Певчее сердце
Шрифт:
У матери был новый мужчина — Лев Егорович, весьма респектабельный, седоусый дяденька, полковник в отставке. Этот был уж точно не альфонс, имел неплохую пенсию и помогал Любови Григорьевне в домашнем хозяйстве, ухаживал за садиком у дома, выращивал цветы и помидоры. Они даже поставили две теплицы для овощей и разбили грядки на участке. «О, глянь, какие! — с гордостью похвасталась мама, принеся в дом полную корзинку спелых помидоров — крупных, красивых, образцово-показательных, как с картинки. — Это мы с Лёвушкой вырастили. Хобби у него такое. А что? Полезное увлечение, свои овощи никогда не помешают, всё лучше, чем покупные!» Цветник у дома тоже был великолепен и радовал глаз, около него стоял столик со скамеечками под навесом, где сейчас они и пили чай. Ксюша была
— А чему ты удивляешься, доча? — сказала мама, помешивая изящной ложечкой чай и накладывая в розетки смородиновое варенье собственного приготовления. — Думаешь, только у мужиков так? Всем ласки и тепла хочется. Не будешь давать — будет искать на стороне то, чего дома нету.
— То есть, я же и виновата. — Мария горько скривила уголок губ, тёплых от чая и кисловато-сладких от варенья.
— А хто? — иронично вскинула бровь мама. — Нет, я её, конечно, не оправдываю, — добавила она, сделав глоток чая и аккуратно, чуть жеманно поставив чашку. — И разговаривать друг с дружкой надо, проблемы обсуждать... Надо, кто ж спорит. Только ты, дочь, того... Как это у вас, у молодёжи, говорится? Загоняешься ты, вот. Нет, это ж надо, а? Она тебя в постель чуть ли не на руках тащит, и так с тобой, и этак, и танцы с бубном, и без бубна, а ты — «ой, я жЫЫЫрная, нихачу-нибуду...» Нет, конечно, если тебе хочется — возьмись и похудей, чтоб саму себя уважать. Это дело хорошее, только если не во вред здоровью. Но и тараканов в голове потравить тоже надо.
Мама отправила в рот сахарное печенье в форме кренделька, запила чаем. Сама она тоже была аппетитной дамой, заполняя собой приличное пространство на скамейке. Её глубокое и широкое, как горнолыжный склон, декольте горделиво и с достоинством вздымалось при дыхании, и проходивший мимо с садовыми ножницами Лев Егорович скосил на него глаза. В душу Марии начало закрадываться подозрение, что он и курсировал мимо них по этой траектории именно ради сего зрелища.
— Я считаю так: красота — она изнутри идёт. В голове она. Любить себя надо! Чувствуешь себя красивой — будешь красивой, и никакие килограммы не станут помехой. Блин, дочь, тебя и стокилограммовую в койку тащат, а ты упираешься. Сама придумала себе проблему и сама теперь рыдаешь. Дуры бабы, одним словом. Что ещё тут скажешь?
Мамина «лекция», хоть и не отличавшаяся тонкостью и дипломатией, исполненная в её обычном прямолинейно-грубоватом стиле, всё же произвела на Марию впечатление. Её будто носом ткнули в собственные ошибки. Теперь всё виделось под иным углом, как-то проще и прозаичнее, с житейской точки зрения. Накал страстей поутих, снизился градус драмы, высокая трагедия приобретала черты если не фарса, то ироничной пьесы как минимум.
После развода с Марией Борис Михайлович не отказал маме и мужу Галины в работе, но те сами со временем подыскали себе другие места. Ещё работая у него, мама параллельно выучилась на мастера по маникюру и теперь работала в салоне красоты. Это занятие было ей больше по душе — более творческое и интересное. Программы и таблицы мама недолюбливала и называла страшной тягомотиной.
Мама считала, что Владу стоит простить и вообще относиться ко всему этому проще. Мария пока колебалась, мамин житейский взгляд с трудом укладывался в её собственное мировоззрение, на которое накладывала значительный отпечаток её творческая натура. Она была драматической актрисой в той же мере, что и певицей. Если не в ещё большей... И драма со сцены поневоле проникала в её собственную жизнь.
— Ох, Манюнь, не можешь ты
без страданий, — вздыхала мама. — А если их нет, ты их сама создашь на ровном месте. Видимо, потому что иначе тебе скучно жить.— Ты считаешь, что измена — это «ровное место»? — горячилась Мария.
