Пинг-понг жив

А погода устроилась целительная, как апельсин с похмелья. Помню, что колокола начали звонить рано. Удивительно: стоит случиться судьбоносному моменту, так после узнаю, что тот день пришелся на христианский праздник. Я, кстати, к вере с большим почтением, когда мимо церкви иду, обязательно побирушек порадую и странников в лохмотьях, - мне их особенно в жару жалко: сидят у ограды в тряпье душном, преют, о прохладительном и речи нет. Что за жизнь!

А у Марсика тогда любовь не появилась, а заканчивалась. И какая любовь, - все прежняя мамина подруга. Приехала к нему на поезде, привезла гостинцев от родни, осталась на пару дней. Она и раньше так делала, и тогда Марсик предоставлял своим пассиям внеочередной отпуск, иногда даже оплачиваемый, и все это он делал, если верить его клятвам на "байбл", ворованной из отеля фиолетововолосым европейским приятелем, чтобы разобраться в покое со старой кралей. То есть якобы ни-ни, не подумайте чего кровосмесительного, он даже разговаривая с ней при свидетелях, садился нарочито поодаль и называл ее с фамильярным почитанием по имени-отчеству. Звали ее Эля. Она казалась женщиной чопорной - до третьей рюмки, потом резко переходила в цыганское веселье, потом столь же внезапно замирала и ее обнаруживали уже мертвецки спящей. У нее были редкие короткие волосы, но когда она красила глаза, то получалась Одри Хепберн, как если бы та заслуженно трудилась на камвольном комбинате, много пила и вообще, если б она поистерлась. Но, согласитесь, породу-то не пропьешь!

Она рано стала бабушкой. Все, больше ничего про нее не знаю, но ясно одно: у нее сто лет не было мужчины и как честный человек Марсик в общем-то был ей обязан, и его такие обязательства даже забавляли. В общем, грех он большой сделал, слишком много с ней смеялся, а это уже был не ее коленкор, она конечно пьянствовала с нами, вжавшись "под камелек", но наутро ей нужна была достойная старость в виде запеченной свинной ноги и разучивания азбуки с внуками. Но те ее даже не видели никогда, они родились уже в Америке, и бабуля нежилась в дилемме ехать или остаться. Может, Марсик врал, но она звала его с собой. Якобы. Вот был бы цирк! Бабка с молодым проходимцем внагрузку. Вероятность номер два: а что если б он поехал, так может все бы и обошлось?! Но, разумеется, эмиграция - лучшее яблоко раздора. Марсик на коне: его зовут с собой, но он не в силах оставить родину, где найти предлог для расставания достойнее. Подруга привязывается сильнее: за океаном ей явно не маячат бодрые друзья с огоньком - как здесь, как мы! Марсику там вообще ничего не маячит, дочь Эли вышла замуж лет в шестнадцать за техаского животновода (на каком перекрестке его склеила?!) Хотя она с младых ногтей танцевала в мюзик-холле... Эля оглянуться не успела, как стала заочной грейт-мазер. Но тут еще одна тонкость - дочь лет пять ей не звонила. Одним словом, чем дотошней углубляешься в чужие подробности, тем ближе конец света, что, впрочем, не опасная иллюзия. И Марсик вместо великого плача по любимой старушке устраивает ей великий аттракцион - чтоб она запомнила его на всю Америку, ведь ей теперь до конца дней своих с внуками вошкаться, надо же развлечься напоследок.

