Певец тропических островов
Шрифт:
Он не выдержал.
— Вы читали Конрада?
— Что-о? — Она с некоторой враждебностью повернула голову.
— "Победу" Конрада? Ха, в переводе Анели Загурской. Я полагаю, что читали?
— Разумеется. Но не понимаю… к чему это?
— Как это — не понимаю? Вы лучше посмотрите туда, вон туда! — Он по-птичьи взмахнул рукой, словно бы собираясь взлететь, и показал на черневшую в глубине сценку и на лесенку сбоку от нее, едва желтевшую в тусклом свете лампочки. — Вы видите эту эстраду?
— Постойте, постойте! — воскликнула она.
И по ее нахмуренным в изумлении бровям он почувствовал вдруг, что она словно бы неожиданно начинает понимать.
— Постойте…
— Мистер Джонс, — напомнил он, — тот самый мистер Джонс, у которого был слуга Рикардо, прятавший за носочной подвязкой нож. Помните, они устроили заговор против шведа Гейста, а потом на лодке, умирая от голода и жажды, еле-еле добрались до острова Самбуран и там в конце концов убили Ле…
— Постойте, постойте! — Она сделала жест рукой, словно отталкивая его. — Кажется, это было в каком-то отеле или в ресторане, — говорила она медленно. — Постойте. Там за отелем, в саду, стояли столики или что-то в этом роде и был… был… Боже! Как это странно! Был маленький театр, где давали концерты… Теперь даже эту пластинку я слушаю совсем по-другому. Как… как же ее звали? — неожиданно воскликнула она.
— Лена!
— Но ведь это, это плагиат! — воскликнула она.
— Почти плагиат.
— Кто-то обокрал Конрада.
Он понимал ее с полуслова.
— Но кто? — подхватил он. — Кто из варшавян мог отважиться на такую копию? Кто сделал эту копию, казалось бы, с уникального оригинала?
— Вот именно! — воскликнула она. — Странно. Очень странно. Я ведь прекрасно знаю, что там наверху, над нами, Зигмунтовская улица, там мост, там, наконец, лодочная станция. И все же… Нет! Самое странное, что только вы сейчас мне… — Она умолкла. Тряхнула головой и снова стала вглядываться в черневшую глубину театрика. Теперь смычки в разной тональности повторяли какие-то Lieder ohne Worte [16] . Самые подходящие мелодии для немца Шомберга, в заведении которого, наверное, больше всего ценился именно такого рода репертуар.
16
Песни без слов (нем.).
— Мне все время казалось, что я это вроде бы… видела где-то. Только я не знала где. Знаете, иногда так бывает — приходишь куда-нибудь, и тебе сразу же начинает казаться, что ты здесь не впервые. Все тебе здесь знакомо. Вот и мне показалось, что я… Нет, не то, не потому… Просто я сейчас страшно озабочена совсем другим… — Она умолкла.
— Плагиат, а может, и вариант, — отозвался Вахицкий.
— Вариант?.. Вам что-то здесь кажется вариантом "Победы"?
Теперь он на минуту умолк.
— Почему вы ничего не отвечаете?
— Ну, на таком расстоянии?! — рассмеялся он.
Она промолчала.
— Не подумайте, ради бога, будто я ищу повода сблизиться с вами.
Но она, должно быть, была из тех женщин, которые не любят неопределенности.
— Ну а при чем тут расстояние?
— Не хватало, чтобы вы предложили мне перейти на ту сторону Кербедзя и оттуда прокричать вам, почему я считаю "Спортивный" вариантом. Чтобы все прохожие слышали?
— Ага, — лаконично сказала она.
Ему вдруг показалось, что он взял чересчур большой разгон. Во всяком случае, ему не хотелось говорить лишнее. Хотя бы потому, что он не был уверен, не подслушивает
ли его кто в "Спортивном". Но ее "ага" ему не понравилось. И он стал слегка "темнить".— Вы знаете, у тех, кто живет на Праге, свои особые амбиции. Ха! Местный патриотизм. В их присутствии мне не хотелось бы наводить на них критику. Ха, ха, упаси меня боже.
Она выслушала его равнодушно, можно сказать, вообще перестала слушать. В полумраке потянулась за рюмкой, потом — за ломтиком лимона. Что она тут делала одна в такое время? Если и в самом деле ждала, то кого?.. Свое хождение к эстраде и обратно она объяснила подготовкой к спектаклю, ха! Неужто, ударяя кулачком по ладони и бормоча под нос какие-то проклятия, она и в самом деле разучивала роль?
Граммофонная пластинка была проиграна почти до конца. Вальс, исторгаемый скрипками, все кружил и кружил меж стволами, и можно было подумать, что духота действует на него угнетающе, не давая вознестись к небесам. Давление, видимо, то и дело менялось. Уф, ну и духотища же! И вдруг гармонию этих кружащих и на ощупь вальсирующих задумчивых мелодий нарушил доносившийся откуда-то извне хриплый мужской вопль.
— Что это? — Она убрала со столика локоток. — Кто-то кричит?
Вахицкий не успел ответить. В золотистом свете открытых дверей мелькнули тени: белая — муслиновое платье — и две черные. Штайсы метнулись к парадным дверям. Но черная тень Вальдемара с белевшей рубашкой и белой салфеткой почему-то кинулась в сад.
— К вашим услугам, вы меня звали? Чего изволите? Льда? Лимонада? — воскликнул он, переводя дух.
Сдернул салфетку с локтя, сунул под мышку и опять перекинул через локоть.
— У вас что тут под боком, бойня? — спросил Леон.
Вальдемар поднял темную руку вверх, к светлевшей в темноте рубашке, и, к великому изумлению Леона, под черной официантской бабочкой трижды начертал крест.
— Вы имеете в виду этот визг? — спросил он. — Но у нас такое случается частенько, а то и каждый вечер! Не волнуйтесь, прошу вас. Матерь божия, королева короны польской… Нет у нас поблизости никакой бойни… Зато напротив — бойкое место… Это почти одно и то же. Катаются на горках и визжат. Гости наши часто спрашивают, что это? Предъявляют претензии! Но ведь от нас это не зависит… Царица небесная…
— Те-те-те, — протянул Леон. — В луна-парке, разумеется, бывает, порой кто-нибудь и взвизгнет, но тут-то этого почти не слыхать. Во всяком случае, мне не приходилось… Мы сидим внизу. А всякий такой шум идет поверху. Как по-вашему, есть ли тут хоть малейшее дуновение ветерка? Нет, ни малейшего. Нет ничего, что могло бы донести сюда весть о нарушении… общественного порядка, ха!
— Да провалиться мне на этом месте, если…
— Полно, полно, лучше не клянитесь, а то вдруг и впрямь провалитесь. Останется после вас немного гравия, вот и все, ха, ха. — Леон показал направо. — Эти крики или поросячий визг доносятся вовсе не из луна-парка, а совсем с другой стороны. Вроде бы с лестницы — знаете, с той, что ведет на улицу. Там, где кусты и полно, всегда полно пчел.
Вальс раскачивался и кружил меж деревьями все медленнее и чуть не падал в обморок от духоты, пока вдруг с ним не случилось что-то скверное и он не застрял, споткнувшись на жалобно пиликающей ноте. И наконец совсем затих — наверное, вправду потерял сознание. Это значит, что возле стойки не оказалось хозяйки, которая вовремя подкрутила бы никелированную ручку. И когда в оркестре Шомберга наступила эта непредвиденная пауза, снова раздался тот же вопль, хрипловатый поросячий визг. На этот раз он доносился словно бы с обрыва перед рестораном.