Пифагор

Праздник Геры

Пифагор шагал по молу, обходя судно, застопоренное на очищенных от коры стволах. Нижняя его часть у киля блестит древесной слезой, на верхней, свежевыкрашенной, выделяются выписанные белым, никому не понятные иероглифы. На выгнутом дугой носу рядом с фигуркой бегущего кабана укреплена оливковая ветвь. Всё говорит о том, что эта, судя по описанию Абибала, самояна предназначена в дар союзнику Самоса фараону.

Всё отчётливее и призывней звучали авлосы. И вот уже на мощёной дороге, повторявшей изгибы обозначенного прибоем берега, показалась священная процессия. Впереди шла верховная жрица в облике богини. Её пеплос [7] , переливаясь яркими красками, напоминал распущенный хвост павлина. Над обнажёнными, покрытыми жемчугами и драгоценными камнями руками жрицы возвышалась чаша из красного Электра [8] в форме ладьи с высоким носом и тремя лилиями вместо парусов. Венок на голове женщины сверкал литыми золотыми колосьями. Ниспадавшие из-под него светлые волосы свободно и мягко ложились на обнажённую шею. Стайки мальчиков и девочек, двигаясь справа и слева, размахивали ветвями ивы и пели:

7

Пеплос — греческая женская одежда без рукавов, сколотая на плечах пряжкой.

8

Электр — сплав золота и серебра, известный уже в глубокой древности.

Славься, владычица всеблаженная, Под именами известная разными: Тем, кто на Ниле родился. — Исидою, Перворождённым фригийцам — Кибелою, Критянам — Артемидой Диктиною, Нам же — божественной матерью Герою.

За жрицей пёстрой и шумной толпой двигались ряженые — в масках кукушек, с клювами и хохолками, в коричневатых с жёлтыми разводами гиматиях. Они одновременно опускали и поднимали полы, выкрикивая: «Ку-ку!» За «кукушками» с пляской шли обнажённые храмовые рабыни. В серебряных зеркалах, прикреплённых к их спинам, перекатывались, подобно медным шарам, смазанные жиром груди с позолоченными сосками, и вместе с ними плясало и переливалось во всей пестроте восточное сладострастие, несовместимое с именем той, которую эллины, а до них пеласги, считали супругою Зевса и хранительницей святости брака.

Священную процессию замыкали авлеты. Прижатые к губам авлосы согласно выдували знакомую Пифагору с детских лет гулкую, дробную мелодию, которую называли «снопом», но звучала она менее стремительно и более протяжно, словно бы в неё каплями вливался тягучий как мёд лидийский лад.

«Вот она, моя Итака, в бурном море перемен, — напряжённо думал Пифагор. — О, как же не похож этот праздник на тот, что описан Асием! Владычица перестала быть одинокой. Гармония сделалась сложнее и запутаннее. И как постигнуть её слагающие! Как вычислить формулу этих перемен и понять их смысл?»

Внезапно всё умолкло. Скрылась бухта. Глазу открылся песчаный, ничем не защищённый берег с перемежающимися наподобие сосцов Кибелы холмами. Вместо посоха в руке Пифагора оказался меч необычайной формы, и он явственно ощутил тяжесть доспехов. Взгляд привлёк зелёный островок. Из-за островка в нескольких стадиях от берега вышли корабли. Ветер надувал их розовые от заката паруса. «Ахейцы! — мелькнуло в мозгу. — Надо предупредить Приама».

Видение исчезло так же мгновенно, как и появилось. Слух наполнился гулкими ударами молотов, выбивавших клинья на брёвнах. Киль под ликующие вопли заскользил по брёвнам, и самояна, как утка, закачалась на волнах.

И вдруг неожиданно для себя Пифагор запел, сначала тихо, про себя, а потом всё громче и громче. Один из устроившихся в тени платана игроков в кости, кинув на утоптанную землю астрагал [9] , удивлённо пробасил:

— Слышь, как подпевает босоногий.

Сказав это, он, кажется, лишь увидел поющего Пифагора, но не вслушался в его песню, ибо даже подвыпивший по случаю праздника гуляка должен был понять, что рождённая голосом незнакомца мелодия не имеет ничего общего со звучащим в отдалении пеаном [10] , а если бы пение услышал человек, наделённый воображением и музыкальным слухом, он с первых же тонов понял бы, что мелодия не похожа ни на одну из когда-либо звучавших и, более того, что она выражает истинную, скрытую от непосвящённых суть богини, которую ионийцы называют Герой, а обитавшие до них на острове лелеги — Керой, что на их языке означало «корень».