Надменная и простодушная одновременно, она если приезжала, только и ворчала, дескать, вот выпить, да еще напиток хороший, вкусный, веселый - милое дело, а вот наркотики - не по-нашему, не по-русски. Даже марихуана не идет нам, нужно нутро иное иметь, нам алкоголь больше по профилю, не говоря уже, что наркота - дрянь редкостная, и жизнь коту по хвост из-за нее. Марс ее подначивал, дескать, тебе-то, старая, можно, ты бы не подсела, зато краски новые увидела бы (Эля работала бутафором в театре, энтузиастка этого дела была, все кукол на досуге разрисовывала...) И Элю однажды тоска очередная забрала, она давай к Марсу в "командировку" и "гостинцев передать", а зазнобыш ее тут и подогрел. Он сказал: только я понимаю, что тебе надо, без меня ты такого не найдешь, такого самого оно "смешать, но не взбалтывать"! "Без меня не найдешь... только я...только тебе"... не надо забывать - барышне пятый десяток, она восприимчива к нежному подходу до судорог миокарда, она поверила. Марсик ее угостил, после чего Эля не попала в Америку, не увидала внуков, не простила свою блудную кровиночку, - Эля умерла. Приступ. Потом я не видела Марсика два года. Никто его не видел. Говорят, на похороны приехала элькина дочка красоты неописуемой и завела с Марсом шашни. Это все, что мне известно из недостоверных источников... Грех первый. Мне всегда хотелось порасспросить об этом, но сведения витали противоречивые, а ведь я не исповедник, чтобы Марсик мне сам все начистоту. Я его только спросила, где Элю похоронили, он ответил, что не здесь, больше ничего. Марсик взялся чаще ездить на родину, стал как будто серьезней и злее, в гости не звал, то есть приглашал заходить как-нибудь, а это, кто ж не знает, равносильно "пошел вон". Без Эли мир нахохлился, волшебная избушка на курьих ножках встала к нам еще не задом, но уже вполоборота. Без Марсика мне непривычно, он нужен был хотя бы для опровержения. Ход событий веками укладывается в одно и то же русло под названием "тезис-антитезис-синтез", его еще никто не отменял. Согласно чему вначале Марсик научил меня пить, курить и, простите, все остальное, потом как порядочная девушка я должна была ему заехать в рожу, воспротивившись, его картине мира, а в зрелости самое то подружиться на равных, как двум престарелым куртизанкам, наставив ретуширующих "цветуечков" на свои и чужие слабости. Не случись с Элей несчастья, мы благополучно бы позубоскалили в стадии антитезиса и взгромоздились бы со временем на третью ступеньку, но теперь никак.

А Марсик предпочел предложить мне готовую версию: "Ты точишь на меня зуб - я убийца, не думаю, что этим ты отличаешься от прочих". Я выудила у него еле слышную, как шумы в сердце, вопросительную интонацию и мне полегчало, потому что о "прочих" - это была уязвленная клевета. Его никто не бросил любить, просто притушили гимны, затихли, поставили гриф временного отсутствия и ожидания, когда пройдет срок давности. Не 25 лет, конечно, мы легковесней закона раз в дцать. Это я продержалась два года, и то потому что сочла неприличным скорбеть меньше: Эля в один из нежданных карнавалов одарила меня початыми духами в коробочке "с чужого плеча". На ней лаконично зиял харизматический лейбл, но Эля меня утешила, развенчав мнимый авторитет. "Все "Шанели" пахнут немолодой потной женщиной..." А те, что были внутри, неродные, - они пахли учительницей французского. Тоже, между прочим, женщиной не первой молодости. Но, несомненно, не потной. Она - добрая память и вифлеемская звездочка среди провинциального фарисейства. Может, только казалось, что случай подбросил мне кусочек моего горбатого счастливого малолетства, может, все дело в одном всего лишь заковыристом парфюмерном ингредиенте вроде "иланг-иланг", что язык и склонять не рискнет. Так или иначе Эля угадала, а это дорогого стоит. И много вод тех пор утекло и натекло под крыши и в подпол, двери наши теперь набухли и открываются с усилием и стоном, наши руки пахнут не ладаном, а утекшей водой, прилипшими к ладошке мокрыми "In God we trust"... элины духи закончились, я искала их всюду - никто никогда не видел и не знал таких, они существовали в трансцедентально единственном экземпляре. До свидания, Эля.

