Пионер всем ребятам пример

Похоже, меня ударила молния. И что?

Слабости никакой я не ощущал. Наоборот, прилив сил и какое-то легкомысленное веселье в мозгу. Очередное сотрясение мозга?

– Ну как ты Смирнов? Гладила меня по голове Вера. Напугал нас всех. Сильно тебя ударило?

– Ничего. Это не молния, Вера Михайловна, это какой-то разряд тока, прошел по стене, по окнам. Ничего страшного.

Страшно или не страшно, я еще не понял. Чувствовал я себя на удивление хорошо. И, что странно, сосущее чувство голода, привязавшееся ко мне с момента моего появления в шкуре местного пионера, оно отступило. Я сыт, мне совершенно не хочется есть. Током что ли накормило? Приму к сведению. Но совать руку в электрическую розетку не стану. Сегодня же, сейчас же проверю, не утерял ли я свои способности.

– Можно я…

Намекаю, куда мне следует выйти. Меня пытаются провожать вплоть до двери сортира, но я пресекаю попытки.

Сюда. И отсюда прямо, хотя бы к себе в палату.

Легкость, скорость, точность. Ничего я не утратил, зря поднял панику. Скорей обратно…

– Мальчики и девочки, гроза уже кончилась. Мы хорошо прорепетировали, послезавтра наш концерт. Костюмы уже подготовлены, завтра прорепетируем в костюмах. Можете идти, отдохните перед обедом. А тебя Смирнов, попрошу остаться.

Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу. “Семнадцать мгновений весны” снимут еще в семидесятые годы. И моё ржание рассердило Веру.

– Я так за тебя испугалась, а ты ржешь, как лошадь. Бессердечный, жестокий мальчишка. Ну обними меня… Нет, больше ничего, потом, вечером… Ты правда хорошо себя чувствуешь?

Я чувствовал себя превосходно. Мне хотелось сразу всего и в экстремально больших количествах. Бедная Вера Михайловна.

Глава 27

И еще раз бедная Вера Михайловна. Борису Смирнову после удара молнии явно требовался гарем. Я умучил бедняжку буквально за час. Вера еще держалась, подшучивала над моей неутомимостью, но явно не была готова к такому темпу. Следовало закругляться. Поласкав девушку еще четверть часа, я сделал вид, что сам устал. Она глядела на меня, якобы спящего, стараясь не разбудить, слегка целовала мои уже отросшие мальчишеские волосы. Бедняга, а ведь рано или поздно придется расставаться. Но к этому времени я успею ей приесться. Материально я бедняжку обеспечу…

Опять я задремал в постели моей любовницы. Так тепло, рядом дышит жаркое, знакомое тело. И комары за окном призадумались, о бренном, о вечном, о том, что, рано или поздно, придет зима.

……………………………………………………………………………...

Сегодня наш отряд устраивает костер. Событие не сказать, чтобы мировой важности. Сколько мы костров пожгли за три недели с пацанами и Галькой. Но всем отрядом, в этом есть какой-то кайф. Верочка нервничает, боится, как бы чего не было. Бояться надо только плохой погоды, всё остальное в наших руках. Картошку мы от нашей кухни получим, испечь сумеем. А уж съесть! Съесть мы её сумеем лучше всех. Только что пожалеем, что мало было.

Последние дни смены меня не тянет куда-то рвануть и там что-то сделать. Мне хочется бродить по дорожкам лагеря, глядеть на клумбы с цветами, улыбаться знакомым девчонкам. Незнакомым тоже. И, к моему удивлению, мне не хочется взрослеть. Может потому, что я уже знаю, что это такое, быть взрослым. Может потому, что я не уверен в себе в этом незнакомом, странном мире. Здесь есть оборотни, здесь наверняка есть тайны.

Еще одна, а лучше две смены в пионерлагере немного подготовили бы меня к вольной жизни.

– Борька! Пошли на последнюю репетицию!

Ну пошли, так пошли.

Нашей компании костюмы к концерту не понадобились. Пионерские галстуки и трусики с маечками. Мы пойдем смотреть поросят в полной пионерской форме. А вот троице из соседнего отряда наши умелицы смастерили три довольно похожие поросячьи мордочки. Хвостики пришьют на трусики и выйдут поросята не хуже прочих. “Хвостики крючками, рыльца пятачками.”

