Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

Началась подготовка к походу.

Бонелли ничего не делал без моего ведома и держался как расторопный приказчик. После долгих колебаний было решено пустить для меня вне расписания новую машину, благо нашелся ещё один попутчик почти без багажа. Любезность Бонелли дошла до того, что он решил сам, лично, вести машину.

— Компания требует, чтобы время от времени работа персонала вдоль линии проверялась авторитетным лицом. Я не охотник таскаться по жаре, но на этот раз поеду, ради вас, мсье.

Я от всего сердца потряс руку этому благородному человеку.

— Чувствую, что стою у врат с надписью «Lasciate ogni speranza voi che entradte» («Входящий, оставь все надежды» [Данте]). Так будьте же моим Вергилием и хотя бы на первых поворотах дороги подайте дружеский совет и опекающую руку.

— Обещаю, что уж там и говорить… — скромно кивнул головой славный малый. Чтобы как-нибудь выразить свою благодарность, я пригласил его к ужину.

Затем в обязательном порядке меня отправили на медицинский пункт. Доктор Паскье оказался опытным африканцем, немного смешным старым служакой в потертом костюмчике и стоптанных белых туфлях. Он подробно познакомил меня с тропической малярией, сонной болезнью, лоа-лоа и многими другими страшными заболеваниями, а также с последствиями укусов насекомых и змей.

— Обращаю ваше внимание на этого паука. Его укус, безусловно, смертелен. Запомните общий вид и окраску спинки — это может спасти вам жизнь. Паук прыгает. Если увидите его возле себя, особенно ночью, — не шевелитесь.

— Доктор, — взмолился я, дергая плечами, чтобы освободить прилипшую к спине рубашку, — сушеные пауки при такой жаре — поистине несносная тема. Покорнейше прошу вас пожаловать ко мне на прощальный ужин.

— Погодите, — закричал доктор Паскье мне вдогонку, — я должен вручить вам шприц и ампулы с противоядиями!

— Захватите с собой на ужин! Я спешу к себе — обтереться холодной водой.

Солнце исчезло за крышей гаража, и сразу посвежело.

Ужинали на пыльной крыше под тентом, политым водой, Когда нам подали коньяк и кофе, все пришли в отличнейшее настроение.

— А ведь я — тоже моряк, и мне довелось хлебнуть соленой воды, — я сказал это, думая сделать приятное мсье Бо-нелли. Моряки и охотники любят за чаркой вина вспомнить какую-нибудь невероятную историю. Но он промолчал, и это меня удивило.

— Я заметил на вашей руке якорь, дорогой друг. Ведь вы моряк?

— Да, когда-то плавал и рад встретить здесь человека с просоленной кожей.

— Я вам подливаю еще стаканчик, не тянет ли вас на мостик?

Бонелли замялся. Доктор, у которого нос и щеки уже пылали, закричал со смехом:

— Какой Дино моряк!

Бонелли сделал знак, и к столику подсела черноглазая и пышная девушка, уже давно наблюдавшая за нами.

— Синьорина Беатриса, — отрекомендовал Бонелли и, шутливо обняв за плечи, добавил: — Моя старая любовь.

Разговор сразу стал шумным. Синьорина подняла бокал за успех моей поездки, затем мы выпили за прекрасных итальянских девушек. Появилась гитара, но Бонелли степенно вынул потертый портмоне и сдержанно сказал:

— Пора кончать! Нам, африканским служакам, не следует увлекаться, да и деньгами нас не балуют.

Я заплатил. Все встали.

— Мсье ван Эгмонт, — сказал Бонелли, закуривая свою трубочку, — зайдите ко мне в контору подписать документы. Затем даю вам ровно час отдыха, и мы трогаемся.

— Вот страховой полис на имущество и жизнь. Советую подписать: мало ли что случится в пути.

— Слава Богу, родственников у меня нет, и радоваться моей смерти некому, — я засмеялся и небрежно махнул рукой.

