«ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Историческое исследование

Петр вначале как будто возмутился против такого приговора рока, отвечавшего на произнесенный им приговор. Приближенные его, начиная с Екатерины и Меншикова, без сомнения, также не чувствовали желания покориться судьбе. Однако два года прошли, прежде чем государь остановился на каком-либо решении. Только 11 февраля 1722 года манифест присвоил царю, ссылаясь на авторитет Ивана Васильевича, право произвольного выбора наследника престола. Этот принцип «правды воли монаршей» был в то же время догматически изложен в знаменитом сочинении Феофана Прокопо-вича. Но тщетно в последующие годы ожидали его практического применения. Ничего не последовало в этом отношении, если не считать указания смутного и различно истолкованного - коронования Екатерины.

А между тем здоровье государя начало внушать опасения близким к нему людям. Уже в мае 1721 года Лефорт говорил об астме, от которой царь очень страдал. Кроме того, думали, что у него внутри нарыв. «Помимо этих недомоганий, - прибавляет дипломат, - был случай в Риге, который мог скоро всему положить конец, и весьма не своевременный. Богу известна причина, но заметили, что один из неряшливых пажей этого героя имел счастье заболеть одновременно со своим государем. Царь находился в агонии семнадцать часов и, едва поправившись, совершенно не думал беречься. Обратили лишь внимание на то, что он говел более усердно, чём обыкновенно, с коленопреклонениями и частым целованием земли».

Одаренный здоровьем необыкновенно крепким, Петр предъявлял' всегда к нему чрезмерные требования. Он жил двойной и тройной жизнью. В 1722 году во время Персидского похода появились первые признаки задержания мочи и приняли более тяжелую форму зимой 1723 года. Он совершенно не желал лечиться и положительно отказывался дать себе отдых. Дело Монса, затем Меншикова, которого ему пришлось отстранить от председательства в военной коллегии ввиду его хищений, ускорили ход болезни, раздражая больного. А он продолжал нисколько не беречься, обзывал невеждами и прогонял дубинкой врачей - немца Блументроста и англичанина Паульсона, проповедовавших ему об умеренности. В сентябре 1724 года диагноз его болезни выяснился: это был песок в почках, осложненный следами венерического заболевания, плохо вылеченного, Царь страдал сильными болями в пояснице, у него вышел «довольно большой камень», а через несколько дней «куски гноя». На бедрах появились гнойные опухоли. Это не помешало ему в следующем месяце отправиться на осмотр работ по прорытию Ладожского канала. Там проводил он очень холодные ночи в палатке, погружался в воду, ездя верхом по замерзшим болотам. По окончании осмотра он посетил Олонецкие железоделательные заводы, за^ тем заводы Старой Руссы, где работал в качестве простого рабочего, наконец, упорно настоял на желании вернуться в Петербург водою, хотя уже был ноябрь. Дорогой, около маленького городка Лахты, он увидел севшее на мель судно, а на нем солдат в опасном положении и, спеша им на помощь, вошел в воду по пояс. Команда была-спасена, но царь вернулся в свою столицу в жестокой лихорадке и слег, чтобы больше не вставать, Прокол, посоветованный итальянским врачом Лаза-ротти, был отложен до 23 января и, наконец произведенный английским хирургом Хорном, только убедил в безнадежном состоянии этого больного.

Петр умер, как жил, погибнув от трудов, но еще раз принеся в жертву свой сад государя страсти собственноручной работы, Все, что было геройски-чрезмерного, необдуманного и несоразмерного в вездесущности его усилий, лишний раз обнаружилось на склоне его жизни. Всегда он упускал из виду ту истину, что геройство матроса и главы государства не могут быть одинакового свойства.