Мы топали по сцене туда и обратно. Мы занудливо пели: Мы их не обидим, поглядим и выйдем. Немногие зрители в зале смеялись и аплодировали. Мы уже победили. А завтра еще больше победим.

– Пацаны! Сбегаем в лес. Последние денечки.

– Почему последние. И у тебя и у Вована путевки на следующую смену. Мы встретимся, пионер Дима. Упросим Вер Михалну, и нам дадут жить в той же палате. Чем плохо?

Пацаны вздыхали, что неплохо и рвались в лес, на вечернюю прогулку.

За деревьями куковала кукушка, стрекотали сороки, белка перепрыгивала с ветки за ветку. Через несколько дней приедут в лагерь другие дети, и те же белки, кукушки и сороки станут рассказывать то же самое о том же самом лесе. Рано или поздно лес повытопчут, а лагерь останется всё тот же… Хотя, чего я вру. Закроют и пионерлагеря, и вся пионерия прикажет долго жить. А вот эта белка останется жива живехонька.

– Не правда ли белочка?

Белка отскакивает от меня и взбирается на самую верхушку дерева. Подозревает меня в нехороших намерениях.

Мы бродим с пацанами по лесу без всякого смысла. Вован нашел гриб подберезовик и даже не очень обрадовался.

– Чего с него одного. Вот если б корзину.

– А ведь в следующей смене грибы пойдут, пацаны. Можно насобирать корзинку и зажарить на костре.

Сообщение Димона несколько подняло нам настроение. Есть для чего жить, есть ради чего терпеть издевательства лагерного начальства.

– Подумаешь. В школе учителя тоже сволочи.

Ребята начинают вспоминать своих сволочей и надо отдать им должное, проявляют большие познания в ненормативной русской лексике. И б…ь классуха и кобель физрук. И зверюга завуч.

Кому-то достаются более-менее пристойные клички, не всё так плохо даже и в советской школе.

– А у тебя Борьк как?

– Всяко.

Я понятия не имею ни о своей школе, ни о учениках данного заведения. Пойти второй раз в школу, причем не в аглицкий колледж, а в советскую постсталинскую школу, у меня даже мороз прошел по коже. Надо избежать такого изысканного мучения. Деньги решают всё, решим и тут. За взятку озабоченный материальным благополучием эскулап сделает мне справку об умеренном идиотизме. Не опасном для окружающих, но не дающем возможности мне обучаться где-либо. Дающем возможность болтаться по улице и вести антиобщественный образ жизни. Всегда я его вел и буду вести. В гробу я видал ваше общество, советское в особенности.

Мы идем не спеша, нас ждет ужин. Лето еще впереди.

Перед сном я решил поподробнее ознакомиться со своим кладом. Место, где я могу посмотреть камешки при электрическом свете и без лишних свидетелей есть. Кладовка в клубе. Выключатель внутри каморки. Можно запереться изнутри и никто тебя не побеспокоит.Сиди хоть всю ночь, перебирай свои сокровища.

Сказано, сделано. Клад благополучно скучал под корнями сосны. Мгновенно перенесенный в кладовку клуба, он не высказал недовольства столь прозаическим местом для его величества бриллиантов и сапфиров. По большому счету ему было всё равно.

Разложив сокровища на листе старого Советского спорта, я приступил к изучению.

Колье я сразу отложил в сторону, тут всё ясно. Вещь коллекционная и крайне дорогая. Сотни тысяч долларов и то в современных начала шестидесятых долларах. В долларах тридцатых годов следующего века, пожалуй что и махнет за миллион.

Серьги с сапфиром. Сапфиры бирманские василькового радостно весеннего цвета. Браслет, извечная змейка из камней кроваво-красного цвета. Тут может ошибиться и профессионал. Не всякий красный камень, рубин. Рядом полежала и шпинель, камень тоже крайне дорогой. Но и альмандины, самые красивые из гранатов, тоже могут выступить в роли заменителей редкого рубина. Но, допустим, рубин. Что дальше?