Но когда мы сидели на крыше, она была еще жива, Марс просто ее обидел. Я думала - ерунда какая, чужие примирения всегда кажутся неизбежными, а вот свои - отнюдь. Я так и вовсе падка на соседский каравай: зайду к кому на вечерок и жуть до чего хочу остаться. Насовсем. Потом в метро несу глаза свои осторожно, чтоб слезы не расплескать, - а дорога дли-и-нная, муторная вечно, город - мутант кунсткамерный с башкой словно нарост на планете; мне кажется, Москва шарообразна тоже, и если глянуть из космоса - заметишь на месте ее круглую бородавку. И едешь, едешь, а хочется повернуться вспять, и вынырнуть из-под земли в точке входа, и бежать, задыхаясь, обратно по снегам восемь троллейбусных остановок, вернуться - и чтоб тебе обрадовались снова, и сказали, ну об чем спич, живи у нас всегда, мы тебе устроим кроватку в кладовке, и к делу приспособим, и тут же мы с радости шампанское выпили бы и музыку бы завели счастливую, скажем, Глорию Гейнор, песню про то что я, мол, выживу везде, в смысле не я, а она. Я-то не знаю, выживу ли я везде, но песню люблю, и весь народ ее любил, и в восьмидесятом, когда олимпиада была, бодрую Глорию-негритянку в ослепительных песцах по телеку в "Утренней почте" крутили, и это был для нас всех первый видеоклип. А мы и не знали... Вот она, мечта моя теплая.

Эля сказала однажды, что это у меня ненасыщенный семейный инстинкт, и после того, как дети родятся, должно пройти. Не факт! Я думаю, это совсем другой инстинкт, хороводно-племенной (не путать со стадным). Сесть у огня, преломить хлеба с мамонтиной ногой и прочий провиант, все пустить по кругу, затянуть песню, закурить трубку, замутить легенду вроде той, что про короля Артура и про рыцарей - попрошу заметить!
– Круглого стола. А чем мы хуже Артура - нам тоже каждому подавай рыцарей, апостолов, учеников, учителей, предшествеников, последователей и стол, бог с ним, можно и квадратный, но сядем-то вокруг - и понеслась! Кстати, Марсик утверждал, что психоанализ как наполеоновская армия - изможденный, покинет в конце концов эти края, изранившись об еще один инстинкт - национальный. Мы, дескать, боимся потерять "на кушетке" душу, из которой, как из сельди, вынут хребет до единой косточки и разполосуют на одинаковые дольки, и потому ни один из нас не скажет честно, сколько раз в неделю он имеет коитус, потому что это таинство и подлежит умолчанию. Тогда-то я и узнала задним числом, что такое "коитус" и что понимается под кушеткой. Марсик навис интеллектуальным превосходством - он это любил, особенно с тех пор, как я поступила в университет, а он - нет. Все стимул Михайло Ломоносова изображал - догнать и перегнать... На самом деле, я думаю, что всякие разные афористичные красивости - это Марсик не сам придумывал, это ветерок с бережка Эльвиры Федоровны. И даже про то, что все ангелы - евреи. Последнее в элиных устах звучало с мечтательностью героинь русской драмы: вот, дескать, интересно, имеют ли посланники божьи национальность.... А Марс ей в ответ: нет, душенька, не имеют, - в том смысле, что она у них одна на всех. А то как иначе: мог ли еврей не еврея изобрести, помнишь ли, кто "байбл" сочинил?!

