Пилот штрафной эскадрильи

Михаил встал, застегнул рубашку, привычным движением проверил карманы. Из правого кармана брюк достал пилотское свидетельство. Медленно, уже зная в душе, как он с ним поступит, раскрыл. Взгляд наткнулся на дату выдачи: 1990 год. Михаил горько усмехнулся про себя: «Идиот! И я его предлагал патрульным! Согласись они посмотреть мои документы – где бы я сейчас был?»

Выбрав место, где земля показалась ему помягче, он выкопал ямку, бережно уложил туда свое свидетельство и засыпал сухой, прогретой летним солнцем землей. Все! Теперь он – как все, во всяком случае – как большинство.

Но что же дальше? Пожалуй, надо двигаться вдоль реки и при встрече с людьми понаблюдать – кто такие? Об НКВД Михаил много чего читал, когда в период разгула «демократии» пооткрывали архивы и газеты печатали про весь кошмар, происходивший в тридцать седьмом году и позже.

Михаил шел, стараясь скрываться за кустами и деревьями. В армии он не служил, но, будучи курсантом, нес караульную службу и азы воинского дела знал. По крайней мере, стрелять из «калашникова» мог. Только вот нет сейчас «калашникова», как и много чего другого.

Где-то недалеко заблеяла коза. Михаил остановился. Раз есть коза, значит, рядом будут люди.

Так и оказалось. Когда он, пригибаясь за кустами, вышел к полянке, то увидел деда, приглядывающего за двумя пасущимися козами. Дед был стар и не вооружен, лишь палка в руке.

Михаил кашлянул, чтобы не напугать неожиданным появлением селянина.

Дед резво обернулся. Из-под надвинутой на лоб кепки выжидающе смотрели на Михаила бесцветные от старости глаза.

– Добрый день, – поздоровался летчик.

– Здравствуй, коль не шутишь, – ответил дед.

– Заплутал я немного, батя. Какая деревня рядом?

– Какая всегда была – Еловцы.

– А река?

– Так Сож.

Что-то названия Михаилу были незнакомы.

– А Брянск где?

Дед махнул рукой на юго-восток. Михаил совсем запутался.

– А деревня ваша Еловцы – какой области?

– Смоленской.

– Дед, год какой сейчас?

– Да ты никак не в себе, контуженный?

– Нет, батя, летчик я. Упал с самолетом, ни хрена не помню.

– А, это бывает. Меня в Первую мировую контузило – снаряд немецкий перед моим бруствером разорвался, – так я оглох на неделю. Само потом прошло. И у тебя пройдет.

– День-то какой? – настойчиво напомнил Михаил.

– Девятое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Уж восемнадцатый день, как война идет.

Сердце у Михаила упало. И в самом деле – занесло его во времена тяжкие, годину лихую.

– Наши где?

– Это какие? – Дед хитро прищурился.

– Ты не кружи, дед, – я наш, русский.

– Вчерась объявили – немцы взяли Борщев, Опочку, а сегодня наши оставили Житомир.

– Ничего себе!

– Ты что, в самом деле ничего не помнишь?

– Какой мне смысл тебе врать?

– И верно – что я тебе сделать могу? А что это у тебя за форма такая? Летчиков живьем я, правда, не видал. Но на фотографиях в газетах сталинские соколы в регланах кожаных, с портупеей. У тебя же рубашка рваная и оружия нету.

– Какой, к черту, реглан в июле? Это же плащ, его осенью носят.

– А! – удивился дед.

Мысли в голове у Михаила путались. Самое начало войны, немцы прут на Москву, многие наши части разбиты, отступают. Много техники потеряно, неразбериха. Вот, пожалуй, и все, что он мог припомнить о первых днях войны. И похоже, выглядит он не по-военному, раз даже дед засомневался. А про то, что парашютистом был, вообще молчать надо. Примут за немецкого диверсанта – и шлепнут.

– Дедушка, поесть ничего нет?

– Есть немного.

Дед достал из узелка кусок ржаного хлеба, вареную картофелину, вареное яйцо и луковицу. Расстелил узелок на пеньке.

– Усаживайся.

Михаил с жадностью набросился на еду. Такое ощущение, что неделю не ел. Дед внимательно смотрел.

– Ешь жадно, вроде как давно не ел. А лицо брито начисто. Как так?

– Перед полетом брился, а покушать не успел – вылет срочный, по тревоге.

– Вона как.

Михаил подчистил бережно – все до последней крошки, стряхнул платок и вернул его деду.

– Спасибо, батя. Так где наши? Часть свою искать пойду.

– Сейчас куда ни пойдешь – всенепременно на какую-нибудь часть и наткнешься. Туда то на машинах едут, то пешими идут. Иди к деревне – военных уж всяко встретишь. Вот по этой тропке и ступай.

Дед показал палкой направление.

– Прощай, батя.

– Тебе удачи – летунов, значит, своих найти.

Михаил пошел по тропинке и вскоре вышел к деревне в десяток домов-изб. И почти сразу огорчился: к деревне не подходили столбы – стало быть, электричества и телефона здесь не было.

Он встал за кустами жимолости и начал наблюдать за деревней. Вроде тихо. Людей не видно, только куры роются в пыли да поросенок иногда хрюкает у кого-то на заднем дворе.

Михаил уж было решил подойти к ближайшей избе, как услышал тарахтящий звук. На лесной дороге с противоположной стороны деревни показались два мотоцикла с колясками. Один остановился на околице, другой въехал на единственную деревенскую улицу и встал посредине. Из коляски не спеша вылез мотоциклист. Михаил чуть не вскрикнул: «Немец! Настоящий немец!» Фашист был рослый, в стальном угловатом шлеме, в серой пропыленной форме, с пистолетом на поясном ремне. Вот дела!

Пригнувшись, Михаил бросился в лес, прикрываясь кустами жимолости.

Почувствовав себя в безопасности, он остановился и осмотрелся: тропинка, которая вела к опушке леса, была знакома. Михаил направился по ней к деду.

– Слушай, дед! Ты что же мне не сказал, что в деревне немцы?!

– Какие немцы? Не было там никаких немцев!

– Сейчас только видел, своими глазами.

– Быть такого не может! Про Смоленск в сводках ничего не говорили.

– Дело твое: я тебя предупредил.

Михаил вновь направился в глубь леса. Если немцы здесь – то, скорее всего, разведка. В лес они не полезут: им для прохода техники дороги нужны. Эх, пулемет бы сейчас, а у него из оружия – ничего. И ситуация скользкая. Наши солдаты его за парашютиста приняли, а немцы, если поймают, в лучшем случае в плен возьмут, а в худшем… О худшем думать не хотелось. Вот блин! Он на своей земле, а как загнанный заяц по лесам бегает, ото всех скрываясь.

Все-таки надо выходить к своим войскам. Хорошо еще знать бы, где свои.