Пилюли счастья

– Северное сияние, – мрачнеет он. – Случалось… Оглянитесь вокруг себя, и вы увидите, что в этом мире везде одна сплошная полярная ночь. Никакого просвета. США, Италия, Австрия и даже Австралия – весь этот так называемый свободный мир – гнусная насмешка!

Непробудная полярная ночь!

– Тогда зачем же…

– Извиняюсь, советница, я тут ни при чем, это вы зазвали меня на кружку пива.

– Я?

– Вот именно! Утверждали, что в каждой бочке содержится баррель отличнейшего пива!

Я смотрю на бочки – я утверждала? Я и не думала ни про какие бочки.

Ни про какое пиво. Действительно, громадные бочки – настоящие цистерны, бетономешалки! Составлены башней. Где мы – в остроге, в крепости? В осаде? В обороне?

– И ввели меня в заблуждение! – обижается он. – Как выяснилось, в них вовсе не пиво! В них, напротив, нечто совершенно сухое.

Первосортный сухой порох! Мы с вами, сударыня, сидим на пороховой бочке. Я бы даже сказал – на груде пороховых бочек!

– Береги-и-ись!.. – просвистывает рядом протяжно.

Откуда-то сверху летит факел, а может, ракета. Я зажмуриваюсь, пытаюсь укрыться от взрыва, – и просыпаюсь.

Какая чушь… Вот уж действительно – морока больной головы: ни смысла, ни связи – глупейшие липучие фразы… Пятиведерников.

Впился, как заноза. Будто уж не о чем больше подумать… А все оттого, что в комнате слишком жарко и душно. Вот откуда это странное свечение – над катком сияют все лампы, забыли, верно, с вечера выключить. А может, реле какое отказало. Трудно предположить, что кто-то там среди ночи упражняется в фигурном катании. Зато парк – подсвеченный парк – как на японской гравюре: светлые круги вокруг ламп, черные прочерки голых ветвей…

Телефон. Телефонный звонок в ночи… Секунду я еще медлю у окна, и в эту секунду с черных неживых ветвей, с неподвижных деревьев взвиваются в воздух сотни ворон. Будто звонок напугал их. Они не могли его слышать – абсолютно исключено, чтобы с такого расстояния вороны услышали раздавшийся в моей комнате звонок. А если бы и услышали – что им до телефонного звонка? Кружат… Все сразу, как по команде, покинули гнезда. Я и не знала, что там столько ворон…

– Мать?

Денис! Наконец-то! Ну конечно, кто же еще может звонить среди ночи.

– Да-да! – кричу я. – Ты где? Как дела?

– Все нормально, – отвечает он.

– Здоров? Все в порядке? Где ты?

– Да так, в одной деревушке в горах. Деревушка – ничего особенного, пустяк, а храм, мать, замечательный, старинный. Удивительный храм!

– В какой деревушке?

– Название, что ли? Какая тебе разница, мать? Я завтра все равно отсюда снимаюсь.

– Куда снимаешься?

– Не знаю. Не решил еще.

– Как у тебя с деньгами? Нужны деньги? – Главное, не упустить, успеть сказать самое важное – пока он не исчез, не повесил трубку.

– Нет, деньги не нужны, все в порядке, – отказывается он.

– Тебе можно написать куда-то?

– Напиши в Токио – до востребования.

– Ты будешь в Токио?

– Буду. Но не знаю еще когда.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

Нужно спросить о чем-то таком, что ему представляется важным. Чтобы он разговорился. О том, что ему интересно.

– Тебе нравится там? Тебе там хорошо?

– Нормально, – повторяет он. – А как у тебя – здорова?

– У меня все прекрасно. Напиши мне!

– Постараюсь. Ладно, мать, пока, а то жетоны кончаются.

– Скажи номер, я тебе перезвоню!

– Не надо, пока. Будь здорова.

– Звони. Почаще звони!

– Ладно.

Отбой…

Про братьев не спросил ни слова – не волнует. Погружен в себя… Все в порядке. Ничего не в порядке… Но хоть позвонил по крайней мере.

Я держу в руке меленько дребезжащую трубку и медленно-медленно сползаю спиной по стене на пол. Персидский ковер… Где он ночует, как питается? С кем общается? Не может ведь быть, чтобы человек целый год бродил в одиночестве. Какие-то люди окружают его, учат уму-разуму. Чужие люди. Может, хорошие, а может, и плохие… Почему обязательно – Япония? Чем Япония лучше Шотландии? Или Бельгии? Тем, что она далеко?.. Там сейчас уже утро. В то время, когда на северо-западе Европы стоит глухая ночь, отданная во власть черных воронов и серых привидений, в Японии уже восходит ясное розовенькое солнце. Там все другое, даже солнце. Даже вороны и привидения другие. Это, наверно, главная приманка. Хоть бы спросила, какая погода… Говорят, там все ужасно дорого. Как он там перебивается?

Свет, этот свет – заливает всю комнату. Что-то беленькое под письменным столом. Листок. Так вот оно где – Любино письмо!

Завалилось за ножку стола. Не догадалась заглянуть… “Здесь страшно холодно. Страшно сыро. По утрам бывает такая крупная роса…” Нет, это не Люба. И не письмо вовсе… Отцовский почерк. Его почерк!

Круглый, аккуратный почерк твердого, уверенного в себе человека.

Невозможно ошибиться. Но что за странное послание? Откуда, кому?

Всего две строчки… Когда он это написал? Где? Почему я не видела раньше? Откуда он взялся, этот листок? Выпал из маминого дневника?

Но почему же я никогда прежде не наткнулась на него?.. “Здесь страшно холодно. Страшно сыро…” Где ему страшно? Где ему холодно?.. Отец, скажи, скажи: могу ли я чем-то тебе помочь? Что я должна сделать? Отец, все не так уж плохо – у тебя четверо внуков.

Правда! Один совсем взрослый – бродяжничает по Японии. Наверно, ему там тоже сыро и холодно. Но все-таки не так, как тебе…

Бродяжничает по той самой Японии, которая была немецкой союзницей. С которой ты воевал… Теперь все иначе: мир, всеобщее процветание,

Страна восходящего солнца, никакого Пёрл-Харбора, никаких камикадзе.

Утренняя заря над всей планетой… Отец, что же мне делать? Скажи, что мне делать!..

10

Паулина. Ни свет ни заря, но голос властный, уверенный в своем праве.

Да, богоугодное дело: посидеть с девочками Юркевича. У Дарьи какие-то неприятности по части здоровья, Паулина добилась, чтобы ее поместили в больницу на обследование, и на сегодня назначена какая-то важная процедура. Преданный супруг желает при этом присутствовать, а детей не с кем оставить.

– Понимаете, Нина, все дело в том, что девочки очень непокладистые, пугаются чужих людей и не владеют никаким языком, кроме русского. Так что невозможно послать к ним никакого добровольца. А я сама сегодня, понимаете, ну никак, ни в коем случае не могу уйти с работы. Я уже столько сделала для этой семьи…

– Хорошо, – прерываю я ее хвастливые объяснения, – только имейте в виду, что в двенадцать я уйду – мои собственные мальчики возвращаются из школы.

– О да, я понимаю, я понимаю! – восклицает она радостно. – Я знала, что вы не откажетесь!