Кронштадте, Свеаборге и других местах, и понимал, что больше времени на колебания не остается. Государственная власть не выдержала бы совместного натиска революционных радикалов и подыгрывавшей им Думы, ряд членов которой в той или иной степени были связаны с подготовкой вооруженных выступлений.

На заседании Совета министров министр внутренних дел инициировал единогласно поддержанное всеми членами правительства обращение к императору распустить Государственную думу. Одновременно совершенно измученный Горемыкин, понимавший, что он не сможет «железной рукой» подавить революционные выступления, заявил, что с роспуском парламента уходит в отставку. Премьер поставил вопрос об образовании нового кабинета, что также было поддержано всеми министрами.

После этого Столыпин (уже вместе с Горемыкиным получивший согласие царя на роспуск Думы) вызвал начальника столичного охранного отделения и поставил ему задание обеспечить безопасный роспуск Думы:

— Теперь ваше дело! Вы обещали, что восстания не будет. Примите все меры к тому, чтобы это обещание оправдалось.

Чтобы избежать возможности эксцессов со стороны думцев (а как показало последовавшее после роспуска Выборгское воззвание, они были более чем возможны), министр внутренних дел сообщил председателю I Думы Муромцеву, что собирается выступить в Думе в понедельник 9 июля. Когда успокоенные думцы покинули Таврический дворец, здание по приказу Столыпина было оцеплено войсками, входы в него были блокированы, а вечером 8 июля газетам было разослано официальное правительственное сообщение о роспуске Государственной думы.

К десяти вечера 8 июля министры собрались у Горемыкина, и началось томительное ожидание фельдъегеря с царским указом о роспуске I Думы. Но время близилось к полночи, однако Высочайший указ всё не привозили. Нервную обстановку этого ожидания и последующие события ярко описал генерал Герасимов, находившийся у премьера вместе с членами правительства: «Столыпин нервничал. Беспокойство передавалось даже Горемыкину. Около полуночи Горемыкин решил позвонить Трепову. С квартиры последнего ответили, что он — у Царя. Телефон перевели в канцелярию Царя. Позвали Трепова. Горемыкин попросил его сообщить, подписан ли указ. Сухо, с явным неудовольствием в голосе (вспомним, что дворцовый комендант до последнего отстаивал создание чисто кадетского правительства. — Авт.), Трепов ответил:

— Относительно указа мне ничего не известно.

Этот ответ только усилил тревогу. Горемыкин говорил:

— Не может быть, чтобы Государь изменил свое решение. Он мне совершенно твердо и определенно обещал и дал полномочие предпринять нужные шаги.

Но это не успокаивало. Попросили секретаря позвонить в походную канцелярию Царя и узнать, не выехал ли фельдъегерь… Из походной канцелярии ответили, что фельдъегерь не выезжал. Тревога усилилась. Горемыкин уже поднял вопрос о том, как быть, как отменить принятые меры. Вывести военный караул из Таврического дворца было еще можно, хотя это, конечно, стало бы известно и поставило бы правительство в очень неприятное положение. Но как убедить газеты не печатать официального сообщения о роспуске Государственной думы? Сидели как на похоронах. Наконец, уже на рассвете вошел дежурный секретарь и радостно сообщил: "Прибыл только что фельдъегерь", — и передал Горемыкину пакет. Иван Логгинович торопливо вскрыл его, развернул его и радостно заявил:

— Слава Богу, подписаны.

Все облегченно вздохнули. Это были указы о роспуске Думы и о назначении Столыпина».

Позднее один из кадетских лидеров — Василий Алексеевич Маклаков следующим образом оценил роспуск I Думы: «Первая дума претендовала на то, чтобы ее воля считалась выше закона… победа правительства над думой оказалась победой конституционных начал, и Столыпин мог бы продолжить то дело, которому Дума не сумела служить».

И еще… Нельзя не задаться чрезвычайно важным вопросом: знал ли Столыпин о том, что одновременно с роспуском I Думы он в этот же драматический день — 8 июля 1906 года будет назначен председателем Совета министров? Можно уверенно ответить на этот вопрос отрицательно — для него назначение было не менее неожиданным, чем для остальных членов кабинета. Об этом, в частности, свидетельствует (объясняя, в том числе, и мотивы, вынудившие министра внутренних дел согласиться на новое назначение) и Извольский, оставленный Столыпиным министром иностранных дел и в новом правительстве: «Решение императора не только распустить Думу, но в то же самое время поставить Столыпина во главе правительства вместо Горемыкина было поистине coup de teatre (неожиданное событие. — Авт.), которого никто не ожидал и меньше всего сам Горемыкин. Это нужно отнести на счет личной инициативы Николая II, который надеялся этим путем ослабить впечатление, связанное с роспуском Думы. В действительности это назначение было полумерой: оно не удовлетворило никого. Партии оппозиции, не исключая и умеренных либералов, рассматривали этот акт как прелюдию к полному уничтожению манифеста 1905 года, в то время как реакционеры, раздраженные отставкой Горемыкина, которого они считали жертвой, враждебно относились к назначению человека, связанного, по их мнению, с либеральным движением.

