Пионеры Вселенной

4

На другой день газеты сообщили о разгроме полицией тайной квартиры на Тележной, о самоубийстве Саблина, об аресте Гельфман и Тимофея Михайлова.

Указывалось, что на квартире найдены готовые метательные снаряды, динамит и открыта подпольная лаборатория…

Акции Лорис-Меликова сразу поднялись. Даже граф Валуев, не любивший «ближнего боярина» Александра II и считавший его «выскочкой», на докладе у нового царя принужден был отозваться о нем с похвалой.

Лорис торжествовал победу и хотел всячески затянуть следствие по делу «1 марта», чтоб успеть изловить остальных «злоумышленников» и тем упрочить свое положение при новом дворе…

Шумиха в газетах по поводу открытия полицией тайной квартиры и подпольной лаборатории террористов, казалось бы, должна была обрадовать обер-прокурора синода Победоносцева, который так беспокоился о безопасности царя, но просмотрев утренние газеты, Победоносцев даже почувствовал себя плохо.

«Должно быть, опять разыгралась желчь», – подумал он и, велев подать грелку, прилег у себя в кабинете.

Будучи человеком умным и проницательным, он сразу понял, что эти известия принесут больше вреда, чем пользы. Они могут оказать дурное влияние на государя, а следовательно, и на весь ход истории. «Надо прогнать Лориса. Надо во что бы то ни стало прогнать Лориса», – решил он и, забыв о своей боли, встал, чтоб немедленно предпринять какие-то меры.

Однако, поразмыслив, Победоносцев решил, что сейчас не время ехать к государю, так как он находится под впечатлением так желательных и так приятных ему известий.

«Я поеду вечером, когда государь отойдет от дел и вернется к себе в Аничков дворец. Правда, он очень устает и может с раздражением отнестись к моему визиту, но я поступлю умнее – я не пойду к нему, а лишь завезу письмо. Письмо он прочтет и, может быть, задумается… А уж я постараюсь ввернуть несколько фраз, которые его умаслят…»

Победоносцев подмигнул сам себе и тут же сел писать письмо.

«Ваше величество! Простите, что я не могу утерпеть и в эти скорбные часы подхожу к Вам со своим словом: ради бога, в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решительное значение, не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от вас исходящую, чтобы все слышали и знали: «Я так хочу» или «Я не хочу и не допущу».

Гнетет меня забота о Вашей безопасности. Никакая предосторожность – не лишняя в эти минуты…

Ваше императорское величество!

Измучила меня тревога. Не знаю ничего, – кого Вы видите, с кем Вы говорите, кого слушаете и какое решение у Вас на мысли… И я решаюсь опять писать, потому что час страшный и время не терпит. Или сейчас спасать Россию и себя, или никогда.

Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, – о, ради бога, не верьте, Ваше величество, не слушайте! Это будет гибель, гибель России и Ваша. Безопасность Ваша этим не оградится. Злое семя можно вырвать только борьбой!..

Народ говорит: «Не усмотрели, не открыли». Народ здесь видит измену – другого слова нет. И ни за что не поймет, чтобы можно было оставить теперь прежних людей на местах. И нельзя их оставить, Ваше величество! Простите мне мою правду.

Не оставляйте графа Лорис-Меликова. Он интриган и еще может играть в двойную игру… Берегитесь, Ваше величество, чтобы он не завладел Вашей волей, и не упускайте времени…

Я бы мог рекомендовать Вам многих верных людей, но об этом в другой раз…

Преданный всей душой Вашему величеству, ваш покорный слуга К. Победоносцев».

Перечитав письмо и запечатав его пятью сургучными печатями, Победоносцев витиевато вывел на конверте:

«Его императорскому величеству государю императору Александру III (в собственные руки)».

Дождавшись того часа, когда Александр III должен был выехать из Зимнего, он приехал в Аничков дворец и подошел к дежурному генерал-адъютанту.

– Государь назначил мне аудиенцию и должен был здесь с минуты на минуту, но я хвораю и прошу Вас передать вот это письмо лично государю.

– Будет исполнено! – с поклоном сказал генерал.

Победоносцев вышел из дворца и быстро погнал домой. Его поджарый рот язвительно усмехался: «Этот хитрый лис Лорис, очевидно, и Аничков дворец наводнил своими людьми, но до приезда государя остались минуты, и они не успеют прочесть письмо. На этот раз Лорису не удастся меня провести…»

5

Вера Фигнер вернулась минут через сорок.

Перовская, Кибальчич и Суханов, встретив ее в передней, по сияющим глазам поняли, что ей удалось предупредить товарищей.

Почти следом за Фигнер пришел рыжебородый здоровяк Богданович, «содержавший» лавку сыров под фамилией купца Кобозева.

Он неторопливо разделся, расчесал бороду и, войдя в столовую, со всеми поздоровался за руку.

– Где Якимова? Почему она не пришла? – с тревогой спросила Перовская.

– Скоро придет. Нельзя закрывать лавку раньше времени – может показаться подозрительным.

– А если ее схватят?

– Раньше ночи не придут. Мы знаем повадки полиции.

– Как вы можете в такие минуты разговаривать с такой беспечностью?

– Это не беспечность, а степенность, – усмехнулся Богданович, – в нашем деле иначе нельзя. Торговля не любит суетливости…

Скоро пришла и Якимова – розовощекая, в расписной платке.

– Ну, как удалось тебе, Аннушка, выскользнуть? Не было ли хвоста? – с тревогой спросила Перовская.

– Все благополучно. Я заперла лавку изнутри и вышла через двор. На мое счастье, дворник у ворот храпел.

– Друзья, вам необходимо немедленно уехать, – сказал Суханов, – каждый час в лавку может нагрянуть полиция, и тогда станет трудней…

– Раз надо – мы готовы! – спокойно сказал Богданович.

Скоро из своей комнаты вышла Вера Фигнер и положила на стол паспорта и пачку денег.

– Вот, друзья, вам виды на жительство, адреса и деньги. Слава богу, нам шлют пожертвования со всей России, а то бы пришлось туго… Вы, Юрий Николаич, отправитесь в Москву, а ты, Анюта, в Киев. Лучше ехать порознь.

– Спасибо, – сказал Богданович, спокойно беря свой паспорт.

– Попробуйте, друзья, по возможности изменить внешность, костюм – и немедленно в путь, – сказал Суханов. – Из Москвы дайте нам знать.

– Хорошо, я иду в кухню, чтоб смахнуть бороду, – усмехнулся Богданович, – а тебе, Аннушка, хорошо бы наклеить усы.

– Хватит, Юрий Николаич, – остановила Перовская, – как можно шутить в такие минуты?

– Именно сейчас нам и нужен юмор, чтоб взбодриться, – подмигнул Богданович и пошел в кухню…

Скоро, гладко выбритый, облаченный в темный сюртук, он вошел в комнату и учтиво поклонился:

– Ну-с, господа, узнаете вы бывшего торговца сырами?

– Нет, нет, совершенно другой человек! – удивленно воскликнула Фигнер.

– Надеюсь, что и жандармы подумают то же…

Он взглянул на часы и начал прощаться.

Часа через два с ночным поездом Фигнер и Исаев проводили Якимову. Кибальчич на этот раз остался ночевать на тайной квартире Исполнительного комитета.

Утром дворник дома Менгдена, черноусый татарин Ахмет, в белом фартуке и при бляхе обходил с метлой свои владения. Было уже светло: из булочной и мясной лавки шли кухарки с корзинками.

– Эй, Ахмет, а чего же лавка Кобозевых закрыта? – крикнула одна из кухарок.