Пианист. Осенняя песнь
Шрифт:
— Восемь лет как восстановили, открыли заново на Рождество в две тысячи девятом. Сейчас и не верится, что на этом месте стоял памятник вождю мирового пролетариата, — пошутил Вадим, но она не улыбнулась.
— Ленину? На месте церкви?
— А что удивительного? Свято место пусто не бывает. Собор-то взорвали в тридцатые, иконы пожгли, колокола разбили.
— Беда… — Людмила покачала головой, задумалась о чем-то своем. О чем же? Она не здешняя, говор мягкий, округлый. Так тетушка Вадима из Бердянска говорила. Воюют там сейчас вовсю, а он тут про взрывы. Надо исправлять положение, а то снова грусть в этих загадочных зеленых глазах.
— Я помню, как Ильича с постамента сместили. Столько шуму было в городе. Ночью некие злоумышленники зацепили
Людмила наконец рассмеялась, а Вадим обрадовался ее смеху.
— Вы так рассказываете! Как артист…
— Разговорного жанра, — улыбнулся он. — Нет, куда мне, я скромный тапер.
— Тапер, вы?!
— Да. А что, не похож? Вы по-другому представляли? И тем не менее это так. — Он пробежал пальцами по столу, как по клавиатуре. — Конечно, я не в синематографе работаю, называется моя должность солист-инструменталист. Звучит?
— Да!
— Но суть та же, я играю для почтеннейшей публики.
— Это трудно?
Она спросила не просто из вежливости, но с живым любопытством, ей было интересно — Вадим видел это и снова радовался. Он не мог бы припомнить, когда в последний раз испытывал такую беспричинную легкую радость от общения с женщиной. Как будто тысячу лет они с Людмилой знакомы.
— Нет, не так трудно, главное, с ритма не сбиваться, правильно клавиши нажимать и не останавливаться, даже если потолок на голову падать начнет. Тогда слушатели уверены, что все происходит как задумано, хоть “Чижика-пыжика” вставляй в концерт Грига для фортепиано с оркестром.
— Грига… — произнесла она мечтательно. — Я люблю Грига. Пер Гюнт… Хотела бы я послушать, как вы играете.
Вадим смутился, он подумал, что ведет себя глупо, хвастается и фасонит.
— Ну разве что рояль в кустах отыщется… Что же вы не пьете? Кофе снова остынет, а пирожное растает. Будем здоровы? — Он взялся за чашку, Людмила подняла свою. — Чин-чин…
Она попробовала пирожное.
— Очень вкусно! Как же я их люблю!
Минуту назад такая взрослая, задумчивая, а сейчас ведет себя как ребенок. Вадим следил за ее рукой, за тем, как Людмила чайной ложкой отломила еще кусочек пирожного, облизала губы в предвкушении…
А Вадима как током ударило. Он с трудом выровнял дыхание и отвел глаза. Смотрел в окно, но не видел ни площади, ни Собора.
Вадим не был бабником, конечно, и монахом тоже нет, в тридцать семь лет еще рано становиться праведником. Но секс в его жизни занимал не слишком много места — на первом стояла Музыка, она ему заменяла и жену, и любовницу. Среди поклонниц Вадима ходили легенды о его неприступности. Дальше автографа и пары дежурных любезных фраз не заходило. После развода он стал свободен de iure и de facto, но случайные связи по прежнему порицал, так что же произошло? Физиология? Давно не было женщины? Нет, конечно нет, тут другое. Людмила нравилась ему, притягивала, возбуждала. С обычным влечением он бы справился, во всяком случае удерживал бы процесс в рамках приличия. А тут нет! Он откровенно хотел ее, не просто женщину, а именно ее. Нечто первобытное, звериное томило и разрывало изнутри, просилось на свет, скребло когтями, рычало, выло, стонало, что это его пара, и так хорошо, как с этой самкой, ему ни с кем не будет. Вадим ужасался, но продолжал прислушиваться к возбужденному, готовому к прыжку внутреннему зверю.
И с этого момента реальность разделилась. Он одновременно говорил с Людмилой, шутил, рассказывал про город, про парки, ухаживал за ней, увлекал. А в другой плоскости сознания всеми силами пытался оттащить себя от нее, в паническом ужасе метался мыслями и твердил, что нельзя, что будет больно потом… Но старания эти оказались тщетны: Вадима затягивало, как щепку в водоворот, и сопротивлялся он все слабее.
