Певерил Пик

Гостиница, куда отправился Джулиан, была полна иностранцев, моряков и купцов, занятых своими делами, которые они обсуждали с шумом и горячностью, свойственными деловой жизни процветающего морского порта. Однако, хотя постояльцы, собравшиеся в общей зале, беседовали большей частью о своих торговых сделках, был один предмет, равно занимавший всех, и среди споров о фрахте, водоизмещении кораблей и плате за хранение грузов то и дело раздавались восклицания: «проклятый заговор», «адские происки», «кровавые паписты», «король в опасности», «злодеям мало виселицы» и тому подобное.

Очевидно было, что лондонское брожение умов достигло даже этой отдаленной гавани, и ливерпульцы встретили его с той буйною живостью, которая дает приморским жителям сходство с любезными их сердцу бурями и волнами. Торговые и морские интересы Англии были и в самом деле связаны с антикатолическими кругами, хотя, быть может, и трудно найти тому разумное объяснение, ибо моряков едва ли могли интересовать богословские споры. Но религиозный пыл, по крайней мере среди низших сословий, часто тем сильнее, чем ограниченнее их познания; и моряки, вероятно, не стали менее ревностными протестантами оттого, что не понимали сущности церковных прения. Что же касается купцов, то они были, можно сказать, прирожденными врагами дворян Ланкашира и Чешира, большая часть которых до сих пор придерживалась римского исповедания. Католицизм этих соседей был вдесятеро ненавистнее коммерсантам как признак их аристократической гордыни.

Из немногих слов, которые Певерил услышал о мнениях жителей Ливерпуля, он заключил, что ему следует как можно скорее уехать из города, покуда его не заподозрили в связи с партией, очевидно снискавшей всеобщую ненависть.

Для дальнейшего путешествия Джулиану нужно было купить лошадь, и он решил пойти к известному в то время барышнику, который жил на окраине города.

В конюшнях Джо Брайдлсли содержалось множество превосходных лошадей, — в прежние времена, не в пример нынешним, торговля эта шла весьма бойко. ЧужестранЦЕ,1 часто покупали лошадей для одной поездки, а добравшись к месту назначения, продавали их но сходной цене, вследствие чего постоянно совершались торговые сделки, из которых Брайдлсли и его товарищи извлекали изрядную прибыль.

Джулиан, недурной знаток лошадей, выбрал крепкую рослую лошадь и вывел ее во двор, чтобы посмотреть, соответствует ли ее аллюр наружности. Он вскоре убедился, что лошадь во всех отношениях хороша, и тогда осталось только сторговаться с Брайдлсли, который, разумеется, клялся, что лучше этой лошади, с тех пор как он ими торгует, в его конюшнях еще не бывало, что нынче таких коней вовсе нет и в помине, ибо все кобылы, которые ими жеребились, давно уж издохли, и запросил соответствующую цену, после чего продавец и покупатель, как водится, вступили в торг, чтобы сойтись на том, что французские барышники называют prix juste note 32 .

Note32

Справедливой ценой (франц.).

Если читатель хоть сколько-нибудь знаком с этой отраслью торговли, ему должно быть хорошо известно, что покупка лошади обыкновенно сопровождается жестокой схваткою умов, которая привлекает к себе внимание множества бездельников, всегда готовых подать свое мнение или совет. Среди них на этот раз оказался худощавый, небольшого роста, бедно одетый человек, который, однако, говорил с уверенностью, обличавшей знатока.

Когда покупатель и продавец сошлись на пятнадцати фунтах стерлингов, что по тогдашнему времени составляло немалую сумму, и дело было лишь за тем, чтобы назначить цену седла и уздечки, упомянутый худощавый человек нашел что сказать и по этому предмету, не меньше, пожалуй, чем по предыдущему. Казалось, его замечания были благоприятны для Джулиана, и юноша счел его за одного из тех праздношатающихся, которые, не будучи в состоянии или не желая зарабатывать себе на хлеб, не стесняются жить за счет других, оказывая им мелкие услуги, и, рассудив, что у подобного человека можно будет выведать какие-нибудь полезные сведения, решил было пригласить его распить вместе бутылку вина, как вдруг заметил, что тот скрылся. Вслед за тем во двор вошли новые покупатели, чей важный и надменный вид тотчас обратил на себя внимание Брайдлсли и всех его жокеев и конюхов.