9

Астрагал — игральная кость, обычно четырёхгранная, бросаемая игроками поочерёдно.

10

Пеан — гимн, чаще в честь Аполлона, но также и других богов.

«Откуда этот напев? — думал Пифагор, двигаясь в обход агоры к улице Древоделов. — Не от испарений ли от этой древней земли? Или его нашептало море, по которому плыл Орфей? Видение опять вернуло меня к первому из моих земных существований. Ахейцы совершили очередной набег на Трою. А что стало с моей Парфенопой, где она закончила свои дни? И долго ли можно ещё жить, оставаясь в неведении? Как раскрыть эту обжигающую тайну? Уже видны ворота. Нет, не Скейские [11] , а Кузнечные».

11

Скейские ворота — ворота Трои, обращённые к морю, с видом на лагерь ахейцев.

Сердце Пифагора защемило. Взгляд выхватил старый дом, сиротливо зажатый между двумя новыми с башенками по углам. Тот же матовый цвет стен. Гнездо на шесте у кровли. Аист повернул белую, как гипс, голову и что-то невнятно прокричал. «Тот ли это аист, что меня напутствовал, или его сын? — думал Пифагор. — И сколько лет живут аисты? Воюют ли пигмеи с аистами или журавлями? Вопросы! Вопросы!..»

Отец

Послышался знакомый с детства звук, напоминавший стрекотание кузнечика. Резец возвратил Пифагора в юность, словно бы и не было этих долгих лет скитаний и он снова сидит рядом с отцом, наблюдая, как под его пальцами в твёрдый камень вписывается изображение.

Пифагор толкнул дверь и охватил лесху беглым взглядом. Ларь с углами, сбитыми чеканной медью, деревянная скамья с растопыренными ножками, стены, украшенные керамикой с геометрической росписью. Стол у окна, и за ним сгорбленная фигура. Поседевшая голова, и над нею в солнечном луче столбик каменной пыли. «Но почему так пусто? Где же мать? Где брат? Неужели нас осталось двое?»

— Что же ты медлишь, Пифагор? — послышался голос отца. — Ну вот я и дождался тебя. Но мать... — Голос задрожал.

Пифагор бросился к старику, подхватил его вместе с сиденьем, прижал к груди.

— Довольно, отец, — произнёс он нежно. — Помню я тебя насмешливым, гневным, нежным, решительным, раздражённым... однажды, на свадьбе брата, пьяным. Плачущим — вижу впервые.

Мнесарх смахнул со щеки слезу.

— Сегодня утром я проснулся так, будто меня схватили за грудь и тряхнули. А до того я видел тебя в полудрёме рядом с седовласым незнакомцем, лицо твоё то возникало, то исчезало, ты спрашивал: «Не остров ли это феаков?» Раньше со мной такого не случалось!

— Да. Порой открывается нечто, во что верится с трудом. К таким явлениям ныне устремлены мои мысли.

Пифагор опустил голову.

— Что нет матери, я понял сразу. Но почему ты один? Где наш Эвном? Неужели и он?!

Мнесарх попятился к выходу, и стало слышно, как крюк с жалобным скрипом входит в жёлоб наружной двери.

— Твой брат — беглец, — проговорил он, возвратившись, — Эвном присоединился к изгнанникам. Хотел взять с собой и меня, но я верил, что ты жив. Почти каждый день, когда не было работы, ходил в гавань.

— Погоди, отец. Объясни, что угрожало Эвному? От кого он бежал? О каких изгнанниках ты говоришь?

— Поликрат! — почти выкрикнул Мнесарх. — Второй Минос [12] и страшилище морей! Раньше у каждого, высаживающегося на ближние и дальние побережья, спрашивали: «Не разбойник ли ты?», а теперь: «Ты самосец?» Из-за Поликрата многие покинули остров, а некоторых он выслал. Разорены геоморы [13] . Отнятыми у них землями и рабами вознаграждены ничтожные людишки и жадные до чужого добра пришельцы. Раньше в саду Астипалеи звучали кифары, ныне всё заглушает боевой клич упражняющихся критских наёмников. Поликрат захватил власть с дюжиной воинов, а удерживает её, содержа тысячу.

12

Микос — легендарный царь Крита, при котором остров достиг небывалого могущества на морях.

13

Геоморы (дословно — «землевладельцы») — на Самосе так называли знать, поскольку основой её могущества были земельные владения.