Пилот особого назначения
Шрифт:
Но где же ты, товарищ командир, хризолиновый командор, проклятый потеряшка, товарищ Иванов?!
Вопрос был снят сам собой.
Сразу.
Не успели мы перевалить терминатор (смена интенсивного голубого сияния — приглушенно голубым), как эфир — наш, обычный радиоэфир, а не чоругское гравитационное черт знает что — взорвался. Сей взрыв услышали все. И вопрос, как и было сказано, ушел.
— Говорит звездолет «Левиафан». Терплю бедствие над неизвестной планетой. Аварийный вход в атмосферу. Предполагаю, нахожусь в системе Альцион. Всякого, кто слышит меня, прошу немедленно обратиться в
Это был Иванов. И это была запись. Закольцованное, непрестанно повторяющееся сообщение в треске помех, среди которых терялись отдельные слова и отдельные слова возникали.
— Андрей! — позвал Комачо. — Слышишь?
— Да.
— Координаты взял?
— Само берет, сигнал нечеловеческой силы!
— Орлы! — рявкнул Ревенко. — Румянцев, Сантуш — по координатам, мы с Настасьиным прикрываем в атмосфере, Кутайсов, Разуваев, на орбите! Ниже опорной не опускаться! К исполнению!
Вот такую службу я люблю!
Командир сказал: фас! И я полетел: рвать в лоскуты, сторожить, подсматривать — как пожелаете. Главное: думать не надо.
До «Левиафана» тянули всего четверть часа — на общем фоне мелочи.
Прилетели, глянули. Вай-вай-вай…
Рейдеру досталось — даже писать страшно. Не дай Бог представить себя на месте экипажа!
Кораблик ахнулся о грунт (камень, камень и еще раз камень) со всего маху. С какой высоты, с какой скоростью? Есть разные возможности, то есть — были. Но это не главное. Главное: «Левиафан» отлетался. Это был его последний рейд. Не «крайний», как любят говорить пилоты, а именно последний.
Поднять «Левиафан» смог бы лично Господь. Ну или архангел Михаил, наш истребительный покровитель.
Но у парней архистратига нашлись дела поважнее, а Господь… Когда берет крепкая нужда, он именно та инстанция, которая все слышит, но ничего не делает. Так говорил безбожный Ревенко. Гадость для православного, но конкретно в тот момент — абсолютная, фактическая истина.
Небеса, которые выше Х-матрицы, молчали, хотя ох как искренне я молился в те минуты!
Я заложил круг.
Картина маслом: рейдер упал на невысокий гребень, который разломил его ровно по линии отсека Х-движения.
«Надо же! Вот чудо чудное! Люксоген еще фонит!»
Чудесное вещество сифонило из пробитых танков и, оправдывая свое имя, светило в атмосферу мертвыми огоньками. Нехороший свет. Рейдер угораздило упасть так, что «светород» потек из самой гнусной части судна — из утилизатора шлаков. Отработанный люксоген. Дьявольски радиоактивный. Обещание мучительной смерти.
Бог мой! Сколько же там рентген сейчас?!
Я знал сколько. Много. В легком скафандре гарантированный каюк через пять минут. И никакая больничка не спасет. Вскипевший мозг и мясо облезает с костей — радиационный ожог распоследней степени.
А в радиодиапазоне все неслось и неслось:
— Саша, прости за все!
Нервный был голос у нашего начальника! Ничего удивительного.
Надеюсь, экипаж укрылся в бронированной цитадели, в скафандрах, что дает хоть какие-то шансы на жизнь. Ядовитая атмосфера: метан, аммиак, сера в самом поганом
своем исполнении — H2SO4, то есть серная кислота… Да еще и люксоген протек…Чем же так стукнуло грозу Тремезии? Боевых повреждений на первый взгляд не видно…
— Румянцев, Комета, твою маму! — кричит Ревенко, Ника, его маму.
— Здесь!
— Приземляйся, братишка.
— Чего?
— Того что слышал! Приземляйся! Приказываю провести визуальный осмотр! Мне осназ вызывать, или что?!
— Принял, выполняю, — без всякой охоты отрепетовал я.
Что-то такое маячило с самого начала вылета. Но была надежда, что минет чаша сия. Пусть бы Сантуш прогулялся — он старенький, ему все равно. А мне бы еще детишек соорудить…
— Давай, Андрей, я покараулю, гуляй спокойно, — сказал мой друг, словно услышав предательские мысли, что, впрочем, было нетрудно.
Километровая громада изломанного и измученного металла. В ней еще жила былая слава. Но это был остаточный фон, которым доступно любоваться ксеноархеологу через тысячу лет, но не мне, который помнил «Левиафан» в активной фазе, когда от его появления и вопля «Игнис санат» в эфире трепетали все коммерсанты Тремезианского пояса!
Но — отставить лишние мысли!
Я нашел ближайший к грунту люк. Им оказался вывороченный с мясом шлюз катапульты. (Вот было бы смешно, если бы мне пришлось лезть в разлом прочного корпуса, через все убойные бэры двигательного отсека!)
Хороший скафандр «Гранит»! Я имел шанс убедиться в этом еще на Шварцвальде, когда на своих двоих улепетывал от группы захвата «Эрмандады» — ох каких натасканных ребят!
Путь мой лежал через такие знакомые и теперь уже навсегда мертвые коридоры корабля.
Ваш неумелый рассказчик топал в ходовую рубку, то есть на главный командный пункт, в центральный отсек. Хорошо, что сия тропинка мне так знакома!
«А Ревенко-то молодца! Сообразил кого послать! Не Комачо же! А Румянцева, который, скотина пиратская, эти палубы исходил вдоль и поперек!»
Скотина пиратская, между тем, добралась до капитальной переборки центрального… Ну и как будем связываться с Ивановым? Если он, конечно, живой.
Массивные ворота целы. Переборка тоже. То есть, надежда в комплекте.
А чего я думаю?
Разъем наручного планшета — в маму терминала на переборке. Энергия на борту по нулям, но радиоизотопных батареек аварийного питания должно хватить лет на двести.
— Вызываю товарища Иванова! Вызываю товарища Иванова!
Молчание.
— Вызываю живых, мать же вашу в маршевую дюзу! Отзовитесь! Отзовитесь! Здесь Румянцев, Эскадрилья Особого Назначения! Есть кто живой?! Ау!
И тут…
— Андрей?
— Я.
— Андрей, рад слышать.
— Товарищ Иванов?!!
— Уже шестой десяток, как товарищ Иванов!
— Э-э-э… А мы вас спасать прилетели.
— Спасибо!
— Саше спасибо, мы тут так, простые исполнители. У вас…
Мысль (гадкая): вдруг они без скафандров?! Тогда без осназа и спецоборудования хрен вытащишь их оттуда! А очень хочется быстро и прямо сейчас. Надо объяснять почему?
— Открываем ворота, — Иванов, как всегда, проницателен. — Мы все в снаряжении. Как там радиационный фон?