Он спас лодку и, может быть, жизнь нескольких человек, но подверг опасности большой корабль и многочисленную команду, начальство над которыми ему было вручено. Кто заменит его у кормила? Никому не известно. Он ничего не предвидел, ничего не устроил и перед смертью оказался неспособным на высшее проявление воли и сознания, какого вправе были от него ожидать. Недавно мы видели матроса за работой, теперь это был просто умирающий человек. Кончина его - смерть набожного сына православной церкви, но не государя. С 22 по 28 января он трижды исповедовался и причащался; обнаруживал раскаяние; приказал растворить двери тюрем. Последний раз принимая святые дары, он с сокрушением повторял несколько раз: «Я верю и уповаю», но молчал

о грозной задаче, смущавшей все умы вокруг его смертного ложа, не осуществил принципа, провозглашенного в манифесте, - принципа своего всемогущества, так громогласно заявленного, так страстно защищаемого всю жизнь; не исполнил самого главного своего долга: не оставил завещания. Нравственное смятение и малодушие, обнаруженные им неоднократно в трагических обстоятельствах жизни, по-видимому, теперь, перед последним испытанием, смутили его мужество и ум. Кампрсдон говорит о проявленной им большой трусости. 27-го в два часа пополудни он просил дать ему. принадлежности для письма, но успел только написать слова: «Передайте все…». Фраза осталась недоконченной и доказала лишний раз манеру быстро и попросту разрешать вопросы наиболее щекотливые и сложные, слишком часто характеризовавшие деятельность Преобразователя. Немного позже он велел позвать дочь Анну и выразил намерение продиктовать ей свою последнюю волю, но не мог больше произнести ни слова. А пока он лежал в агонии, Екатерина, заливавшаяся слезами у его изголовья, время от времени осушала глаза и спешила в соседнюю комнату, где обсуждала с Меншиковым, Толстым и Бутурлиным способы и условия государственного переворота, обеспечивавшего за ними власть. На следующий день, 28 января, в шесть часов утра Петр испустил последний вздох, и через несколько часов в России водворилось смешанное правление женодержавия и военной олигархии под властью бывшей лифляндской служанки. Царство женщин продолжалось до конца столетия, и не от Петра зависело, что его дело и даже самое существование его родины не погибли в столь долгом испытании. Счастье современной нам России оказалось выше гения ее создателя.

Кончина великого мужа, впрочем, не вызвала сразу ни особенно горячих, ни всеобщих сожалений. В обществе скорее почувствовалось что-то вроде того впечатления, какое произвел впоследствии своим исчезновением Наполеон. Россия также вздохнула: ух! Граф Рабутин говорит даже о всеобщем удовольствии. Феофан Прокопович произнес великолепное надгробное слово, но народное чувство вылилось более искренно в лубочной картинке, представляющей и язвительном и карикатурном виде, «ка'к мыши кота хоронили».

Народному чувству свойственны также бессознательность и мимолетная, неблагодарность, и Россия с тех пор уплатила свой долг памяти наиболее достойному и славному из своих сынов. Легко себе представить, почему слезы, более

искренние, чем слезы Екатерины, не проливались над могилой в ту минуту, когда она разверзлась: вокруг было слишком много крови.

Петр не оставил завещания. Мы не упускаем из вида документа, столь распространенного и тщательно изученного, под названием «тестамента». Но, помимо того, что последний не имеет непосредственного практического значения (в нем заключается обширная программа завоевания Европы Россией и никакого распоряжения относительно престолонаследия), -: это простая мистификация. Мы не принадлежим к числу ревностных сторонников его исторической достоверности. Слишком часто нашей уверенности приходилось пошатнуться при соприкосновении с элементами, на которых она зиждилась. Но здесь очевидность создается общностью доказательств, по-видимому стоящих вис всякого сомнения.

Прежде всего доказательства нравственного свойства.

