Пир на заре

Перед краем лесного оврага неожиданно меня встретил олень. Он двигался глубоко внизу навстречу овражному ветру, и над оврагом видны были только рога. Рога были тонкие, вычерченные с певучей плавностью почти прямых линий, так обязательных для всякого благородного оленя. Но на концах рогов колыхались тончайшие и узорные пластины пламени. Пламя покачивалось в такт шагу и в размер полёта ветра.

И, лишь очнувшись от минутного ошеломления, сумел я понять, что вижу обычный клён, клён старый, стройный, пообдутый ветрами. Теперь, как вспомнишь про него да про другие клёны глухоманей, так и чудится, будто замерли по осенним лесам золотые олени.

НЕБО И ДОРОГА

Прошла по листве мокрая гулкая буря, над лесной дорогой нашей разомкнулись деревья. В осиннике стало светло, и в лужах теперь стоит небо.

Замрёшь на берегу лужи, словно скала в небесах тебя держит, а внизу — сине, ясно, да глянешь, и гуси плывут в небесах под ногами. Голова даже кружится. И кажется, летишь.

На что конь, и тот порой забудется и упрётся перед лужей, глядит под ноги в небо бешеными глазами, словно в пропасть.

ТИШИНА ЛЕСА

Сквозь безветрие лесов пришёл еле обозначившийся острый крик. Тотчас же, не повременив, сорвался с липы ясный лист. Он послушно закачался в плавном воздухе. Будто к нему был послан заблудившийся голос тот.

"Услышал", — подумалось мне о нём.

Лист осторожно лёг вдали на моховые топи леса и подал тишине слабый шорох. "И я услышал", — подумалось мне о себе под тёмной прозрачностью высокого ельника, кое-где пробитого клёном и липой.

И я услышал.

ЛИСТЬЯ

Те самые листья, которые так недавно шумели высоко под облаками, теперь летят ко мне под окно.

— Куда вы летите?

Они толпятся у завалины торопливой золотой стаей. Они силятся поведать мне что-то. Но я не понимаю речей их.

— О чём вы?

Тогда они летят к малышу Гельке, который сидит посреди дороги и возводит из пыли какие-то лиловые города.

Они окружают его. Они вспархивают ему на локти и на плечи. Он улыбается им, он подбрасывает их, он их ловит. Он ни о чём их не спрашивает. Они ничего ему не говорят.

Они поняли друг друга.

Они просто играют.

ПОТЕРЯННАЯ ГРУСТЬ

Мне вспоминается сентябрь далёкого года. Какие глубины синевы открывались тогда над лесами! Сколько шороха, мимолётного, чуткого, ожидало ветер под каждым кустом! Какие осторожные листья сыпались в жёсткие травы!

Ветер делал с листвой что хотел, и с каждой минутой из лесов уходил полумрак. На смену зелени, птичьему говору незаметно приходил тихий пронзительный свет. То ли это светили сугробы листвы, то ли солнце свободней сияло сквозь поредевшие ветви. Колыхалось какое-то радостное настроение праздничной грусти.

Люди с утра уходили из деревни в поля и возвращались уже на ощупь, в темноте. Вскоре стало казаться, будто леса не опадают в пустые равнины, а, словно облака, поднимаются в небо.

Каждый чувствовал, что отсветит ещё несколько дней, и леса придут к чему-то ненаглядному, но точно ощутимому, как отдалённое пение ветра.

И тут пришло письмо, я должен уезжать.

И я уехал.

С тех пор уже третья осень. И всякий раз я прихожу в эти леса. Но сентябрь как будто не тот. Не вижу я больше той несостоявшейся счастливой грусти. И каждую осень ищу я за деревней это потерянное ощущение, словно оно где-то стоит на пригорке, молчит под рябиной и вот-вот аукнется издали.

ВОСПОМИНАНИЕ О ЛЕТЕ

По лесу прошёл ливень, и я напал на дорогу, когда во всю ширину её уже катился ручей. Я вошёл в воду. Она была холодна, и если бы я хоть немного опасался простуды, ни за что не побрёл бы водой.

Из-за тучи ударило солнце, лучи его процедились сквозь сомкнутые кроны, позеленели и зажгли прошлогоднюю листву сиреневым сиянием. Обочь дороги на этой сиреневой листве я и увидел быстрый босой след. На ближайшей дорожной излучине хозяин следа должен был, глубоко наклонившись, пройти под тяжёлой лапой почтенной ели.

Эта еловая лапа голубыми от дождя иглами кротко держала на ветру длинный жёлтый волос. Волос скручивался в широкую сверкающую спираль, ветер старался разогнуть его, но гроза уже прошла, и силы у ветра не хватало. Ветер был робок, в нём не чувствовалось настойчивости.

Женщина явно торопилась, словно за кем-то поспешая, проваливалась сквозь листву в грязь, но всё-таки не входила в ручей. Я вышел из ручья, осторожно ступая там, где прошла она. Моя широкая нога закрывала её ступню без остатка. Мне хотелось идти по этому следу куда угодно.

Ручей свернул с дороги и ушёл в лес по оврагу. Теперь я понял, за кем спешила светловолосая лесная путешественница, потому что из ручья вышел на дорогу широкий мужской след.

Но я продолжал идти за ней, пока следы вели по глинистой холодной дороге. Когда дорога взмыла на тёплый песчаный косогор, словно с неба свалился на неё третий, крошечный детский след.

Что делать?! И я свернул в чащу, потому что давно уже прошёл тропинку, которая могла привести меня прямо к дому.

КОРАБЛИ

Вокруг села растут срубы. Их рубят, их громоздят прямо на лужайках, просто на земле. Потом их разберут и собирать станут там, где нужно ставить дом.

Издали эти длинные пустые сооружения на взгорищах окраины напоминают корабли. Корабли с ожиданием смотрят в жёлтые дали осени, откуда дует листвой, облаками. Веришь, что вот-вот и двинутся эти белые молодые суда в бесконечный счастливый поход. Навстречу дням, навстречу ветру, навстречу запахам палой листвы.

По срубам бегают ребятишки, выглядывают в окна, играют в какие-то новые вещие игры. Вот они, они-то и станут капитанами этих кораблей в их далёких неведомых странствиях.

ПЛАТОК

На холме стояла девушка. Над холмом улетали журавли. Девушка, сняв с головы платок, с журавлями прощалась платком. Она растянула его над головой, и ветер надул его, ветер хотел превратить его в птицу. Платок поверил ветру и рвался в небо. Я испугался, что девушка поверит платку, отпустит его, и тот упадёт, обескрылев.

Но девушка не поверила. Она только долго ещё держала платок над головой, с журавлями прощаясь, хотя уже и видно их не было в серой облачности неба.

КРАСАВИЦА ЛУГА

Она бежит вдоль сосняков и ельников, кружится на бегу; она вдруг замрёт и о чём-то шепчется с ивняком; вдруг она вся заблещет, от неё пахнёт холодом и песками; она знает, где пляшет по омуту стерлядь, где осётр точит воду кованым длинным носом; она всё бежит и оглядывается на жаркие следы босых ребячьих ног по берегам.