Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

В толпе сотни людей и ни одного звука… Неподвижность кролика перед глазами удава — оцепенение…

Я плохо видел, что она делала с телом мальчика. Головы сидевших на две-три минуты закрыли фигуру женщины, ставшей, очевидно, на колени. Я услышал ее голос, несколько слов короткого приказа. Кто-то подбросил в костер хвороста, искры столбом, взметнулось пламя, и вместе с этим стихийным порывом огня рванулась вверх прекрасная Пантера, высоко подняв безжизненно обвисшее тело, окрашенное мелом в белый цвет. Все сразу вскочили. Торжествующий рев раскатами прогудел в этом жутком колодце, и в дикой радости вверх взметнулась сотня рук!

Белый — убит! Белый — мертв!

Кольцо черных беснующихся фигур вдруг исчезло: люди упали наземь и прижали лица к земле. Женщина сорвала с бедер некбве и повязку, медленно подошла к груде хвороста, легла на него навзничь и застонала.

«Что такое? Она себя ранила?» Я приподнялся и вытянул шею.

Женщина лежала на спине, слегка согнув ноги в коленях и широко разведя их в стороны. Время от времени ее живот судорожно подергивался, а с уст срывался натуженный стон. «Что с ней?» И вдруг я понял: она родит. Все лежали ниц, не отрывая лбов от земли, а женщина на груде хвороста рожала, по медленно проплывающим над ней клубам тумана бегали багровые блики.

— Гей! — вдруг резко крикнула роженица.

Огромный статный мужчина вскочил с земли, нагнулся под согнутую ногу женщины и, стоя лицом к огню, выпрямился у нее между ног во весь свой огромный рост. На миг я увидел великолепную фигуру воина с поднятыми вверх руками, он потрясал в воздухе копьем и щитом и кричал, как плачут новорожденные: «Уа-уа-уа».

Лежащая ниц толпа ответила приветственным рычанием, но опять прозвучало «Гей!» — и родился новый воин во всем блеске силы, с готовым к бою оружием. Опять «Гей!» — и опять «Уа-уа-уа», снова радостный и торжествующий рев.

Черная Мать Африки рожала своих детей, готовых к бою за свою свободу! Каждый новый воин подбегал к трупу поверженного белого врага и пальцем касался сначала раны на его сердце, потом своих губ. Это была церемония символического пожирания ненавистного врага, и те, кто уже коснулся своих губ, включались в круг, яростно рыча и потрясая в воздухе оружием.

— Гей!

— Уа-уа-уа!

Торжествующий вопль толпы и под звон клинков свирепое рычание. Наконец родился последний воин. Великая Мать вскочила и снова стала царицей экваториальных лесов — Пантерой.

Костер потухал, синий дым тяжелыми струями медленно поднимался в воздух, а женщина с двумя черепами в руках прыгала через костер, что-то кричала и кому-то грозила белыми черепами. Она мелькала в дыму и тумане над последними языками багрового пламени, крутилась и кричала. Кричала слова проклятий. А вокруг нее, ритмично притопывая ногами и потрясая оружием, воины славили бой и месть. Черные фигуры тянулись бесконечным кольцом. Сиплый хор по-звериному рычал в темноту:

— Бей!

— Режь!

— Жги!

— Грабь!

— Смерть! Смерть! Смерть!

Волосы у меня стали дыбом.

Вдруг Пантера что-то крикнула, и воины ринулись на белое тело. Костер потух. В черном мраке, через который ползли туман и дым, слышались тупые удары и хлюпающие звуки терзаемого тела. В ужасе я отпрянул и что есть сил побежал на факторию.

Минуты стремительного бега. Без спасительной трещотки, без оглядывания.

Плохо вы думали бы обо мне, если считали, что я бежал только от страха. Нет и нет! Я бежал вперед, а за плечами, мне вслед, несся мой позор. Отныне он будет со мной всю жизнь. Неотступно следовать за мной до последнего мгновения. На бегу я до боли, до ужаса ясно вспомнил: нож блеснул в руках Пантеры еще до убийства. Аркан… Нож… Чего еще надо? Я знал, знал… Стоя за деревом, я знал, что готовится убийство ребенка и не поспешил на помощь! Я спрятался за дерево, наблюдая убийство в дырочку между листьями. Как?! Почему?! Маленькие мыслишки, как жалкие мышата, пискнули в моем сердце: «Я безоружен… Выскочить — значит умереть… Бесполезной смертью… Почему его жизнь дороже моей? Почему, если он должен умереть, то должен умереть и я? В Париж! Мое место там, где можно помочь делами, а не болтовней!»

Это был последний и самый тяжелый удар. Я плюнул себе в лицо. Сын Пирата и Сырочка — расчетливый трус! Он не похож на отца, который на мостике гибнувшего судна не подсчитывал, чья жизнь стоит дороже. Отец погиб потому, что он был героем, а его сын будет жить потому, что он оказался трусом. В банановой роще я со стоном упал лицом на траву.

Меня привел в себя тихий звон — король Бубу шевельнулся, и звякнула его цепь.

