Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Грачевский согласился и, пожелав благополучия, ушел…

На другой день Суханов с двумя морскими офицерами увез чемоданы с имуществом «Народной воли», и вечером Ивановская с Людочкой забрали коробки с важными бумагами. Квартира была очищена раньше, чем в нее вломились жандармы.

5

Ночь перед казнью. Черпая, морозная, глухая. Тюрьма как вымерла: ни звука, ни шороха. Стража застыла у железных дверей. Тюремщикам тоже страшно: ведь утром – казнь!..

Камеры смертников отделены одна от другой, чтоб приговоренные не могли перестукиваться.

Вместо волчков – квадратные окошки – можно просунуть руку. Это для того, чтоб лучше видеть и слышать, что делают смертники.

Все они ведут себя по-разному.

Рысаков мечется, почти бегом снует из угла в угол. Его мучит вопрос: почему нет ответа на просьбу о помиловании. «Ведь обещали… Сам Лорис-Меликов дал честное благородное слово. Неужели обманут?.. Ведь дал слово дворянина, что всех простят… А я, я поверил… Эх, если б знал… если бы…»

Рысаков ударил себя по щеке и бросился на кровать…

Минут через пять дверь открылась – вошел бородатый священник с крестом. Рысаков услышал, поднялся, стал истово креститься… Потом долго жаловался священнику, исповедовался и «приобщился святых тайн…»

Михайлов был очень подавлен и обрадовался священнику, но в разговоре с ним был сдержан. А после, несколько успокоенный, сел писать письмо родным…

Желябов и Перовская решительно отказались припять священника. Каждый из них был поглощен мыслями.

Желябов казался спокойным. Его не оставляла мысль, что народовольцы должны отбить их по пути на Семеновский плац. «Кинут две-три бомбы – и все разбегутся. А если еще устроят стрельбу, мы сразу смешаемся с толпой и будем спасены…»

Желябов ждал освобождения еще во время суда. Он верил в Суханова и в созданную им военную группу. И хотя Перовская на суде успела Желябову шепнуть, что партия уже не способна к активной борьбе, – Желябов верил, что Исполнительный комитет оправится от потрясения и, выждав момент, проявит решимость…

Перовская уже ни во что не верила и мысленно готовила себя к смерти. После вынесения приговора ей разрешили написать матери, и все эти дни она ждала свидания. Более всего ей было жаль мать, которой она принесла столько страдания и муки. «Бедная, бедная мама! Прости меня, прости и прощай навсегда».

Эту фразу она повторила несколько раз, потом подошла к столу и с нее начала прощальное письмо.

Написав и отдав надзирателю письмо, Софья стала думать о Желябове. «Милый, наконец-то мы вместе. О, каким героем ты был на суде! Я смотрела на публику и видела восхищение на лицах наших врагов… Завтра мы увидимся снова и простимся навсегда. Мне не страшно, а даже радостно и гордо умереть вместе с тобой. Умереть за дело, которое переживет нас и победит!»

Перовская походила по камере часов до 11 и спокойно легла спать.

Кибальчич, приняв священника, долго дискутировал с ним о боге, о потусторонней жизни, о звездных мирах, но от исповеди и причастия отказался.

Оставшись в камере один, он долго ходил из угла в угол, обдумывая пережитое, а потом сел за письмо брату.

Ему вспомнились стихи, присланные Квятковским из крепости перед казнью и тоже обращенные к брату:

Милый брат, я умираю,Но спокоен я душою;И тебя благословляю:Шествуй
тою же стезею.

«Брат Квятковского был в то время на каторге, а мой теперь в Петербурге. Сказали, что он приехал, но свидания не добился… Какая жестокость… даже Софье Перовской не разрешили проститься с матерью…»

Написав письмо брату, Кибальчич опять стал ходить и думать. Более всего волновал его проект.

«Вдруг ученые уже написали свое заключение, и оно – положительно. Может быть, они послали письмо царю и просят меня простить, чтоб осуществить постройку аппарата? Может быть, уже выступили газеты и царь принужден… Что, если завтра войдут и объявят: вам вышло помилование!..»

Кибальчич вздрогнул от этой мысли.

«Что за нелепость приходит в голову? Да и мог ли бы я, когда везут на казнь товарищей, воспользоваться этой жалкой амнистией? Нет, лучше умереть с поднятой головой, чем жить со склоненной»…

Кибальчич опять стал ходить по камере.

«Пусть смерть, лишь бы не погибло наше общее дело и мой проект… Ведь могут перехватить мысль… И где-нибудь за границей предложат то же самое. Предложат и осуществят… Люди станут вздыматься в облака, перелетать из города в город и, может, из одной страны в другую… Все может быть, но меня уже не будет…»

Кибальчич подошел к окну, взглянул на звезды, задумался. И опять ему вспомнились стихи, которые слышал на новогодней вечеринке:

В бездонном пространстве Вселенной,Где блещет звезда за звездой,Несутся стезей неизменнойПланеты во мгле мировой.Им прочно сомкнула орбитыРабота таинственных сил,И газовой дымкой обвитыПоверхности дивных светил.Им властно дала бесконечностьВеление жизни: живи!И жизнь переносится в вечностьВеликою силой любви.

«Да, жизнь переносится в вечность!.. Может, и моя жизнь перешла бы в вечность, и потомки наши, усовершенствовав мой аппарат, взлетели бы в звездные миры… Где же, где мой проект?..» Кибальчич отошел от окна и опять стал ходить, думая о проекте, и только о нем…

А с проектом случилось вот что: 23 марта тюремное начальство препроводило проект Кибальчича в департамент полиции. Оттуда он попал в министерство внутренних дел.

26 марта утром, за полтора часа до начала суда над «первомартовцами», докладчик по особо важным делам зачитал проект Кибальчича самому Лорис-Меликову.

– Что? На рассмотрение ученых? Да ведь газеты же поднимут невообразимый шум и будут требовать смягчения участи?

– Безусловно-с.

– Нельзя! Невозможно, – хмуро сказал Лорис и, взяв бумагу, написал резолюцию:

«Давать это на рассмотрение ученых сейчас едва ли будет своевременно и может вызвать только неуместные толки…»

Докладчик забрал бумаги и, поклонившись, вышел… Через неделю проект Кибальчича вместе с его просьбой о свидании с экспертами, на которой та же рука начертала: «Приобщить к делу о «1 марта», – был отправлен в сенат…

Поделиться с друзьями: