Пигмалион

Жан включил диктофон, и ее голос, ровный и тихий, снова раздался в комнате. Жюли слушала, но уже почти не узнавала себя. Казалось, будто кто-то другой говорил через нее, передавая историю, которая шла через века, проходя через руки жрецов, искателей, пророков. Историю о святом сосуде, о тайне бессмертия, об эликсире, который должен был хранить сердце человеческое.

"Мария пришла ко гробу с двумя кувшинами: один – с благовониями, другой – с вином из чаши Илии [1] . Обнаружив, что камень отвален, а тело Иисуса исчезло, она заплакала, пока Ангелы в белых одеждах не успокоили ее. И тогда Мария увидела воскресшего Иисуса, который поручил ей возвестить ученикам о своем воскресении.

– Равви, а что делать с этими кувшинами? – воскликнула Мария, указывая на сосуды.

– Благовония не нужны, Мария, я восхожу к Отцу Моему и к Богу Моему. И вино из чаши Илии вам также больше не пригодится. Иоанн Креститель пришел в духе и силе пророка Илии, чтобы подготовить путь для Меня.

Смешай вино с благовониями, и с Моего благословения отныне это будет эликсир бессмертия, чтобы хранить сердца человеческие до новых времен. Каждый год в день моего воскресения добавляйте в него вино из вяленого винограда в равной части, чтобы эликсир был неисчерпаем, пока не явится знамение Сына Человеческого на небе, грядущего на облаках с силой и славой великой.

– А чьи сердца мы должны хранить, Равви? Для кого эликсир? – удивленно спросила Мария.

– Говорил уже: отдавайте кесарево кесарю, а Божие – Богу [2] , – ответил Иисус и стал для нее невидим".

1

Чаша Илии – символическая чаша с вином, которая ставится на стол во время Пасхального седера в иудейской традиции; из неё не пьют, оставляя для пророка Илии, который, согласно пророчеству, предвещает приход Мессии.

2

Евангелие от Матфея, глава 22, стих 21.

Запись закончилась. Жюли сидела неподвижно, задумчиво глядя перед собой.

– Это значит… что сердце – это не просто символ, – прошептала она. – Это что-то, что должно быть защищено. Что-то важное, что следует беречь, пока не настанет время для истины. – Она вдруг улыбнулась, вздохнула и, взглянув на Жана, сказала с неожиданной легкостью: – Думаю, пора переключиться. Я в джакузи, – она взъерошила волосы и добавила с улыбкой: – Будь любезен, закажи завтрак. Только не сразу – минут через тридцать.

* * *

Жан, воспользовавшись паузой, решил прогуляться вдоль океана. Высокий и стройный, чуть за сорок, он выглядел моложе своих лет – лёгкая пружинистая походка и спортивное телосложение выдавали человека, привыкшего держать себя в форме. Его лицо, загорелое и спокойное, казалось высеченным из камня: скулы чёткие, подбородок уверенный, а взгляд – тот, который привык видеть мир через призму анализа и контроля. Тонкие морщинки в уголках глаз намекали не столько на возраст, сколько на прожитый опыт – тот, который учит ценить паузы между бурями.

Босые ноги оставляли едва заметные следы на песке, тут же смываемые ленивыми утренними волнами. Рубашка с закатанными рукавами и светлые брюки делали его образ почти небрежным, но в этой небрежности ощущалась скрытая аккуратность. Всё в нём – от прямой осанки до уверенного ритма шагов – говорило о внутренней собранности, даже здесь, среди величия природы.

Но едва он вдохнул солоноватый утренний воздух, как телефон в кармане ожил. Резкий звук порвал тишину, словно напоминая, что мир, от которого он пытался отдохнуть, так просто его не отпустит.

Звонок был из Москвы, от его друга Вадима, голос которого звучал с нотками то ли радости, то ли тревоги.

– Слушай, Жан, я прослушал аудиофайл – это бомба! Стопроцентное попадание! Сколько ты ее караулил на берегу, три дня? Но это того стоило! Теперь понимаешь, почему я тебя просил помочь? Она уникум! Больная на всю голову, конечно, но настоящий уникум. Мы ее давно присмотрели. В психиатрической клинике. Я пришлю ее эпикриз.

– Вадим, стой, – Жан поморщился и провел рукой по лицу. – Не так быстро. Сколько у вас сейчас времени? И сколько у меня, на Карибах? Я и так встал ни свет ни заря, чтобы разыграть весь этот спектакль.

