Пилсудский(Легенды и факты)
Шрифт:
Пилсудский не договаривал своего обвинения до конца, но все знали, что он адресовал его правым, которые прочно обосновались теперь в Сейме. Минутой раньше он высказал, впрочем, характерную оговорку: «Об отношении к Сейму вообще не хочу говорить… Объяснять отказываюсь».
Подобную любезность он не допускал в частных разговорах. Например, Владиславу Барановскому он так говорил о своей борьбе с Сеймом: «Я по-прежнему, как зверь в клетке, в которого каждое дерьмо может выстрелить… но это неважно. Наиболее неприятное я уже прошел, это уже позади, пусть теперь другие этим занимаются. Четыре года!»
Итак, период исполнения наивысших государственных функций он считал самым трудным, наиболее неприятным в своей жизни. Однако у него были и свои светлые стороны. Наиболее приятной из них была семейная жизнь.
Различные обязанности и весьма двусмысленный характер его связи с Александрой приводили к тому, что он не мог уделить своим близким слишком много времени. Однако старался бывать у них как можно чаще. Так он поступил, в частности, 10 ноября 1918
Учитывая неурегулированные семейные дела, поселиться вместе они не могли. Поэтому он находился в Бельведере, а она в скромной двухкомнатной квартире на улице Котиковой. Он навещал ее, как правило, каждый день по вечерам, если только позволяли текущие государственные обязанности.
Дочка полностью покорила его. Он был по отношению к ней исключительно нежным, обаятельным и влюбленным отцом. Если бы не множество выполняемых одновременно дел, можно было бы сказать, что она затмила для него весь белый свет. Не расставался с ее фотографией. «Всякий раз, как муж собирался в поездку или в поход, — вспоминала Александра, — всегда брал с собой медальон с изображением Матери Божьей Остробрамской, «Потоп» Сенкевича [105] и «Хронику» Стрыйковского [106] . К этому добавилась фотография Ванды».
105
Роман в шести томах «Потоп» Генрика Сенкевича — одна из составных частей известного цикла. В романе односторонне и с большой долей идеализации раскрывается образ жизни и исторические события в Польше XVII века.
106
Польская, литовская, жмудская и всея Руси хроники историка и поэта Мачея Стрыйковского (1547–1582) представляют собой свод Длугоша, Меховиты и др., составленный им в 1582 году и включавший многочисленные вставки в стихах.
Сам он так писал 1 мая 1920 года с фронта на служебном бланке Генеральной адъюнктатуры верховного главнокомандующего польских войск: «Пишу, не зачеркивая названия бланка, не потому, что делаю это по обязанности, а для того, чтобы подчеркнуть определенную зависимость от вас, мои дорогие, которые остались так далеко от меня, что, хотя я и невесть как занят и хотя у изголовья кровати в вагоне стоит фотография моей «наследницы», все же очень тоскую по вас…»
Случайно ли он назвал дочь «наследницей», феминизируя титул, традиционно принадлежащий мужским потомкам рода? А может, он выражал таким образом тоску по сыну? Ои отрекался от таких мыслей даже перед близкими ему людьми: «Ты знаешь, что нет, — отвечал он летом 1919 года на вопрос Василевского, хотел бы он иметь сына. — И какой бы была судьба моего сына… Ведь больше, чем я, он совершить бы не смог. Польское государство уже существует. А быть всю жизнь таким «Владиславом Мицкевичем» — сыном Адама, всегда выделяющимся и привлекающим к себе внимание только тем, что он «сын великого отца», — незавидная судьба». Наверняка, говоря это, он был искренен. Ведь он любил Ванду и, несомненно, не представлял себе другого, более прелестного ребенка. Но так ли он думал, когда ждал в Магдебурге известий о рождении потомка? Он подбирал наиболее любимые им имена с мыслью о сыне. Да и аргументация, изложенная Василевскому, родилась в атмосфере успехов в жизни, а не тюремной неуверенности. Роль продолжателя дела заключенного в тюрьму отца, судьба которого вовсе еще не была предрешена, лучше ведь мог выполнить потомок мужского пола.
Однако хорошо, что он исповедовал такой взгляд, потому что и второй ребенок, родившийся 28 февраля 1920 года, оказался девочкой. Ее нарекли Ядвигой.
Сложное положение в семье, которое давало повод для многих грубых сплетен, ускорило смерть Марии. Она умерла в Кракове в ночь с 16 на 17 августа 1921 года. До самой кончины Мария жила в старой квартире на улице Шляк, ведя очень скромный образ жизни.
Глубоко переживала расставание с мужем, но не предпринимала ничего, что могло бы повредить его репутации или поставить в трудное, двусмысленное положение. К примеру, соблюдая такт, неизменно отвечала отказом, когда ее как законную супругу Начальника государства приглашали на торжественные мероприятия или военные балы. Однако продолжала категорически не соглашаться на развод. Пилсудский уже даже перестал ее просить об этом, но его друзья предпринимали безуспешные попытки.
Марию похоронили на кладбище Россе в Вильно. Траурное богослужение отправлял епископ Бандурский. Из семьи Пилсудских на похоронах присутствовал его младший брат — Ян [107] .