Образ Бубу мне сразу же показался очень привлекательным своей романтичной живописностью. Таинственная гилея… Пигмеи… Вождь, похожий на обезьяну… Для большей красочности был изобретен и титул. Он казался особенно нелепым и именно поэтому особо романтическим. Мне так долго его повторяли, пока все не уверовали, что где-то в дебрях экваториального леса действительно стоит дерево в семьдесят метров высоты, а на его вершине покачивается гнездо, в котором сидит король карликов, ловящий и живьем пожирающий мимо пролетающих птиц. Я живо представлял себя, без малейшей тени улыбки, учтиво и утонченно вежливо ведущим светский разговор с его величеством. Ах, какой фантастический балаган! Как можно было обыграть все детали этой бессмыслицы! И что же? Вот ходячая выставка европейского великолепия вошла в лес. Бесславно погибли все атрибуты нашего хваленого превосходства. Каждый физический удар неизменно оказывался тяжелым психическим Ударом по гордости и самолюбию, каждый пинок судьбы вызывал необходимость спуститься еще ниже на ступень по лестнице собственного величия. Из леса еле выполз покрытый болячками простой смертный, попробовавший вкус сырого мяса, хлебавший вонючую воду с крупными головастиками и жирными козявками и, хуже того, побывавший на должности собаки при негре. В тот день, когда в меня семь раз выстрелили, я забыл о человеке, посаженном на цепь. К двум ПОЦам прибавился третий, и все только потому, что он опять надел шлем и шорты, он опять стал не просто человеком, а той гнусной его разновидностью, которая называется белым господином, гуляющим в шлеме песочного цвета. Я забыл об узнике на цепи, который пытался перегрызть себе ногу. Забыл! И только потому, что Бубу оказался не мифом и королем, а живым измученным заложником…

В тропиках рассвет длится недолго. Только что была ночь, и затем быстро светлеет. Вы знаете, что уже через считанные минуты покажется солнце. В серой мгле я присел у обгорелого дерева.

Поворот ключа. Резкое движение, замок заброшен в кусты. Осторожное вокруг искусанной ноги снятие цепи. Все!

— Ты свободен, король Бубу! — говорю я пигмею. — Беги!

Но пленник так измучен, что не может сам подняться на ноги.

— Пустяки! — пылко говорю я ему. — Пустяки! Сейчас я отнесу тебя в гущу леса, нарву бананов, ты отлежишься и уползешь к своим. Но у меня к тебе есть просьба. Я показал рукой на путь солнца и потыкал пальцем в сторону запада. — Сегодня к вечеру, — ударил себя в грудь, — принеси мне, — жестами и гримасами я натягивал воображаемый лук, прищуривая левый глаз и спуская тетиву со звуком ф-ф-ф, — лук и стрелы, — опять удар в собственную грудь. — Буду стрелять двух белых с фактории, — жест в сторону дома. Я округлил рукой живот, надул щеки и прикрыл глаза. — Толстого и маленького с бородкой, — соответствующие движения. — Я их убью! Понял? Ф-ф-ф, по воздуху, в шею, вот сюда! Они умрут, — я закатил глаза и состроил рожу, которая должна была показать смерть. — Сдохнут! Понял? Нет? Я повторю еще раз и еще, пока ты не поймешь! Я должен получить оружие, они в следующую ночь погибнут! И начал объяснять снова.

Старик сидел совершенно неподвижно, только тусклые глаза исподлобья следили за движениями моих рук.

Не поймет! Я плохой актер, а он не особенно понятливый зритель…

— Ну что же ты, Бубу! Как не понять? Я, лук и стрелы, убиваю бородатого и толстого. Просто!

Он понял. Испуганные, тревожные глаза затравленного животного вдруг ожили и блеснули. Стали человеческими! Он сел. Поднял голову. Негромко каркнул:

— Оро!

Инстинктивно я тоже поднял голову. Уже рассвело, на фоне розового неба над нашими головами отчетливо была видна раскидистая крона дерева, каждая ветвь, каждый сук, каждый лист. И вдруг на толстой ветви показался человек. От ствола отделился маленький пигмей с луком и пучком стрел в руках. Минуту он смотрел на нас сверху, а потом легко скользнул вниз по лианам.

— Бубу свободен! — сказал я ему. — Забирай его в лес! Но твой лук и стрелы отдай мне. Я рассчитаюсь с белыми людьми там, на фактории!

Пигмей озадаченно смотрел на голого черного человека с пружиной и колесом на шее. Кто это? Негр? Белый? Я был не похож ни на того, ни на другого. Но Бубу сказал несколько односложных слов, потом более резко и грубо повторил их, и маленький человек, потоптавшись на месте, несмело протянул мне свое оружие.

— Ну, в лес! — сказал я улыбаясь.

Последнее, что я видел — прощальное приветствие освобожденного. Бубу лежал на спине у своего охранника или кормильца, повернул ко мне голову и поднял руку. Последнее, что он видел — ответный жест привета от перекрашенного в черный цвет белого человека, который крепко сжимал в руке пигмейское оружие.

«Черный цвет кожи и отсутствие европейской одежды — мое преимущество. Сейчас тщательно измажусь снова, повяжусь лианой и сделаю пояс из листьев на негритянский манер. Сирийцы издали примут меня за черного, вероятнее всего, за их удравшего слугу, который возвратился, но боится сразу явиться к хозяевам. Вряд ли они откроют стрельбу без предупреждения. К тому же с большого расстояния их выстрелы не будут особенно опасными, если и попадут, то только по слепому случаю», — рассуждал я, лежа в траве под бананами.