— Как угодно. Мы, французы, не делаем и шагу без страховки.

— Французы — устрицы, их не оторвешь от места, к которому они приросли. Мы с вами — другое дело. Голландцы и итальянцы легки на подъем.

Лицо Бонелли стало вдруг серьезным. Он вынул изо рта трубочку, подтянулся и отчеканил медленно и веско, почти торжественно.

— В Алжире много французских граждан итальянского происхождения, но мы — не итальянцы, а французы, и, осмелюсь утверждать, хорошие французы! Взгляните-ка на моих двух братьев.

На стене висели фотографии времен Первой мировой войны. Два офицера в форме французской армии стояли у орудий. Между порыжевшими от времени карточками красиво вилась новенькая трехцветная ленточка.

— Герои Вердена. Оба пали, — голос Бонелли дрогнул.

— Простите, — смущенно пролепетал я и крепко-крепко пожал его руку.

Открываю дверь комнаты. Две пышные, слегка влажные от жары руки обхватывают шею.

— О, carissimo mio, — страстно шепчет синьорина Беатриса и прижимается ко мне полной грудью.

— Слишком жарко, синьорина.

— Дальше станет еще жарче! — она кокетливо играет глазами. — Не теряйте времени, культура кончается!

— Почему вы полагаете, что я ищу культуру?

— Ах, так. Хорошо, что вы сказали. Grazia, — девушка говорит вполголоса и деловито. — Хотите арабку или негритянку? У нас есть настоящая дикая негритянка!

— Настоящая ли?

— Клянусь Мадонной и младенцем Иисусом! Мы держим их специально для господ путешественников.

— Отлично налаженный сервис, синьорина.

— Деньги, синьор! Они и в Сахаре делают чудеса. Я посылаю негритянку?

— Пришлите лучше слугу с кувшином воды.

Вот и торжественный момент выезда!

Белый вездеход подан. Мы с попутчиком усаживаемся за спиной водителя на удобные мягкие скамейки, похожие на сиденья хороших автобусов. Рядом с Бонелли, устраивается коренастый пожилой человек с могучими усами и оловянным взглядом — Гастон. Он на минуту привлек мое внимание. Он пьян — это наш штурман: перед его сиденьем прикреплен штатив, видно, для астрономических инструментов и наблюдений. Мы будем плыть в песчаном море по луне, звездам и солнцу!

Последние сиреневые облака угасли. Появились крупные звезды.

Ни арабов в бурнусах, ни верблюдов, ни звона бубенчиков. У ворот в белой чадре (м'лафа) стоит девушка, и, судя по банке консервов в руках, она не из сказок Шехерезады.

— Вперед! — командую я.

Бонелли дает газ, поплыли облака зловонного синего дыма, и мы с грохотом выезжаем за ворота. Начинается та пустота, от которой и произошло слово пустыня. Малопонятное в Европе и исполненное такого грозного смысла здесь. Отсутствие условий для жизни властно господствует в гнетущем пейзаже. Пустота и безлюдье, глаза воспринимают все живое как что-то редкое и странное, как привет и подарок. Сначала я делаю снимки пустыни и держу фотоаппарат наготове. Но что снимать? Справа, слева и впереди — плоский и ровный каменистый грунт, скучный как стол. Вначале пути иногда среди голой местности высятся развалины — остатки римских городов. В одном месте я сфотографировал гордую и прекрасную колонну и перед ней сделанный из зловонного тряпья шалаш, из которого видны грязные и тощие ноги. От римской эпохи сохранился еще один многозначительный и контрастный памятник — фоггары, остатки древних подземных водопроводных сооружений. Они тянутся во все направления и на многие километры, осыпавшиеся и забытые, а кое-где до сих пор употребляемые в дело: в прохладных подземных коридорах ютятся семьи арабов, и из ям иногда торчат головки черномазых ребятишек.