Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник)
Шрифт:
«Сударь все равно будет молчать. Он им ничего не скажет. Пусть сами берут, – быстро думал Чита. – Этого я им не скажу. А про то они все равно знают».
– Мы с ним не уговаривались о встрече, честное слово.
– К-какое? – удивился Садчиков.
– Честное слово, – повторил Чита. – Я уехал от него – и все.
«Мне никак нельзя говорить. Тогда будет два новых дела. Он должен грабить этих чертовых скрипачей. А я ничего не знаю. От всего откажусь. Меня первого взяли, мне и вера…»
– З-значит, поэт с вами не воровал?
– Нет.
– И в-вы с ним не говорили
– Нет. Мы потом жалели, что он за нами увязался.
– На м-минуточку, С-слава, – позвал Садчиков Костенко, и они вышли из комнаты. Садчиков отошел к скамейке, сел, достал сигареты и улыбнулся.
– Я, знаешь, за Леньку рад, – сказал он, – он теперь у н-нас просто как свидетель пойдет. Давай писать протокол, и сразу ч-чтобы этот вопрос особо отметить, это для Леньки спасение…
– А как быть с Сударем?
– Он з-знает, где у них назначена встреча.
– Думаешь?
– У-убежден.
– Ну, извини…
– Да н-нет, ничего, – улыбнулся Садчиков. – Теперь т-так: про Сударя пока ни слова. Пройдет полчаса, он пообвыкнет, и тогда повторим в-вопрос еще раз, как считаешь?
– Хорошо. Пошли.
Виктора убили
Когда распили половину бутылки, Прохор попросил:
– Вить, а Вить, ты сходил бы, из машины бензинчика мне отсосал – пятно замыть.
– Какое пятно?
– Веранду я красил. Масляное. Вот, на коленке – видишь?
– Потом принесу.
– Нет, Вить, сейчас. А то вонять будет. Чего те стоит-та?
– Въедливый ты, старикан. Давай разливай по последней…
– А ты пока сходи, ладно, Вить? Я во всем опрятность люблю.
– Ладно.
Виктор пошел к машине. Прохор достал из внутреннего кармана длинное шило, завернутое в тряпочку, развернул его и положил в свой старенький портфель, потом подошел к окну и внимательно следил за тем, будет ли Виктор останавливаться и разговаривать с кем-либо. Нет. Налил в пузырек из карбюратора бензина, пошел к подъезду. Ах, сволочь, с кем же ты остановился, а?
А Витька встретил Алика из соседнего подъезда.
– Здорово, – сказал Алик.
– Привет.
– Ну, как дела?
– Ничего. Сегодня за Любкой еду. А ты как?
– Тоже ничего. Продули мы позавчера «Химику».
– Эх вы, тюри…
– Сегодня в Тарасовке на загородном филиале стадиона со вторым «Спартаком» играем. В семь часов. Хочешь, приезжай.
– Я за Любкой еду.
– Игра будет – класс! Чего ты бензин несешь?
– Да приятелю, пятно отмыть на штанах, – сказал Витька и кивнул головой на свое окно.
Алик поднял голову и увидел Прохора. Прохор отпрянул от окна.
– Ну, пока, – сказал Алик.
– Пока. Ни пуха ни пера.
– Иди к черту…
– Вить, а Вить, с кем ты лясы свои натачивал?
– Приятель один.
– А я что, носорог? Меня зачем ему в окно показывал?
– Да я тебя и не показывал вовсе.
– А чего ж он глазел?
– Я сказал, что бензин несу, брюки себе почистить, вот и весь разговор.
– Архип Иванычу, небось сказал, несу. С Тарасовки, да?
– Ничего я про тебя не говорил. И чего ты пугливый
такой? Прямо как лань.– Лань – она очень красивых форм тварь. Давай пей за здоровье Любушки нашей. Ух, красавица, дай ей боженька хорошего сыночка! Пей!
Они чокнулись, и Витька выпил.
– Зря я захмеляюсь, – сказал он. – Не ровен час – милиция остановит. Я ж за Любкой сегодня еду…
– Я тебе говорил – не гони… Мусора, они только к тем с подозрением, кто гонит… А кто потихоньку да полегоньку, тот катает себе по городу и горя не знает…
Прохор вдруг замер и прислушался.
– Ты чего, Архип Иваныч? – удивился Виктор.
– Погоди…
– Да чего ты? Один я, один…
– Вроде бы, кто у машины балует, слышишь, дверь хлопнула?
Виктор сорвался с места и бросился к окну. Прохор кошачьим, тихим движением достал из портфеля шило, спрятал его за спину и пошел к Виктору, который смотрел во двор…
– Никого нет, – сказал он, не оборачиваясь, – померещилось, видать, вам, Архип Иваныч…
Прохор застонал и, падая вперед, ударил Виктора шилом под левую лопатку: этот удар был его коронным – он казнил сорок семь человек именно этим ударом. Это было двадцать лет назад, в Минске, после покушения на гаулейтера…
Витька молча осел на пол, даже не вскрикнув.
Прохор оттащил труп от окна и положил на кушетку. Затем полил его бензином, подвинул к кровати стул, положил на стул спички и папиросы, раскрыл коробок и, достав из шкафа пиджак, долго смачивал его бензином. Потом выбросил в мусоропровод стаканы, из которых они пили, и бутылку. Осторожно заглянул во двор. Там было пусто. Быстро чиркнув спичкой, он бросил ее на Витьку. Туго вспыхнуло синее пламя. Прохор осторожно высунулся из квартиры и по-кошачьи тихо бросился вниз. Согнувшись, приволакивая ногу, он медленно вышел на улицу, пересек ее и сел в первый проходящий троллейбус.
«Нет Витеньки, – подумал он, – сгорел мальчик. А с ним и Тарасовка моя сгорела. Один свидетель у меня был, кроме бога. А бог простит, он у меня свой, собственный».
Сударь прогуливался на условленном месте. Прохора не было.
«Вот старая сволочь! – думал он. – Если не придет, на дело не пойду. Без марафета какое, к чертям собачьим, дело? А может, у профессора марафет есть? У всех врачей он должен быть. Картины картинами, а грамм бы наркотика, а?»
Он даже улыбнулся, когда представил себе, как в тумбочке, обязательно в тумбочке, где-нибудь в профессорской спальне, найдет белую бумажку, свернутую пакетиком.
«Что, на Витьке свет клином, что ль, сошелся? В конце концов, возьму такси, скажу – на курорт. Пятерку в зубы – что он, в чемоданы лезть будет?»
Сударь снова посмотрел на часы: Прохор опаздывал уже на полчаса.
«Через час там будет маячить Чита. Ладно. Пойду без Витьки. А марафет у профессора обязательно будет».
Он остановил такси и сказал шоферу:
– Слушай, приятель, у тебя часа два есть?
– У меня не два. У меня двадцать четыре часа есть.
– Тогда порядок. Я, понял, сегодня на море мотаю, в Гагру. Надо за шмотками к себе заехать, а потом – к брату.