— Ос-с-спади, да какая там измена? — закатила глаза мама. — Ну, оступился человек, с кем не бывает. Твой отец, если хочешь знать...
— Ничего я не хочу знать, — перебила Мария поспешно, чувствуя на подступах к горлу солёную боль. — Не надо об этом, мам.
— Ой, какие мы чувствительные, — хмыкнула мама. — Ладно, не буду. И всё-таки не руби сплеча, Марусь. — Она вздохнула, положила руки на край стола, склоняясь к Марии в доверительном сближении. — Всякое в жизни бывает, доча. Все ошибаются, даже самые дорогие люди. И если разбрасываться ими... Не заметишь, как окажешься совсем одна. Я не хочу сказать, что надо закрывать глаза вообще на всё. У каждого своя мера допустимого, свои границы прощения. Не будь лишь опрометчивой, только и всего. Остынь. Взвесь всё хорошее, что у вас было... И сто раз подумай, прежде чем его перечёркивать.
Наверно, Марии был необходим и полезен взгляд со стороны, даже столь отличный от её собственного. Она старалась остыть, как могла, и домашняя обстановка этому способствовала. Было ощущение каникул, когда все хлопоты и жизненная суета лежат в неопределённом отдалении, и хотелось просто наслаждаться текущим моментом. Хотя бы просто тем, что она жива, дышит и видит этот чудесный цветник, эти грядки и теплицы, эти образцовые помидоры. Что Ксюшке хорошо и весело с дедом Лёвой. Хотелось бы Марии, чтоб папа увидел!..
И вместе с тем она верила или, скорее, даже знала, что он видит. Ведь он увидел куст сирени, который Мария посадила.
Они побывали на его могиле. Сирень прекрасно разрослась, и теперь её тень укрывала их, сидящих на лавочке внутри ограды, от солнца. Ксюша трогала пальчиком портрет на памятнике, а Мария сажала новые цветы. Предыдущие то ли вымерзли, то ли засохли.
— Ох, Митя, Митя, — вздохнула мама. — Далеко ты теперь... Где бы ты ни был, пусть тебе там будет хорошо. Царствие тебе...
И она выпила стаканчик кагора. Ксюша тянулась к вину и досадливо хныкала, что ей не дают. Мария налила ей яблочный сок.
— Не в тебя пошла, — сказала мама. — Беленькая...
— Мам, я её только выносила и родила, — объяснила Мария. — А биологически она дочка Влады.
— А что, своего нельзя было родить?
— Не получилось. Два выкидыша. Доктор предложил подсадить зародыш из яйцеклетки Влады. И это почему-то сработало. Уж не знаю, почему.
— Вон оно как бывает... Ты подумай, Марусь. Может, это знак оттуда? — И мама подняла палец и глаза к небу. — Раз уж её дитё прижилось лучше, чем родное, может, и суждены вы друг другу. Хоть и не совсем по природе всё это... А! — Она махнула рукой, глядя в солнечную, тихую кладбищенскую даль. — Бог его знает, как оно там на самом деле.
С Владой они говорили несколько раз по Скайпу.
— Скучаю по вас, мои родные, — сказала она. — Маш, ты когда домой собираешься?
— Ещё немного, Владюш, — улыбнулась Мария. — Ещё чуть-чуть.
— Последний бой — он трудный самый, — шутливо-грустно закончила строчку Владислава.
Ещё не знала Мария, что боёв выдержать предстояло немало...
Гром прогремел с ясного неба посреди бабьего лета. В России против Влады завели уголовные дела сразу по нескольким статьям: её обвиняли в мошенничестве, отмывании преступных денег, чуть ли не в связях с террористами. Душа Марии, окаменев от холодного страха, отказывалась во всё это верить.
— Маш, верь не им, верь мне, — сказала Владислава по телефону. — Меня хотят свалить. На той высоте, куда я забралась, враги серьёзные. Они хотят убрать меня руками наших доблестных правоохранительных органов. За себя я не особенно боюсь, я боюсь за вас, мои девочки. Ты и Ксюшка — моё слабое место. И я думаю, они об этом знают. Прошу тебя, будь осторожна, Машунь. Лучше возвращайся в Лондон. А мне придётся отсидеться в другом месте, потому что кое-чьи длинные руки могут достать меня и здесь.