Я думаю, что касается "сингла", тут тоже без нее не обошлось. Еще, вероятно, Дарвин - он тоже приложил свой великий мизинец к марсову вдохновению, даже беглое аллегро по классику не может пройти бесследно для неокрепшего ума. Просто поразительно, что остались еще материалисты, - и это при том, что павшие так активно меняют козыри в наших играх! Эля придумала Марсику "сингл", и чего только ни случилось вследствие того, когда Элечки и след простыл... и чего только ни стряслось со мной из-за Марсика, а ведь и до него уже далеко, гораздо дальше, чем до Эли, - так мне кажется, у Харона свой кодекс, чем тяжелей грехи - тем дальше он отвозит от Земли, дабы не искушать более. Так вот, когда мы сидели на крыше и мне жуть как хотелось продлить карнавал, Марсик не сворачивал с минора, потому что, видите ли, счастливым можно быть только один раз и не кажется ли мне так же? Разумеется, протестую, ваша честь!
– я сочла, что мой долг перед человечеством опровергнуть исчерпаемость Главной нормы на душу населения и набросала вкратце пару живописных примеров движения судьбы по синусоиде, но Марсик отвечал, что волнообразие потока - всего лишь "n" в периоде, то есть одна решаюшая высота и бесконечный ряд ее бледных подобий, теней. Один раз в год сады цветут! Посему мудрый инстинктивно откладывает вершину поближе к выходу в тираж - после нее ведь все равно остается покоиться на лаврах и уходить с миром. А он, Марсик, свое острие уже прожил - по глупости и невезению. Я фыркнула, мол, и чего ж теперь, положить тебя в русской рубашке под иконами? Тут он неожиданно вспылил и все потому, что я в его понимании была не из достойных вникать в тему той ночи. Пришлось, нервно теребя извилины, поупражняться в дедукции на ближних, померять, у кого сколько "вершин". К великому сожалению, никаких синусоид обнаружено не было, мои ближние куролесили в свое удовольствие и у них как будто одна сплошная Среднерусская возвышенность вместо аверса и траверса, разве что одна барышня полюбила двоюродного брата и терзалась инцестуозными сомнениями, пока не принялась сожительствовать со зрелой вечной студенткой в модных круглых очках с прибалтийским акцентом, - и они обе выглядели совершенно счастливыми, и так мило готовились к Новому году, столько гостей назвали, и у них впервые я живьем видела трогательные католические шишечки-веночки и прочие рождественские финтифлюшки, - у нас ведь не было таких раньше. Идиллия закончилась весной (сезонный роман - обычное дело, иные связи словно флора и фауна не в силах пережить смену погоды). К старшей подруге приехал сын, а при нем никакой содомии! Понять можно, но та, другая, барышня-подруга, хотя мы не дружили особо никогда...

– она так растерялась! Говорила, что ей и в маминой утробе так славно не было, как с той упитанной эстонкой с Санта-Клаусом подмышкой. Она затосковала. Я ее понимала наполовину - у эстонки была такая хата! Центровая "сталинка" с камином и с футбольными просторами гостиной, а в подъезде при входе - мохнатый автомат для чистки ботинок, и в холле украшали елочку, и лежали ковровые дорожки... Что касается самой эстонки, то это совсем не по моей части, я внутренне содрогаюсь при самой мысли... но чем черт не шутит, в конце концов, кто сказал, что удовольствие регламентировано ассоциативным рядом: Николай Крючков, Кларк Гейбл, Махмуд Эсамбаев и далее вплоть до Митхуна Чакраборти... Можно ли подобные истории причислять к "вершинам"? Если да, то плохи дела у той девчонки - связалась с теткой, малость нюх потеряла. И все-таки чушь собачья с этой выдумкой в духе Гюго - у него сплошные адские сковородки с крошечной щелочкой, куда по ошибке протекли маленькие земные радости. "А ты еще подумай, подумай, тогда поймешь, что все именно так и есть у людей..." Я подумала-подумала, но только ради того, чтобы Марсика уесть с его упадочными умствованиями, что хоть никогда и не приносило мне успеха - ораторство мое хромает, в споре у меня всего лишь скулы сводит от несправедливостей, и в досаде хочется съездить противнику по холеной физиономии, - так вот, все это не значит, что не надо пытаться все же выйти победителем из риторической стычки. Тем более речь о том, без чего и смысла нет сажать березки, растить сына, и писать, кажется, роман, но можно и повесть, и дочь, и сосенку - все равно нет смысла. Но мне, как назло, в голову лезла последняя ночная передача "Легенды мирового кино" про Дитрих: скажи на милость, упрямец, у нее "вершина" была с Ремарком или с Габеном? "У нее не было вершины вообще. Она ее вынесла за скобки..." То есть он имел в виду, что при жизни она карабкалась в своих узких брюках и шляпках набекрень все вверх и вверх, но до вершины не добралась. Тогда я говорю: а Мерилин Монро? У нее где? "Где, где... Господа гусары, молчать!" Кстати, про ММ мы поспорили. Я категорически против того, что ее убили братья Кеннеди, а Марсик - нет. То есть он считал, что кроме них некому, потому что она их заразила одной и той же болезнью. Тут мне стало обидно за ММ, я к ней с большим почтением. А что такого?! Большие сиськи еще не грех актрисы, да и чувство юмора не лишнее. Дитрих я тоже уважаю, ну да царство им обеим небесное. Так вот, даже если и заразила, так что ж? В конце концов, и ее ведь тоже заразили, как и многих простых смертных из тех, кто теперь завел мещанский акцент и о прошлом - упаси бог, предпочитают пить сакэ и палочками кушать... Но не убивать же из-за триппера! "Так ведь она не шофера дядю Колю заразила, а президентов... Дядя-то Коля, конечно, не убил бы, хотя и тут гарантия зыбкая..." Для Марсика такие вот братские сговоры в порядке вещей, а вступаться за незнакомого человека почему-то не принято. Хотя кости перемывать - пожалуйста. Да что уж теперь, все умерли - и Достоевский, и Монро, и Марсик.