Что касается Столыпина, он был застигнут врасплох. Он работал вместе со мной, с величайшей искренностью подготавливая образование коалиционного кабинета, в котором он был готов занять второстепенное место под руководством человека, пользующегося доверием Думы, но он не считал себя достойным принять роль главы правительства. Момент был слишком критический, чтобы с его стороны было проявлено какое-либо колебание, и после аудиенции у императора на следующий день после роспуска он не имел другого выбора, как принять тяжелую обязанность, возложенную на него. В то же самое время он принял ее при условии, что два министра, Стишинский (Александр Семенович Стишинский — главноуправляющий землеустройством и земледелием, сторонник сохранения крестьянской общины. — Авт.) и Ширинский-Шихматов (Алексей Александрович Ширинский-Шихматов — обер-прокурор Святейшего синода. — Авт.), которые были наиболее одиозны благодаря их реакционным настроениям, будут уволены в отставку. Он также удержал за собой право изменить в дальнейшем состав кабинета, введя в него членов Думы и Государственного совета в соответствии с нашим общим планом».

Остается только добавить, что Столыпин оказался прав и роспуск I Думы действительно прошел практически безболезненно. Ни одного вооруженного выступления или скольконибудь крупной забастовки не произошло. Правда, 108 депутатов распущенного первого российского парламента выехали в Выборг (на территории Великого княжества Финляндского имперская полиция не могла арестовать лишенных депутатской неприкосновенности думцев без согласия местных властей) и 9 июля выпустили воззвание с призывом к населению оказать гражданское неповиновение властям: «Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную Думу Ни одного дня Россия не должна оставаться без народного представительства. У вас есть способ добиться этого: Правительство не имеет права без согласия народного представительства ни собирать налоги с народа, ни призывать народ на военную службу. А потому теперь, когда Правительство распустило Государственную Думу, вы вправе не давать ему ни солдат, ни денег».

Однако никакого отклика в стране Выборгское воззвание не вызвало и Столыпин имел все основания насмешливо охарактеризовать его как «детскую игру».

Отметим также, что политика Столыпина в отношении парламента всех созывов расценивалась многими современными ему политиками и журналистами как образец государственного подхода. На следующий день после смерти главы правительства «Новое время» поместило на эту тему материал, который, на наш взгляд, исчерпывающе объясняет позицию премьера по отношению к Государственной думе, без чего нельзя в полной мере понять всю столыпинскую политику реформ. Процитируем эту интереснейшую статью: «Столыпин выдвинулся и определился в Думе. Но, в то же время, он в значительной степени определил собой Государственную думу. Если Государственная дума в настоящее время работает и законодательствует, то этим она, до известной степени, обязана Столыпину. Столыпин интуитивно "чувствовал" Государственную думу. С самого первого же выступления основной тон был взят им совершенно правильно. Если вчитаться в ту первую речь, которую он произнес по запросу о действиях чинов охранного отделения, то мы найдем в ней целый ряд мелких черточек, в точности соответствующих тому облику большого государственного деятеля, который в последующие годы укрепился, развился и сделался популярным в России, но который в Первой государственной думе не был иным, чем во Второй и Третьей.

"…Оговариваюсь вперед, что недомолвок не допускаю и полуправды не признаю". Относительно действий Булатовского, царицынского полицмейстера и калязинской полиции расследование "передано в руки суда"; и если суд "обнаружит злоупотребления, то министерство не преминет распорядиться соответственным образом". Всякое упущение в области служебного долга "не останется без самых тяжелых последствий для виновных". Но каковы бы ни были проступки и преступления отдельных подчиненных органов управления, правительство не пойдет навстречу тем депутатам, которые сознательно стремятся дезорганизовать государство. "Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка, поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластие, нельзя не считать опасным безвластие". "Бездействие власти ведет к анархии; правительство не может быть аппаратом бессилия". На правительстве лежит "святая обязанность ограждать спокойствие и законность".

Все меры, принимаемые в этом направлении, "знаменуют не реакцию, а порядок, необходимый для развития самых широких реформ". Но как же будет действовать правительство, если в его распоряжении еще нет реформированных законов?

Очевидно, что для него имеется только один исход: "применять существующие законы впредь до создания новых". "Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружье; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружье. На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым".

Итак, программа намечается в высшей степени просто и отчетливо. Для того, чтобы провести необходимые реформы, нужно, прежде всего, утвердить порядок. Порядок же создается в государстве только тогда, когда власть проявляет свою волю, когда она умеет действовать и распоряжаться. Никакие посторонние соображения не могут остановить власть в проведении тех мер, которые, по ее мнению, должны обеспечить порядок. Дебатирует ли Государственная дума шумливым образом о препятствиях, будто бы чинимых местной администрацией тем лицам, которые поехали оказывать продовольственную помощь голодающим, — ответ приходит сам собой, простой и естественный. Криками о человеколюбивой цели нельзя смутить ту власть, которая знает, чего она хочет: "насколько нелепо было бы ставить препятствие частным лицам в области помощи голодающим, настолько преступно было бы и бездействовать по отношению к лицам, прикрывающимся благотворительностью в целях противозаконных". Под каким бы предлогом ни проводилось то стремление захватить исполнительную власть, которое является естественным последствием парализования власти существующей, — министр внутренних дел, сознавая свою правоту, не будет смущаться: "носитель законной власти, он на такие выходки отвечать не будет".