— Трех добрых коней, — произнес предводитель отряда, высокий дородный мужчина, который задыхался и пыхтел от тучности и спеси, — трех добрых, крепких коней для надобности английской палаты общин.

Брайдлсли отвечал, что у него имеются лошади, достойные самого председателя палаты, но, по правде говоря, он только что продал лучшую из них присутствующему здесь джентльмену, который, конечно, откажется от своей покупки, если лошадь нужна для государственной службы.

— Ты прав, друг мой, — отвечала важная персона и, приблизившись к Джулиану, высокомерно потребовала, чтобы тот уступил ему свою лошадь.

Джулиан с трудом подавил сильное желание наотрез отказаться от столь несуразного предложения, однако, вспомнив, что обстоятельства требуют от него большой осторожности, ответил просто, что если ему предъявят бумагу, уполномочивающую отбирать лошадей для государственной надобности, то он, конечно, уступит свою покупку.

С видом необыкновенной важности толстяк вытащил из кармана и подал Певерилу повеление, подписанное председателем палаты общин и уполномочивающее Чарлза Топэма, церемониймейстера Черного Жезла, преследовать и задерживать поименованных в оном документе лиц, равно как и всех прочих, которые были или будут уличены законными свидетелями в том, что они суть зачинщики пли сообщники адского и гнусного заговора папистов, составленного в настоящее время в самих недрах королевства, а также вменяющее в обязанность всем, кто верен своей присяге, оказывать вышереченному Чарлзу Топэму всяческую помощь и поддержку в исполнении возложенного на него поручения.

Прочитав столь важный документ, Джулиан без всяких колебаний отдал свою лошадь этому грозному чиновнику. Топэма сравнивали со львом, ибо поскольку палате общин угодно было содержать у себя такого хищника, ей приходилось ублаготворять оного частыми повелениями о взятии под стражу. Поэтому слова: «Ату его, Топэм!» — обратились в поговорку, звучащую весьма зловеще в устах черни.

Своим согласием Певерил снискал себе некоторое расположение секретного агента, который, прежде чем выбрать лошадей для двух своих спутников, позволил ему купить серую лошадь, разумеется, гораздо худшую, чем та, от которой он отказался, но почти за такую же цену, ибо Брайдлсли, видя, что английской палате общин требуются лошади, решил накинуть на свой товар по крайней мере еще двадцать процентов на сто.

Певерил расплатился с барышником, сторговавшись гораздо скорее, чем в первый раз, ибо, если быть откровенным с читателем, в бумаге мистера Топэма в числе особ, подлежащих задержанию этим чиновником, он прочел написанное крупными буквами имя своего отца, сэра Джефри Певерила из замка Мартиндейл.

Узнав эту важную новость, Джулиан решил тотчас же уехать из Ливерпуля и поднять тревогу в графстве Дерби, если только мистер Топэм не успел еще арестовать его отца. Впрочем, последнее показалось ему маловероятным, ибо чиновники скорее всего должны были начать с приморских жителей. Несколько случайно подслушанных слов утвердили его в этом мнении.

— Вот что, любезный, — сказал Топэм барышнику, — через два часа приведи этих лошадей к дому мистера Шортела, торговца шелками, а мы тем временем освежимся прохладительными напитками и поразведаем, нет ли тут по соседству нужных нам людей. Да вели хорошенько набить волосом седельную подушку: говорят, в Дербишире прескверные дороги. А вы, капитан Дейнджерфилд, и вы, мистер Эверетт, наденьте свои протестантские очки и укажите мне место, где увидите хотя бы тень католического попа или его поповского прихвостня; я затем и приехал с метлой в эти северные края, чтобы вымести отсюда эту нечисть.

Один из тех, к кому он обращался, человек в одежде промотавшегося горожанина, отвечал только: «Да, да, мистер Топэм, давно пора вымести житницу».

Второй, обладатель чудовищных бакенбард, красного носа и обшитого галуном грязного плаща, а также огромной шляпы, которая была бы впору самому Пистолю, был более красноречив.

— Будь я трижды проклят, — вскричал этот ревностный протестантский свидетель, — если я на каждом католике от шестнадцати до семидесяти лет не увижу следов нечистого так же ясно, как если бы они крестились, обмакивая пальцы в чернила вместо святой воды. Раз наш король желает творить правосудие, а палата общин поощряет преследования, клянусь адом, что за свидетельствами дело не станет.