Тем временем они покончили с пирожными, общепринятым ритуалом знакомства и… ничего не узнали друг о друге. Да и к чему? В золотистый день листопада
прошлое не имело значения.Глава 2
10 октября 2017 года
Санкт-Петербург. Царское село
Как будто этой случайной встречей Жизнь подвела черту под прошлым. И ничего уже не будет как раньше — до того, как они узнали друг друга.
Из кафе они вышли на Оранжерейную улицу, мимо Гостиного Двора пошли к парку. Улица заканчивалась набережной паркового канала, направо вставал золотыми куполами императорской часовни Екатерининский дворец, изгибалась арка, соединяющая дворец с Лицеем, а прямо за каналом начинался сам Царскосельский парк. Тот самый.
— Вот и пришли, — сказал Вадим.
— Красота какая. — Людмила огляделась и показала направо. — Боже, это ведь Лицей!
— Да, он самый, пойдемте посмотрим, там забавно, целая улица отдана продавцам сувениров. И Лицейский сад там, памятник Пушкину. Вы, наверно, хотите сфотографироваться?
— Да, хотела бы на память… Когда еще выберусь сюда… — Она быстро взглянула на Вадима и отвела глаза.
Боится, все время боится. Ему вдруг стало жаль её — беззащитную, растерянную, смятую их неотвратимым, как снег на голову свалившимся сближением. О чем она думает? О том ли, что безумие творят, а потом станут горько сожалеть? Или, может, сказала себе: "Я подумаю об этом завтра"? Нет, непохоже. Она не Скарлетт О’Хара, не такая… Вадим даже не пытался сравнить ее с кем-то из прошлого; само прошлое исчезло, была только она, здесь и сейчас, осенний парк, листопад, переменная облачность. И никаких ответов на вопрос о том, что будет завтра…
Далеко до завтрашнего утра, у них еще есть время. Потом все вернется на круги своя. Концерт отменить нельзя, значит, у него будет музыка, Шуман и Рахманинов. А у неё? Кто ждет Людмилу? Если бы можно было пригласить её! Вадим уже хотел предложить концерт, но усомнился, настолько ли приятна и понятна ей классика, чтобы выслушать два отделения фортепианного вечера. Может, не любит такое. Или любит? Про Грига вспоминала… Было бы счастьем сыграть для неё, знать, что Людмила сидит в зале. Слова перед музыкой ничто! Он смог бы рассказать, передал бы в звуках и нежность, и силу, и страсть.
Они пошли по Лицейскому переулку, с одной стороны ограниченному чугунной оградой сада, с другой — фасадами невысоких домов. Здесь, как и во многих исторических местах, восстановили брусчатку. И всю длину переулка от набережной до Комендантского дома занимали лотки с навесами. Рассчитанные в первую очередь на иностранцев, лотки пестрели матрешками и бижутерией из полудрагоценных камней, открытками, меховыми шапками, пилотками со звездами и футболками с принтами, поделками из стекла и металла, путеводителями, календарями, чашками, тарелками с Питерской символикой, магнитами с видами Пушкина. Среди всего этого кичевого великолепия стайками фланировали туристы. Особенно заметны и многочисленны были японцы, но слышалась и испанская, и французская речь. А между иностранцами сновали ловкие торговцы, они зазывали, предлагали, из кожи лезли, чтобы втиснуть свой товар.
Вадим прикрывал Людмилу от потока праздношатающихся и терпеливо ждал, пока она налюбуется на яркие сувениры. А у нее глаза разгорелись, как у ребенка. Она смеялась, глядя на принты, а потом притихла, засмотрелась на шары, в которых шел снег или искрились блестки. Внутри или Медный Всадник, или Спас на Крови, Александрийская Колонна, другие достопримечательности.
— Как красиво… И про Новый год сразу вспоминаешь, — она вздохнула, но тут же улыбнулась.
— Да не скоро еще. А вот, смотрите, есть с листьями вместо снега. Листопад, как сейчас. — В шаре листья кружились вокруг Камероновой галереи. — Вот этот, пожалуйста, — сказал Вадим подскочившему к ним продавцу. Шар перешел в собственность Лиманского, он тут же протянул его Людмиле.