Пейзаж с убийцей

Мужа ей подарила Транссибирская магистраль — Фекла вышла за проезжего офицерика, тоже сибиряка. Офицерик оказался добрым, трудолюбивым и, вообще, правильным. Оказался он и везучим: в войну его даже не ранило. Непьющий парень был замечен, где надо, и его вместе с молодой женой отправили в послевоенную Германию, где они и прожили пять лет. Уезжали с огромными чемоданами, набитыми панбархатом, плюшевыми скатертями, гобеленами с оленями и тетеревами, фарфоровыми балеринами, кокетливо выставившими ножку. Везли также картины с ангелами, цветной хрусталь и сервизы с «Мадоннами».

Им предлагали на выбор разные места, но раздобревшая и красивая Фекла заявила, что тоскует по Сибири. Офицер Суботников был с ней согласен, так что вернулись в Сибирь. Офицер получил квартиру в Новосибирске, а дом в Корчаковке они использовали как дачу. Но потом дети подросли, и Фекла уговорила мужа переехать из города окончательно.

Офицер Суботников умер от инфаркта — во сне. Было ему совсем немного лет — чуть больше пятидесяти, но смерть была настолько завидная, что никому даже в голову не пришло пожалеть его. После смерти мужа Фекла начала попивать. Собственно, жизнь ее тогда и кончилась, теперь она лишь доживала, но понимала при этом, что доживать придется очень долго — они с мужем были ровесники, а сердце ее было здоровым. Пила Фекла якобы тайно, главным образом, скрывая свой порок от детей. Те, конечно, все понимали и очень мучились: мать они любили и забрали бы ее к себе, не задумываясь ни секунды, еще бы и спорили, с кем жить будет.

Но она не хотела. Вот, пожалуй, из-за этого упорного нежелания жить с детьми, буквально задаривавшими ее вещами и фруктами, Суботиха и считалась в Корчаковке немного с приветом.

…Уже темнело, когда в дом постучали. Суботиха отложила книгу и пошла к дверям, шаркая по старым доскам, но машинально обходя при этом самые скрипучие — их Феклины ноги знали наизусть.

— Кто там? — спросила она и, не дослушав ответа, открыла дверь. Суботиха даже смерти не боялась, не то что чужаков.

В дверях стояла молодая девка, чье лицо показалось ей знакомым.

— Вы… Суботиха? — немного замешкавшись, спросила девка.

— Какая я тебе Суботиха! — возмутилась Фекла. — С ума сошла? Мы с тобой что — подружки? Да меня и подружки так не дразнили!

— Просто вас в деревне так называют… — Девка смутилась еще больше.

— А если тебя в деревне б…дью назовут, мне тоже тебя так называть прикажешь? — поинтересовалась Фекла и тут вспомнила, кто эта девка. — Ага! Здрасьте! Все продолжаешь шляться по чужим дворам!

Елена тоже вспомнила старуху с корнеплодом и только удивилась: сколько важных людей успела она повидать тогда, в первый свой приезд!

— К вам Михайлов должен был приходить… Участковый… Из-за меня, — сказала она.

— Он должен был прийти не из-за тебя. — Старуха несколько секунд помолчала, разглядывая ее. Наконец, открыла дверь пошире. — Проходи.

В доме оказалось чисто и богато. На дверях висели бархатные портьеры, диваны были отделаны шелковым шнуром, а за стеклом поблескивал темно-синий и бордовый хрусталь.

— Вы, наверное, в Германии служили! — догадалась Елена. — У меня у деда все так же было!

Суботиха села за стол, покрытый красной плюшевой скатертью, сложила руки перед собой, возмущенно покачала головой.

— Ты такая есть — наглая, или придуриваешься? — спросила она. — Ты правда журналистка или врала тогда?

— Нет, правда.

— Значит, не придуриваешься.

— Я здесь не по журналистским делам.

— А по каким же? Если ты туристка, тебе на Алтай нужно.

— Слушайте… Можно сесть?

Суботиха смотрела на нее насмешливо, и Елена поняла, что с этой ехидной старухой надо быть поэнергичнее. Она смело села напротив хозяйки и так же, как та, сложила руки перед собой.

— Чаю не предложите? — спросила она.

— Не предложу. Даже не надейся!

До Елены донесся слабый запах алкоголя: «Да она под мухой! Ничего себе… Драться бы не полезла!»

— Вас как зовут?

— Фекла.

— А по отчеству?

— Фекла, — повторила Суботиха.

— Пусть Фекла. — Елена вздохнула. — Сегодня ночью чуть не убили вашего участкового. Я думаю, он шел от вас. Или к вам?

Суботиха смотрела на нее без всякого выражения. Не дождавшись реакции, Елена заговорила вновь.

— Вы уже дали показания следователям?

Молчание.

— А будете давать?

Молчание.

— Может, выпьем?

— А давай! — вдруг согласилась старуха, достала из-под стола бутылку водки, не вставая, дотянулась до серванта и вытащила два тяжелых цветных фужера старинной работы. Попав внутрь фужеров, водка окрасилась в бордовые тона, как дорогое вино.

— Красиво! — сказала Елена.

— Неужели ты думаешь, — старуха наклонила голову, оценивая, ровно ли налита водка по фужерам, — что меня достаточно напоить, чтобы я развязала язык? Ну почему вы, молодые, такие наглые?!

— Я ничего не думаю. Просто хочу выпить… Уже второго моего знакомого убивают из-за этой истории. Тут не просто выпьешь — тут сопьешься!

— Первого я знаю?

— Нет, она жила в Новосибирске.

— А какую историю ты имеешь в виду? Убийство Штейнера?

«Значит, он шел не к ней, а от нее! — поняла Елена. — Они успели поговорить!»

— И, кстати, не думай, что так ловко поймала меня! Я не проговорилась, а спросила сознательно, — предупредила Суботиха. — Этого паренька Михайлова мне очень жаль. Но ведь и тебя, дуру, жаль, хоть ты и журналистка!

— Вы тоже думаете, что его пытались убить из-за вашего разговора?

— Нет, не думаю. Зачем же его убивать из-за нашего разговора? Я не сказала ничего особенного, чего бы он не знал. Но даже если и сказала, то начинать убивать надо с меня, не так ли?

«Прямо моя логика! — порадовалась Елена. — Ясные мозги у старушенции!»

— А почему вам тогда меня жаль?

— А потому что ты, как и он, начнешь копаться. Вдруг тоже что-нибудь выкопаешь? Второй раз этот человек не промахнется. Будет в твоей истории три трупа!

— А вы знаете, кто этот человек? — тихо спросила Елена.

— Нет, не знаю.

— И не догадываетесь?

— И не догадываюсь. И главное, не хочу догадываться! И тебе не советую!

— Говорят, он не местный…

— Молодые никогда не слушают советов! — сказала старуха как бы в никуда. — Я ей говорю, не лезь, а она: «местный, не местный»…