Можно ли себе представить, чгобы этот человек, умирающий, не подумав и не обеспечив непосредственной будущности своего тяжелого наследия, заботился, что станет с Европой и Россией через сто лет после его смерти, и отмечал не в смутных грезах или неясных мечтах, на что он, пожалуй, был способен, но с последовательностью и точностью все этапы предстоящего пути? И какие этапы на этом странном маршруте, с такой точкой отправления! Не следует забывать, что в то время Россия победила Швецию при помощи доброй половины Европы - Саксонии и Пруссии, Дании и Англии - и ценой восемнадцатилетних отчаянных усилий. Она не добилась управления Польшей, столкнулась с Турцией и потерпела поражение. Вот и все. Можно ли после того представить себе, чтобы в воображении Петра, насколько бы оно ни казалось пылким, мог существовать план побед над Европой, логически, почти математически проистекающий из такой наличной действительности?

А кавалер, или кавалерственная дама, д'Эон? Ведь известно, что от него, или от нее, исходило в виде копии, сообщенной версальскому кабинету, первое уведомление о грозной рукописи. Мемуары загадочной личности, изданные в 1836 году Галльярдэ, познакомили широкую публику с поразительным открытием. Откуда взял Галльярдэ эти мемуары? В 1836 году ему было двадцать пять лет, и он сотрудничал с Дюма в «Tour de Nesle». Подлинные мемуары д'Эона хранятся в архиве на набережной д'Орсэ. Надо ли говорить, что в них нет ничего общего с теми, что ему были приписаны-, и не имеется ни малейшего следа какого-либо завещания? Наоборот, у автора встречаются весьма ясные указания, что он даже не подозревал о существовании подобного документа. Д'Эон высказывается против сближения между Францией и Россией. Потому, что последняя держава кажется ему опасной? Вовсе нет! Потому, что он считает ее величиной, недостойной внимания!

Нам неизвестно, откуда взял Галльердэ «Мемуары», приписанные им д'Эону, но догадаться об этом нетрудно. Известно, откуда он взял пресловутый тестамент. Здесь мы переходим к вещественным доказательствам, Первое изложение документа встречается в сочинении Лезюра «De la politique des progres de la puissance russe», изданном в Париже в 1811 году. Время его появления в свете достаточно определяет его характер; а вот еще более знаменательная подробность: сэр Роберт Вильсон, представитель английского правительства при русском дворе во время кампании следующего года, говорит о большом количестве экземпляров этого сочинения, найденном в вещах герцога де Бассано, министра иностранных дел. «Завещание» еще не значится там как «резюме секретных нот, сохраняющихся в частном архиве русских государей». Труд Лезюра был забыт довольно скоро, и до 1836 года ни один из европейских литераторов не упоминает о пророческом документе. Сравнивая некоторые места из «Souvenirs contemporais» Вилльмана, «Memoires» графа Малмена, «Message аи Senat» и «Memorial de Sainte Hclene», Берхгольц пришел к заключению, что автором «Резюме», слегка исправленного Галльярдэ и превращенного в «Завещание», был не кто иной, как Наполеон I. Остается добавить еще несколько слов. При возникновении полемики относительно подлинности документа отрицали присутствие в архиве на набережной д'Орсэ его копии, доставленной ли или нет самим д'Эоном. Напрасно. Он там находится, но на таком месте и с такими внешними признаками, что исчезает всякая возможность ошибки в определении эпохи ее происхождения. Она - современница Второй империи и Крымской кампании.

Признаемся, что в наших глазах спор этот, имеющий значение совершенно второстепенное, представляет известный интерес в том, что касается личной характеристики Петра, но безусловно лишен всякой ценности в смысле заключений, какие из него можно извлечь с точки зрения более общей о русском могуществе и политике. Петр не написал ни одной строчки из текста, сделавшегося знаменитым под его именем. Это утверждение нам кажется удостоверенным историей, но царь сделал нечто большее и лучшее. Одиннадцать первых параграфов «Резюме», изданного в 1811 году, были вообще признаны довольно точным изложением политики, преследуемой Россией с 1725 года, и успехов могущества этой державы. Вот истинное «Завещание» великого мужа, не таившееся в секретных архивах, но начертанное на виду у всех, отпечатанное на облике современного мира при всей Европе, служившей свидетельницей. Вот его дело, общий обзор которого нам остается сделать.