Демонстративное отсутствие Маршала на похоронах жены наверняка было продиктовано обидой из-за нежелания супруги дать согласие на развод. При сопоставлении с величием смерти это был определенно постыдный шаг. Чем не преминули воспользоваться противники. Газеты, воевавшие с Маршалом, поместили статьи, осуждавшие «бесчеловечный» поступок. Эндековская «Мысль народова» поместила письмо некоего бывшего легионера, скорее всего сфабрикованное, в котором автор рвал все узы с Комендантом за проявленную в связи с похоронами
жены «низость».107
Ян Пилсудский (1876–1950) — брат Юзефа, юрист. В 1930–1931 годах вице-маршал Сейма, в 1931–1932 годах — министр финансов, в 1932–1937 годах — вице-президент Польского банка. Принадлежал к Беспартийному блоку сотрудничества с правительством, от которого в 1928 и 1930 годах избирался в Сейм и Сенат. В 1940–1941 годах находился в московских тюрьмах (на Лубянке и в Бутырках). После освобождения выехал в Англию.
Бестактна и поспешность, с которой свежеиспеченный вдовец заключил новый брачный союз. Уже 25 октября ксендз прелат Мариан Токажевский, капеллан Начальника государства, обвенчал его в Бельведере с Александрой. Торжества имели весьма скромный характер, а свидетелями врачующихся были врач Маршала — доктор Эугениуш Пестшиньский и адъютант подполковник Болеслав Венява-Длугошовский [108] , человек столь популярный в Варшаве, что послужило предметом не слишком лестного для Маршала анекдота. Одна институтка спрашивает другую: «Ты случайно не знаешь, кто этот пожилой господин, который постоянно сопровождает Веняву?»
108
Венява Болеслав Длугошовский (1891–1942) — генерал, легионер, тесно связанный с Пилсудским, с 1938 года находился на дипломатической службе (в 1938–1940 гг. — посол в Италии, в 1940–1942 гг. — посланник на Кубе), поэт и переводчик стихов.
Свадьба завершила период долгой, вынужденной жизни порознь. С этого времени Александра с дочерьми поселилась в правом крыле Бельведерского дворца. Начала также появляться рядом с мужем во время официальных торжеств. Отпала необходимость проводить праздники и отпуск в нанятых квартирах или виллах. В их распоряжении теперь был дворец в Спале, в котором когда-то размещался российский царь, приезжавший сюда поохотиться, а потом передававшийся в пользование очередным главам польского государства.
Исполнились мечты о семейной идиллии, выраженные в письмах трудного для обоих краковского периода, хотя ее пришлось ждать более десяти лет. Пилсудский возвращался к еще одному замыслу того периода — зарыться подальше от людей и политики и посвятить себя сугубо семейным делам. Мысль эта была для него тем более приятной, что с ее реализацией он связывал надежды на получение нового, изрядного политического капитала.
Судьба распорядилась так, что это намерение Маршал осуществил в исключительных обстоятельствах, которые, наряду с сильным разочарованием Пилсудского в имевших место партийных укладах в Сейме, стали причиной сильной и необычайно стойкой психической травмы. Ведь смена главы государства произошла при драматических событиях.
9 декабря 1922 года Национальное собрание в составе депутатов Сейма и сенаторов избрало преемника Начальника государства — первого президента Речи Посполитой. Им стал Габриель Нарутович [109] , ученый с мировой славой, до этого занимавший пост министра иностранных дел Польши. Его выбор предрешили голоса левых и центристских депутатов, а также представителей национальных меньшинств. И хотя процедура избрания была соблюдена с самого начала до конца в полном согласии с законом, правые в Сейме поставили под сомнение результаты выборов. Национальная демократия целиком оказалась в плену партийного фанатизма. Ее печать в утренних выпусках 10 декабря опубликовала официальное заявление руководителей депутатских клубов правых партий, в котором говорилось, что Нарутович «навязан на пост президента голосами инородцев» и что польский народ «должен почувствовать и почувствует» такой выбор «как тяжелое оскорбление», «как насилие над польской политической мыслью». Одновременно в многочисленных газетных материалах и на организованных массовых уличных митингах избранника поносили грубой бранью и оскорблениями.
109
Габриель Нарутович (1865–1922) — первый президент Польши, инженер-конструктор, с 1908 года — профессор Политехнического института в Цюрихе, в 1920–1921 годах — министр общественных работ, в 1922 году — министр иностранных дел. В 1922 году был убит крайним националистом Е. Невядомским.
Проиграв в парламенте, когда закон, легализм и конституция были на стороне президента-избранника, правые силы решили перенести борьбу на улицу. Они пошли на демонстрацию силы, чтобы запугать противника. Пренебрегая тем, что такой шаг целит в авторитет Сейма и установленные им законы.
С помощью насилия эндеки решили не допустить прихода к власти законного избранника на пост президента. Эту цель они намеревались достичь, сорвав процедуру его присяги. 11 декабря, когда президентский экипаж направлялся на улицу Вейскую, дорогу ему преградила баррикада из уличных скамеек, которые были перетащены на Аллеи Уяздовские из близлежащего парка. По адресу Нарутовича посыпались оскорбления, его стали забрасывать тугими снежками из грязного снега. Один из них угодил ему в лицо. Несколько наглецов с дубинками вскочили на приступки экипажа. Полиция взирала на все это с удивительным равнодушием.