Пикник (сборник)

Назавтра она отправилась в коровник, чтобы поговорить с Эметом наедине. От полуденного зноя и тучи мух коровы беспокоились. Солнечный свет яркими палящими полосами проникал сквозь щели в темной крыше, озаряя забрызганный молоком навоз и солому на полу.

— Деньги? — сказал Эмет. — Ты говоришь так, будто я набит деньгами.

— Ты брал молоко и яйца, — ответила она. — Пора уплатить, и ты уплатишь.

— Мне не к спеху, — бросил Эмет.

— Как, по-твоему, мы сводим концы с концами? — рассердилась Эдна. — Чем мы расплачиваемся по счетам? Воздухом, что ли?

— Мы? — повторил Эмет. — Мы?

— Да, мы, — сказала она. — А в чем дело?

— Ни в чем, — процедил Эмет. — Ни в чем. Только одним деньги достаются так, а другим эдак.

Он как раз нес бидон с молоком; теперь он опустил его на пол. Когда он обнял ее за плечи, его руки с черными от грязи ногтями были еще влажны от молока.

— Иди сюда, что ли? Будто не понимаешь! А ну, брось прикидываться.

— Прекрати сейчас же! — крикнула она.

— Ну же, Эдна! — повторил он.

— Сейчас же перестань. Сейчас же!

— Да ну, брось! Не ломайся!

— Убери сейчас же свои лапы, не то получишь по морде, — предупредила она. — Ты слышишь? Слышишь?

— Говорю тебе, Эдна!..

Она изо всех сил ударила его по лицу, и мгновение они стояли молча, впившись друг в друга глазами. Потом Эмет заговорил:

— Странно ты ведешь себя для замужней женщины, — сказал он. — Лопни мои глаза, если не так.

— Что, что ты сказал? — переспросила она.

— Для замужней женщины, — повторил Эмет. — Вот что я сказал. Ты ведь не девушка, и давно уж не девушка.

— Ты только на то и годишься, — сказала она, — чтобы вынюхивать и шпионить, играть на скачках и разносить грязные сплетни. Только на это ты и годишься.

— А что, разве не правда?

— Кто это тебе сказал? Кто сказал?

— Да все говорят, — заявил Эмет. — Все. На что ты, черт возьми, надеялась. Все. Все это знают. Все, кроме Тома.

— Врешь, — сказала она. — Знаешь сам, что врешь. Никто об этом не знает. Никто. Разве что ты рассказал. Я не из этих мест. Я жила за сто миль отсюда. Если ты не рассказал, так никто не знает. Никто не знает, кто я такая, откуда приехала, что делала раньше.

— Вот тут-то ты как раз и ошибаешься, — злорадно сказал Эмет. — Я знаю. Уж я постарался разузнать о тебе всё. И если ты не возьмешься за ум, так я позабочусь, чтоб еще кое-кто узнал об этом.

— Я тебя убью, — сказала она.

Она вся дрожала от гнева. На глазах у нее выступили слезы.

— Если ты ему скажешь, — повторила она, — я тебя убью.

Эмет молчал, боясь взглянуть в ее налитые слезами глаза.

— Я не шучу, — сказала она. — Если ты ему скажешь, я тебя убью. Убью. Лучше уж я сама ему всё скажу.

* * *

В конце августа во дворе рано сгущались вечерние тени. Солнце озаряло сжатое пшеничное поле, стерню ячменя и овсов, темную ботву картофеля и свеклы. У пруда зрели сливы. В прежние годы их никто не собирал; изъеденные осами, оставлявшими на темно-красной кожице золотые трещинки, они падали в воду, в траву, в высокий коричневый, как кофе, щавель, который никогда не срезали. Огромная тень орехового дерева словно вся светилась от свежих желтых снопов; в густую листву вплетались соломинки, сбитые ветвями с проезжавших мимо телег.

В этом году всё будет иначе. Девушка соберет сливы и очистит орехи. У коровника росла бузина, согнувшаяся под тяжестью пурпурных гроздьев. Скоро она начнет делать из них вино. Теперь, когда хлеб убран, она сможет подобрать на жнивье колосья для кур и снять черную смородину с кустов за свекольным полем, такую теплую от солнца и совсем спелую. Когда станет холоднее, она принесет хворост и затопит камин в заново оклеенной гостиной, где раньше топили только раз в год; они будут сидеть у камина, и она будет читать ему вслух газету, пока не настанет время идти спать. Спать они будут в ее комнате: там кровать получше и есть керосиновая лампа, при свете которой Эдна станет расчесывать волосы. И весь вечер он будет ждать этого — движений ее тела под ночной рубашкой, когда при свете лампы она расчесывает волосы; эти движения, и ее светлые, гладкие, точь-в-точь как солома, волосы, это и еще многое, многое другое и составляют его счастье.

Ему казалось, что такой большой скирды, как в этом году, он даже и не припомнит. Когда они кончали вершить, он, стоя на скирде, взглянул вниз и сказал стоявшему на телеге Эмету, что ему очень хочется показать скирду Эдне.

— По-моему, у нас никогда не было такой большой скирды, — сказал он.

— Свежая, она всегда кажется больше. Еще не осела.

— Да, но нынче хлеб был выше. Посмотри. — И он вдруг вытащил торчащую из скирды соломинку и протянул Эмету: — Почти шесть футов, ей-богу.

Он слез со скирды, всё еще держа соломинку в руках. По дороге к дому он машинально вертел ее и мял.

— Эдна! — позвал он. — Где ты?

Кухня была пуста. С минуту он постоял, продолжая Звать ее:

— Пойди посмотри на скирду. Где ты?

Ответа не было. Он вошел в комнату. Там было пусто. Подошел к лестнице и еще раз позвал Эдну. В доме было чисто, уютно, прохладно. Он пошел наверх, осторожно ступая на носки, так как помнил, что сапоги у него в грязи и соломе. Наверху он еще несколько раз позвал: «Эдна!» Но в комнатах никого не было, и, подождав немного, оп спустился вниз.

Он снова постоял в кухне, но уже не звал ее. Он пытался понять, где она может быть. Ему хотелось показать ей скирду — такую большую и такую хорошую, что, казалось, она воплощала в себе все перемены, всё благоденствие этого лета. Несколько соломинок, занесенных ветром, лежало на кухонном полу. Он наклонился и подобрал их.

Когда он выпрямился, его как будто что-то толкнуло. Только сейчас он заметил конверт на керосиновой плите. Очень медленно он взял его в руки и перевернул. На конверте стояло его имя. Наконец он вскрыл конверт и вынул письмо. Оно было написано бледным карандашом на тонкой бумаге. Том не двигался и даже не смотрел на письмо.

Только несколько минут спустя он сообразил, что не сможет прочесть его. Он еще долго стоял, уставившись на карандашные строчки. Его большое тело стало вдруг легким и пустым; кровь тяжело стучала в похолодевшем горле.

Потом, спустя много времени, он вспомнил об Эмете. С письмом в руках он подошел к дверям и позвал его. Тот слез с телеги и неторопливо зашагал через двор. Подойдя к Тому, он сплюнул.

— Эмет, я получил письмо. Мне его не разобрать.

— А где Эдна?

— В том-то и дело, — сказал Том. — Эдны нет.