Потом мне припомнилось все вместе: и Эля, и разговор этот пустой на крыше. Пустой, но не бесследный. Никаких параллелей, но у богов есть уши, они иногда нас слышат, особенно когда мы забираемся поближе к небу. Наша болтовня - она еще аукнется. Берегись! Не говори о смерти с жевачкой во рту.

Чем крепче сопротивляешься - тем глубже сомнения. Марсик заронил свое порченное зернышко, приходилось ловить себя на том, что вымеряю волнистость судеб направо и налево. Победил Достоевский (недаром даже ММ к нему тяготела). У него "макушка" аккурат к концу - "Братья Карамазовы" (ох уж мне эти братья!) У прочих - сплошная невнятность. Справилась у Марсика: вершина - она где: в любви, в картах, в деньгах, в ремесле? "Неважно, - отвечает, - где угодно может быть, но только одна".

Вот потому Марс и назвал плод размышлений "синглом", потому что "сингл" означает "один". Мало того, что жизнь одноразовая, так еще и в горку один раз и под горку один раз, вот и вся недолга, и впридачу бесплатное шампанское, если раззадоришься прикупить два холодильника зараз в нашем фирмастом лабазе на первом этаже. Больше ничего бесплатного, разве что кеды в угол поставить: остановить Землю и сойти - этот аттракцион гарантирован Доброй Феей даром, она еще и холопов своих подошлет, дабы придали нам ускорение пинком под зад... неприятная у Марсика вышла теория, гнилая. Спрашивается, кому она могла сойти за чистую монету?! Отвечается: мегаполису свойственно лееять мрачные сказки - это его помощь естественному отбору. Здесь тесно - должен же кто-нибудь пугаться и отступать, чтобы освободить место настырным. Впрочем, пугаться не обязательно, можно иронично выслушать и поставить рассказчику двойку за "домашнюю заготовку", как и поступил Вацлав, странная птица в крупнозернистых платиновых завитушках, всегда влажно прилипших к розовеющим щекам, как будто только что спасался бегством и озадачен. Он не постеснялся демонически насмехаться над Марсиком, дескать, какие трюизмы обсасывают недоучки на своих наивных кухнях. Дело кончилось дракой и примирением. Марсик лучше дрался, а Вацлав лучше думал. Прекрасный союз! Они это сразу поняли. Вацлав козырял парой-тройкой незаконченных образований (один из выгоднейших плюсов: проверить нельзя, а хвастаться можно). Но одно он все же одолел, - это если забегать вперед. И Марс с этим подозрительным поляком выдумали альянс на пустом месте. Хитрый Вацлав сразу смекнул, что Марсу нужна власть, девки, кутежи и в промежутках служба роду человеческому, но только, разумеется, если водка мешает работе, то ну ее, такую работу... Ваца не упускал случая пустить в ход обмылки своих университетов, умыть оппонентов академическим коктейлем и даже козырял отдаленным родством с высокопоставленным духовенством. На мой взгляд, Ваца не мог нравиться; к чему Марс затеял соревнование именно с этим альбиносом?! История не только умалчивает, она еще и отчаянно сопротивляется расспросам. Но язык у него висел там, где надо. Марс промолчал, лишь когда Вацлав замахнулся на Серафима Саровского. Есть у воцерковленных свои богоугодные кумиры, но и у них в биографии скользкие места с мирской колокольни. Уж где Ваца откопал компромат - не помню, но жила у Серафима в монастыре тихая монашка. У нее братец захворал нешуточно. И батюшка к питомице с просьбой: не можешь ли ты, невеста христова, умереть заместо родственничка, дескать руки у него золотые, да и мужик-то в хозяйстве нужнее. И ведь послушалась, преставилась. Брат, кстати, тоже. То есть оклемался. Я думала, сейчас Марсик покажет этому Саровскому. А тот словно рыба об лед - думает... Дивны дела твои, боже! Только девчонку зачем загубили? Почему вонючему чудотворцу было не обойтись без жертв...

