Петр Великий (Том 2)
Шрифт:
– А кто ж его знал, что государь так скоро нагрянет? Неужто не сбыл бы, ежели б кто раньше сказал. А токмо чего загодя горевать… Может, и обойдётся ещё.
Цынбальщиков зло ухмыльнулся:
– Как не обойтись… Нешто нам не знакомы повадки царёвы? Токмо из возка прочь, тот же час на фабрики взор обратит. Ну как ему наше дерьмо казать? Изувечит.
– Нешто утаить? – вслух подумал Нестеров. – Дескать, увезли всё намедни. А в станы запасец пустить… Запасец-то у нас есть? – обратился он к Струку.
– О, есть лючши энглез!
Ухватившись за мысль Нестерова, все воспрянули духом.
– Значит, дорога мне выпала прямо к Шафирову, –
Турка перекрестил Мартына Силыча.
– Сей барон все содеет. Не голова, а кладезь премудрости… А ты чего тут? – вздрогнул он, нечаянно увидев смиренно сидевшего за шкапом Ваську. – Уж не вздумал ли и про нас князю-кесарю донести?
– Бога побойтесь, Ондрей Петрович, – заплакал Васька. – Нешто могу я благодетелев своих…
– Ну, ладно. Иди отселева.
Ученик отвесил поклон и, сиротливо горбясь, ушёл.
Пётр Павлович встретил Безобразова как старого друга. Гость смело поделился с ним своею бедой.
– А полотно изрядно плохое? – спросил Шафиров.
– На всё своя мерка есть. Не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что нехорошо, да хорошо. Как взглянуть, Пётр Павлович.
– Вот я и взгляну! – резко поднялся Шафиров и вернул Безобразову кисет с деньгами. – Сие от меня не уйдёт.
Торопливо обрядившись в енотовую шубу, барон поехал на фабрику. Осмотрев полотно, скатерти, салфетки, он переписал их до последней штуки и, не простившись, прыгнул в сани.
– Куда же? Благодетель! – взмолился Турка. – Побеседовал бы…
– Недосуг!
Компанейщики словно с похорон вернулись со двора в избу Струка. Усевшись вокруг стола, они сокрушённо поглядели друг на друга и низко уронили головы.
Вдруг из сеней донёсся сдержанный плач.
– Никак малец? – прислушался Турка и кряхтя засеменил к двери.
У порога, сунув в широко раскрытый рот кулак, горько плакал ученик.
– Чего ты? – спросил встревоженный Андрей Петрович.
– Слышал я, каково Шафиров ругался. Пропали теперь наши головушки…
Турка умилился душой:
– Полно! Авось милостив Бог.
Утерев рукавом слёзы, Васька чмокнул купчину в руку.
– Хочу я сказать, да боюсь.
– Ну, вот… Нешто я страшный?
– Все же боязно.
Купчина насильно втащил мальчика в горенку.
– Знает про что-то, а сказать боится…
– Уж не беда ли? – насторожились компанейщики. – Может, князь-кесарю ведомо стало про нас?
После долгих уговоров и посул Васька наконец сдался.
– Был я давно тому сидельчиком у целовальника…
– Про то уж сколько раз говорил, – перебил его Безобразов.
– Ну, и сидели однова в кружале у нас гости торговые. Сидели, значит…
– Ты не байки рассказывай, – прикрикнул на него Безобразов, – а дело!
– А один купчина, – не обращая внимания на окрик, продолжал ученик, – до того кручинился, ажио слеза его прошибла. Грех какой с ним вышел: он товар тихохонько от компанейщиков продал, думал дело одно обернуть, а погодя уж со всеми расчесться. Ну, а ватага ночью весь караван, вот те раз, и угнала…
– Эвона как! – вздохнула Турка, полный сочувствия попавшему впросак неудачнику.
– А сусед, что с купчиной сидел, как загогочет, инда и меня зло взяло. «Ну и дурак же ты, говорит. Да я дважды хаживал в твоей шкуре, и нипочём. А пошто? Обернуться могу. Огонь-то не токмо ко вреду Богом дан, а и к корысти. Прибудешь в Москву, жги сараи пустые…»
– Ладно, будет, – остановил его
Цынбальщиков. – Иди себе с Богом. Да постой, на вот тебе пятачок. Купи себе пирогов.Когда Васька, судорожно зажав в кулаке пятак, исчез, Турка растроганно перекрестился.
– Далече малец пойдёт. Не инако быть ему первейшим гостем торговым…
В полночь заскрипели полозья и долгой вереницей поползли с фабричного двора гружёные розвальни. А перед рассветом работные проснулись от истошных криков:
– Горим! Пожар!
Глава 5
ПОД КОЛОКОЛЬНЫЕ ПЕРЕЗВОНЫ
По улицам двигались толпы. На всех перекрёстках стояли бочки с вином и пивом, столы ломились от пирогов, чанов с жирными щами, вареной требухи и солёной рыбы.
В этот день, 21 декабря, вся Москва была сыта и пьяна.
Семь триумфальных ворот, через которые должен был пройти государь, охранялись сильными караулами преображенцев и дворянских дружин. Все арки вызывали восхищение толпы. Но ни одна из них не могла сравняться по богатству и красоте с воротами, построенными на «лепты» гостей. Огромная дуга из меди и серебра от множества драгоценных камней горела, как солнце. Пучки ослепительных лучей заливали шитое бисером и жемчугом полотнище, на котором под знаками Рака и Льва – символами июня и июля, в пылающей колеснице стоял во весь рост кричаще размалёванный царь. На престоле восседала непомерной толщины, словно изнывающая от водянки, женщина, изображавшая «Правду», а чуть в стороне высилась юная, с елейным ликом девушка, с зажатым в руках белым крестом «Христианская вера». На заднем плане громоздились московские улицы, малым намёком не напоминая те доподлинные тупички и переулочки, по которым проходили живые толпы. Хоромы, церкви, дворцы подавляли своей величественностью и мощью. О покосившихся курных избёнках, которыми полна была столица, живописцы благоразумно забыли. Над выдуманной этой Москвой верхом на орле царил царевич Алексей, разящий молниями окровавленного шведского льва. А внизу стояли коленопреклонённые человечки. На них сыпалось зерно, золото и серебро. Князь-кесарь был гораздо скромней:
– Неча зря казну тратить, коли война ещё не избыта. А порадую я Москву возвеличением титула государева, ибо верю что таковым наградит его Русь, когда швед будет вконец раздавлен нашими ратями.
И он вывесил перед домом светящуюся надпись:
Императору
Петру Великому
Князю изящнейшему
Благочестивому и благополучному
Который собственною храбростью
Всех шведов При Полтаве и Бористенеnote 280]
Разрушил. Дня XXVII июния MDCCIX
Царёвы люди бегали по городу и батогами бодрили народ.
– Урра! Урра государю всея Руси! Урра!
– Шибче! – прикрикивал и Фёдор Юрьевич. – Так ли радуются великим победам? Веселей!
– Урррра! – подхватывали хмельные толпы.
Где-то далеко, должно быть, у городских стен и валов, раздалась команда. В то же мгновенье Москва содрогнулась до самых недр своих. Грохнули пушки. Над головами людей легли густые облака дыма. Смятенно и оглушительно закружились колокольные перезвоны.