– Так вы еще и ночь вместе провели? Тогда снимаю шляпу! Понимаю тебя, брат, ох как понимаю! – Вадим расхохотался, не скрывая радости за друга. – Ладно, буду краток. С картами эксперимент временно прекрати. Придумай причину. Скажи ей, что у тебя есть доступ к церковному архиву с древними документами. Намекни, что там она сможет найти ключ к пониманию своих видений. Заинтригуй ее, а через пару дней предложи работу твоего помощника. По моей информации, времени у нее свободного достаточно. Если захочет остаться в журнале фотохудожником по совместительству, не возражай. Главное, мы ее зацепили, и она – именно тот, кто нам нужен. У нее явно есть когнитивный резонанс с этим Пигмалионом, художником, который создавал карты.

– Что у нее есть? – переспросил Жан, усмехнувшись.

– Неважно. Я тебе подкину сканы документов из архива. Главное – не влюбись в нее, понял? Все, пока! Развлекайся. Рабочее название операции – "Пигмалион".

– Пока так пока, – пробормотал Жан, глядя на телефон. В голове крутился калейдоскоп не то просьб, не то поручений, и он чувствовал себя еще более озадаченным этой спонтанной игрой. – Вот что значит иметь друга из ФСБ, – ерничая над собой, засмеялся Жан. – Ха! Зато какую ночь провел.

* * *

Жюли стояла в ванной, прислушиваясь к шуму воды, наполняющей джакузи, и к собственному сердцебиению, которое еще не успокоилось после разговора с Жаном. Привычным движением она вынула сим-карту из телефона, вставила другую и быстро набрала номер. Ее лицо стало серьезным, как по мановению неведомой силы.

– Алло, брат Иоанн? Это я, Жюли.

– Да будет с тобой Божья милость, Жюли, – послышался приглушенный, ровный голос.

– Я коротко, – быстро проговорила она. – Все произошло, как вы и предполагали. Три дня я скрытно наблюдала за ним, присматривалась, изучала, а потом пошла на контакт. Судя по всему, помимо колоды карт у него есть архив или его часть. Перстень пока не видела. Попробую узнать больше. Карту из колоды отработала идеально, как и планировали. Прикинулась овечкой – Кассандрой, загрузила его своими видениями. Он купился.

– Не возгордись, сестра, – предостерег брат Иоанн, его голос прозвучал почти укоризненно. – Смотри, чтобы свет, который в тебе, не стал тьмою [3] .

– Не волнуйтесь, брат. Будут новости – я позвоню, – тихо ответила она, чувствуя слабую волну раздражения. – Ох уж эти их занудные нравоучения…

Жюли отключила телефон и снова заменила сим-карту, аккуратно возвращая её на прежнее место. Затем сбросила халат, мягко скользнувший на пол, и на мгновение задержалась перед зеркалом, словно замерев в безмолвной оценке самой себя.

3

Евангелие от Луки, глава 11, стих 35.

В отражении стояла молодая девушка с утончённым, почти интеллигентным лицом. Высокие скулы, прямой нос, нежно очерченные, припухшие губы и холодный, чуть отстранённый взгляд ярко-голубых глаз создавали образ, который мог бы принадлежать студентки университетской аудитории или консерваторскому залу. Но эта картина не была полной. Её стройное тело, словно созданное для глянцевой обложки мужского журнала, контрастировало с аристократической утончённостью лица. Длинные ноги, тонкая талия, чувственные линии бёдер и груди притягивали взгляд так же, как и её холодная красота лица. Это противоречивое сочетание интеллекта и чувственной физической притягательности вводило в замешательство.

Жюли чуть наклонила голову, разглядывая своё отражение с критичной сосредоточенностью, и её губы дрогнули в полуулыбке. Что-то в её собственной силе, в способности манипулировать, вдруг отразилось в зеркале пугающим блеском глаз. В этот момент она ощущала себя не просто участницей игры, но её кукловодом.

Эта игра больше не была для неё просто необходимостью. Она стала её оружием, её инструментом контроля, и это осознание вызвало волнующий, почти зловещий трепет.

Жюли скользнула в горячую воду, чувствуя, как тело расслабляется, а мысли остаются острыми. Запах жасмина, доносящийся из приоткрытого окна, смешивался с ароматом пены, словно убаюкивая ее. Жюли откинулась назад, наслаждаясь каждой минутой покоя, позволяя воде унести с собой напряжение последних дней.