Пионер Советского Союза

Елена Игоревна прошла к столу, поставила на него коробочку и вынула оттуда старый, но хорошо вычищенный и смазанный пистолет со свастикой на рукоятке. Пистолет, подаренный ей самим Гессом, когда тот прилетал в Москву в ноябре сорокового. Пистолет, из которого была убита сумасшедшая женщина, избивавшая на равнодушной улице маленькую девочку Свету. Интересно, как там, в томмире, сложилась её жизнь? Получил ли продолжение её телефонный роман с берлинцем Лотаром — или дальше международных звонков дело так и не пошло? Этого уже не узнать. Но, может быть, у них не было того, что было — здесь. Чего не получилось здесь избежать. Она хотела всё исправить — она не успела, всё рухнуло почти сразу после её возвращения, и что могла сделать одна девчонка?

Хочется надеяться, что там-то — получилось. А она могла лишь никому не рассказывать о той истории. Даже знакомым учёным умникам из РИАН. К чему? Дел хватало и в этом мире…

… Вслед за пистолетом Елена Игоревна извлекла из коробочки и положила на стол коробку патронов, запасную обойму, а затем… затем аккуратно сложенный в несколько раз полиэтиленовый пакет с почти уже стёршейся надписью «Макдоналдс». Пожилая женщина бережно и осторожно стала разворачивать хрупкий от старости полиэтилен.

Изнутри пакета пахн у ло табаком. Это было невозможно, но это было правдой — запах сохранился, запах «Герцеговины Флор», который она ощущала в тот день, когда, окаменев, замерев, не смея верить происходящему, она стояла перед невысоким человеком — тихонько посапывая от какого-то детского старания, он не очень умело завязывал галстук на её шее, и она видела, что твёрдые недрожкие пальцы у человека — чуть пожелтевшие от никотина. А потом сказал еле слышно — наверное, самому себе — «Вот…» — и посмотрел в её глаза — своими, желтоватыми и внимательными…

… Это было даже не в прошлой жизни. В какой-то позапрошлой и параллельной вообще. В которую самой не верилось.

А ведь если бы не эта коробочка и то, что в ней лежит — она бы умерла в промёрзлой насквозь гулкой квартире. Умерла бы так же покорно и бессмысленно, как и почти весь их дом. Смешно. Она тогда представила себе, что когда-нибудь кто-нибудь, какой-нибудь археолог из будущего (или параллельного мира) найдёт её останки в комнате, как останки мыши в мышеловке, будет осматривать всё и потом обронит удивлённо и укоризненно: «Эх, а ещё пионерка была…» Это было нелогично и невозможно — потому что будущего не стало, и не было в нём никаких археологов, а только пустая планета — но именно это она представила себе.

А ещё представила, что в такой ситуации сделал бы Сашка. Тот мальчик из советского города Ленинград — города, у которого не будетБлокады, в котором не будетпромёрзшей уже сашкиной квартиры! — и в которого она, честно говоря, успела влюбиться за месяцы их недолгого знакомства. Он бы сдался? Он бы сидел в пустой квартире, ожидая непонятно чего?

Мама не вернётся, это ей было ясно, она и так долго-долго ждала. Папа работал в центре, а центр Москвы уничтожен полностью, разве что в метро кто-то мог уцелеть. Так что, сидеть тут, на окраине древней уничтоженной столицы и ждать смерти от голода? Что бы сказал Сашка?

Сашка.

А Сашка ничего бы не сказал, он бы наверняка спел своё любимое:

Кто привык за победу бороться, С нами вместе пускай запоёт. Кто весел — тот смеётся, Кто хочет — тот добьётся, Кто ищет — тот всегда найдёт!

И она — взбунтовалась. И — решила идти. Идти, потому что она — Пионер Советского Союза! Хотя идти, в сущности, было некуда, и уходить было страшно, как будто квартира могла от чего-то спасти. Но идти — значило жить…

… Дениса Половцева она встретила в тот же день вечером. И не просто встретила — спасла. Те… козлыпочему-то решили, что она не сможет выстрелить. Ха. Конечно, ведь они не знали, КТО учил её стрелять…

… Елена Игоревна переложила то, что лежало внутри пакета, в руку, убрала пистолет на место, осторожно и ласково закрыла коробочку и поставила её обратно. Медсестра не видела, что именно взяла женщина из коробочки, которую аккуратно поставила обратно на полку. То, что там лежало, она спрятала в кулаке и спокойно попросила:

— Помоги-ка лечь. Кажется — всё, внучка…

… Виктор Степанович Баклашов не спал. Вернее, он проснулся именно в эту секунду — от того чутья, которое уже давно выработалось у него по службе. «Умирает» — коротко подумал он и вскочил раньше, чем из соседней комнаты вбежала Лена.

— Скорей, Виктор Степанович! — по щекам медсестры текли беспомощные слёзы. — Скорей, она умирает! — и тут же, развернувшись так, что халат на ней взвихрился колоколом, бросилась обратно в спальню.

Крупно, быстро шагая следом за летящим белым халатиком, на ходу ударив кулаком по тревожной кнопке на углу стола, за которым он дремал, полковник Баклашов ощущал возмущение и гнев. На себя. На несправедливость жизни и смерти. И в то же время понимал, что это — нелепо и неоправданно. Но привычно-спокойное лицо он всё-таки «надел» и даже хотел сказать что-нибудь ободряющее — но пациентка опередила его. Комната была залита серым предрассветным полумраком, но полковник отметил машинально, какое чистое за окнами небо — впервые за несколько месяцев чистое, ветреное, настоящее небо Первомая, на которое готовится взойти солнце… И в этой комнате зазвучал голос лежащей в постели женщины — он был твёрд и даже весел:

— Оставьте. Это — всё… но это вовсе не конец. Я так думаю, что это даже начало. Нет. Не так. Я — знаюэто.

— Елена Игоревна, — начал врач, но женщина остановила его, закрывая глаза — остановила одним властным жестом сухой, однако — не дрожащей руки. И врач послушно замолк, стиснув зубы и клянясь про себя, что он… он… Он сам не знал, в чём клянётся, но его мучила мысль, что такой человек уходит на его глазах, а он — он ничего не может сделать!

— Это просто срок, — не открывая глаз, сказала Елена Игоревна. — Милочка, перестаньте хлюпать, — это было обращено уже к медсестре. — Вы очень хорошо за мной ухаживали, не надо портить впечатление перед смертью и привязывать к моим ногам бадью со слезами… Поверьте, жалеть стоит не о том, что я ухожу, а о том, что многое не сделано… вы уж доделайте, пожалуйста…

— Сюда уже едут, — сказал Баклашов. — Если бы разрешили мне сделать вам…

— Пф, — спокойно ответила Елена Игоревна и распахнула чистые яркие глаза — глаза бесстрашной девчонки. — Знаю я, кто сюда едет. Мы столько раз ругались друг с другом, что я не хочу выслушивать ещё одну порцию трёпа — теперь уже сочувственного. Передайте им, что… — она нахмурилась. — Нет. Им ничего не надо передавать. Что я им скажу такого, чего они не знают, мы же всё видели и всё прошли вместе, да я ещё и учила этих щенков… А вот это — это правнуку. Когда я умру, — она пошевелила лежащим поверх одеяла правым кулаком, в котором что-то было зажато. — У меня родился правнук, и я прощаю Валерке, что она не толклась у моего скелета всё это время. Это — правнуку… Денису. Это — и коробку из шкафа, там, на дне, фотографии… тоже ему. А пистолет — на совершеннолетие… И… пусть обязательно назовут мальчишку Денисом. Передайте — я так хочу.