Пирамида Мортона

— Вы пойдете на “Стену”? — пробегая мимо, окликнула меня молодая женщина с зелеными глазами. — С сегодняшнего дня показывают заново! Не пропустите!

Я что-то промычал в ответ — тоже на ходу, едва успевая за своим поводырем, приведшим меня к дверям со светящейся надаисью РЕСТОРАН “РОБОТ”. Они моментально распахнулись, пропуская нас. Вначале я думал, что попал на крышу. Высоко-высоко над головой голубело небо, солнце заливало столики. Я сел за один из них, электронная собачка покорно улеглась у моих ног. Столик был пластмассовый, с бортиком, с похожим на мембрану отверстием с краю и чрезвычайно толстыми металлическими ножками на колесиках. Я нарочно выбрал место подальше от людей и теперь издали разглядывал их. Нормальные, занятые процессом пищеварения люди. Внешне они почти ничем не отличались от моих современников, если не считать большого однообразия в покрое одежды и разнообразия в выборе красок. Уже в мое время многие модяицы предпочитали искусственный цвет волос естественному. Сейчас я замечал самые неожиданные оттенки. И все же одетая в комбинезоны молодежь вполне могла бы сойти за обедавшую в заводской столовой смену, не будь светового пятна, застывшего на полу возле своего подопечного. На одной стене загорались и снова гасли уже знакомые по справочнику названия и шифры рядом с указанием времени. По другой пробегали совершенно непонятные слова. Изредка среди этих загадочных названий попадалось вызывавшее во мне определенные ассоциации слово. Оно вызывало в памяти иногда блюдо, иногда даже целое меню, но повинен в этом был, очевидно, голод. Я думал — стоит мне занять место, как подбежит робот с переброшенной через шарнирную руку белоснежной салфеткой и, согнув свои сочленения в низком поклоне, осведомится: “Что, господин, угодно?” Но робота не было и в помине. Тогда я, совершенно позабыв, что нахожусь не в ресторане XX века, стал нетерпеливо барабанить пальцами по крышке стола. Ничего не произошло, если не считать быстрого взгляда, которым меня пронзил одиноко сидевший поодаль блондин средних лет… Он сразу отвернулся, я даже не успел разглядеть его лица. Остальные не удостоили меня вниманием. Я уже понял — здесь каждый делает все, что ему вздумается. Неплохое правило для санатория. Или это вовсе не санаторий, а Дом Тысячи Радостей, по образцу мортоновских райских поселков для престарелых, только приноровленный к запросам более молодых?

А между тем еда все не появлялась — ни волшебным, ни самым обыкновенным способом. Даже солнце и небо над головой уже не радовали. Я успел заметить: голубая крыша Земли ведет себя вопреки всем законам физики — отражает светящуюся стену, как и полагается совершенно прозрачному потолку. Я с упреком взглявул на своего поводыря. Может быть, мне только показалось, что он весь сжался от сознания вины. Во всяком случае, было ясно — помочь с едой он мне не в состоянии. Оставалось только подсмотреть, как другие добывают пищу в этом заколдованном мире.

Недалеко от меня уселась парочка. Оба, как по команде, подняли голову, изучая стену. Потом женщина, наклонившись к отверстию в пластмассовой крышке, повторила вслух десяток бегущих по стене слов. Не дожидаясь результата, я повернулся к ним спиной и, наугад выбрав несколько названий, сообщил моему столику. И тут он сыграл со мной презлую шутку — больно отшвырнув опиравшийся на пластмассовую поверхность локоть, укатил на своих колесиках и исчез в стене. Но долго сердиться на него не пришлось. Уже через минуту он снова появился и, ловко лавируя между такими же, притворившимися обычной мебелью кибер-официантами, принес долгожданный завтрак.

Закончить его мне не удалось. Помешали огромнейшие буквы, загоревшиеся слева взамен прежних мелких надписей:

ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!

КИНОЗАЛ “СТЕНА” КС 12.00 ПЕРВАЯ ДЕКАСЕРИЯ

Посетители ресторана, бросив недоеденными тарелки и недопитыми стаканы, вскочили и, почти синхронно поставив стрелки циферблатов на “КС”, направились к дверям.

Опережая их, туда же побежали светящиеся стрелы.

Массовый психоз захватил и меня. Может быть, таинственная первая декасерия немного приоткроет завесу над мучившим меня вопросом: почему я живу в “Эру Стены”, а не в “Эру Окна”? Однако, в отличие от других, я задержался, чтобы сказать моему столику “спасибо”.

— Дал бы лучше чаевые! — противно наглым голосом откликнулся четырехногий официант.

Я опешил. Это напоминало мне что-то знакомое. Спроектированное Лайонеллом Марром проверяющее роботоустройство в телебашне, типичный образец его представления об англосаксонском юморе. Вспомнилось, как телемортоновская девушка не соглашалась впустить меня одновременно с Торой в движущийся коридор и как с потолка раздался грубый окрик: “Впустить, дура!”.