Я не в церкви, ругаться можно ("вонючий", потому что чем блаженнее, тем реже моются). Словом, Вацлав оказался мне еретически близок. А Марсик - нет, что вышло нелепейшим сюрпризом. Теперь, мне кажется, я в силах истолковать парадокс: богоугодливость не при чем, Марса завлек саровский эксперимент - приглашение от имени Господа махнуться "уан вей тикет", читай тикетс. Это тебе не пика пикой с передачей, это масштаб. Исцеляй и властвуй!
– вот что свербило у Марса промеж висков. А глупый поляк ерничал, подавленный марсовым безмолвием, бормотал про бога, которого он и в лицо-то не знает, так о каком "спаси и сохрани" может идти речь!

Прости меня, почтенный Серафим-батюшка, но едкий Вацлав посеял во мне стойкое, как ртуть, сомнение. Во мне теперь лет двадцать по санитарным нормам благодати не жить.

А потом я вспомнила, что Эля была религиозна. Не слишком, но и не чужда, так сказать. И я приняла иное толкование того, почему Марсика прибило: он силился придумать, что ответила бы его "старушка" на поклеп в сторону незыблемых. У меня тоже теперь такое бывает, только я в безвыходности про Марсика гадаю - какой бы фортель он выписал... например, прождав час в метро и не дождавшись. Вероятно, ушел бы восвояси. Но, быть может, отнюдь... в том и петрушка, что он умел и обычно и необычно... Окончательный прокол случился у Вацы, когда он полоснул нежную тему поперек волокон. Полоснул, как принято, доверительно и брутально, и никчемно, потому как не спрашивали - не сплясывай, но поляку не терпелось, видать, испробовать на зубок свое влияние, и он вякнул, что виноватость - дело гиблое, и "каждый сам себе судьба" (так называлось мое сочинение на вступительных экзаменах, по совпадению и марсово - тогда мы были похожи; я получила "пять", Марсик - "два". За грамотность...) Вац подразумевал Элю - и зря, потому что Марс скорее умер бы, чем отпустил грех свой добровольно. С ним надо было с точностью до наоборот - он первый и последний раз раскаивался в содеянном, а посему бичевание в радость, он жаждал выйти к миру выплаканным и обновленным и искупить нечаянное зло откровением ньютонова масштаба. Но нет зла - нет и добра. Человеческая природа не прощает любой иголочки, впившейся в упругий задок эгоцентризма, даже в маленькой пакости ей свойственно искать признания. Была в Вацлавской изощренности фатальная незамкнутость круга, и посему меньше бы языком болтал, но вздумал ведь подвести под сомнение преступное деяние, в народе известное как "погубил он ее". Уж кто-кто, а Марсик до скончания дней своих предпочел бы быть гонимым за то, что "погубил" сам, чем бегать в курьерах у высших погубителей. Посему он принялся мстить Вацику медленно, неудержимо, в каждом подтексте, выгадывая момент, страшно и смешно - смешно для нас, наблюдающих, несведущих, знающих наперед... страшно для нас, узнавших все позже...