Наверное, Лайонелла уже давно нет в живых — такие неуемные в неистовой жажде поскорее достичь цели разрушители рано сжигают себя. Свою пирамиду из проклятий он так и не выстроил. Пока что я не слишком симпатизировал восхваляемой государственным секретарем Стабильной Системе, может быть, потому, что, по сравнению с арифметикой моей эпохи, она была чем-то вроде высшей математики. Но во всяком случае, мир не стал теми жестокими гигантскими сверхджунглями, в которые его когда-то мечтал превратить Лайонелл.

Когда я выходил, левая стена все еще пылала неоновым пожаром, призывая посетить кинозал “Стена”. А в ресторанном зале оставался единственный посетитель — блондин, так странно взглянувший на меня, когда я барабанил по столику. Он сидел в дальнем углу, спиной ко мне, и смеялся. Не надо мной ли?

На фильм я пришел с опозданием. Титры уже кончились. На экране я увидел белый зал в восточном крыле Белого дома. Мне он был знаком не только по снимкам.

Это было, если не ошибаюсь, в 1963 году. По старому летосчислению, хронология нового мне еще не давалась.

Джон Кеннеди устраивал интимный прием, на котором должен был присутствовать отец. Меня он тоже взял с собой. Я не очень-то стремился к высоким знакомствам, но мне, семнадцатилетнему парню с типичным пороком юности — иллюзиями, хотелось все-таки посмотреть на президента, который умел не только произносить речи.

Сейчас на том месте, где тогда находился бар, стояли в торжественной позе, как солдаты на параде, мужчины и женщины разного возраста, но с одинаково интеллигентными, волевыми лицами.

Торжественная тишина. В рассчитанном на тысячу человек кинозале чувствовалось напряжение. Словно сейчас раздадутся слова, решавшие их судьбу. Люди тяжело дышали, этот единственный звук только подчеркивал намагниченную тишину.

Потом ее сменил торжественный голос диктора:

— 23 сентября последнего года старого летосчисления, в труднейший для страны час, когда мы со дня на день ожидали внезапного атомного удара с Востока, президент Соединенных Штатов призвал к себе самых отважных и опытжых секретных агентов. Им предстояло отвравитьсл в разные страны и, в случае возникновения войны, докладывать о сложившейся там обстановке. Этот фильм составлен из документальных кадров-донесений, которые они до последней минуты передавали по гравителеону. Их было ровно сто — пятьдесят мужчин и пятьдесят женщин, погибших на боевом посту в первые дни Новой Эры… Сейчас президент попрощается с ними, и они больше никогда не увидят ни его, ни Белый дом, ни Вашингтон, ни Америку.

Президент медленно подошел к стоящим в нервом ряду. До сих пор я его видел только со спины. Теперь он повернулся. Картина была стереоскопической, намного выше того довольно примитивного уровня, каким гордился мой век. Фигуры словно выходили из рамок экрана, приближались вплотную к каждому зрителю.

Президент пошел прямо на меня, я увидел его лицо с жесткими морщинами, под стать серым колючим глазам, и громко воскликнул. Это был мой двоюродный брат Болдуин Мортон! Он пожал руку двум женщинам и двоим мужчинам, стоявшим в переднем ряду. Когда они выходили из зала, по экрану проплыли титры с их именами. Потом появилась надпись: “Стена. Первая декасерия, 1-я серия”.

Начало фильма было скучноватым. Подробно показывалось, как четверо агентов надевают абсолютно прозрачные, плотно прилегающие к одежде и телу антирадиационные костюмы, как проверяют лученепроницаемые контейнеры с кубиками концентрированной пищи и синтезированной воды, как их инструктируют в обращении с электронным оружием и гравителевизионными микрокамерами. Диктор пояснил, что розданные агентам сто гравителеонов были единственными когда-либо изготовленными, ибо в первый день войны погибла группа работающих над изобретением ученых и вместе с ними секрет используемых для св-язи модулированных гравиволн. Потом показывалось, как специалисты проверяют атомную подводную лодку с фантастически простым электронным управлением, как погружают в ее брюхо разведывательный ракетоплан. Еще одна сцена прощания — и четверо агентов опускаются в подводную лодку, люк захлопывается, конец первой серии.

Вторая начиналась с уличной сценки в пригороде Парижа. Четверо секретных агентов, ничем не отличающихся от окружающей толпы, бродили по рынку. Люди разговаривали о войне, возбужденно читали газеты, толковали о том, кто первый ударит — Америка или Китай.

Россия держалась пока что в стороне от назревающего конфликта, но, судя по выкрикам уличного продавца экстренного выпуска “Телемортон, Франция”, Соединенные Штаты боялись неожиданности с ее стороны.

Потом вдали вспыхнуло огромное солнце.