Пирамиды роста

– На нашей улице перевернулся грузовичок с ништяками! Рыбный-то чёткий! Через полгода притащился, как обещал.

А у Вали было чувство, словно приехал красивый богатый младший брат, которого придётся опекать, потому что старшая, потому что местная. И надо найти ему невесту, ведь жаль, если попадёт в плохие руки.

Свен позвонил на следующий день:

– Я имею отличный офис, но не имею помощница. Делал разговор к тебе, Валья?

– Помню разговор. И помню, что тебе ответила.

– Сказала про человек. Он тебя позвать?

– Да.

– Ты есть его жена? – спрашивал так чётко, словно речь шла о сортах и количестве покупаемой рыбы.

– Нет. Он женат. Он политик.

– Он имеет любовь к жена и карьера, а не к Валья? – подчеркнул Свен, и это резануло по сердцу. – Когда мы будем семья, не станешь делать любовь к другой мужчина.

– Люблю его как сумасшедшая!

– Хочу делать встреча с ним, с политик, – попросил Свен.

– Я ему сказала, что ты старый, толстый и не говоришь по-русски, – засмеялась Валя.

– Это будет приятно, что ты делать отказ не старый и говорю по-русски. – ответил Свен. – Мне хорошо спросить с этот политик о таможня. Я хотел делать как закон, но русский партнёр сказал, как закон нельзя.

Валя была бы рада их познакомить, но Горяев не появлялся. Правда, стал звонить: коротко и нежно говорил, что соскучился, что вот-вот будет посвободней. И прислал в кабинет водителя Славу с корзиной роз. Пришлось снова соврать Маргарите, что это от благодарного больного.

Перед сном Валя мечтала: хорошо бы Горяева выгнали из депутатов и они бы ежедневно встречались. Не на госдаче, не в Белом доме, а гуляя по парку или по Ленинским горам. Его бы никто не узнавал в тёмных очках, и никому бы не было до них дела.

А Свен теперь ежедневно звонил, придумывая вопросы о московской жизни, на которые мог бы ответить сам. Да и вопросы были из жизни богатых, и Валя растерянно отвечала: «Я там не была! Я так никогда не пробовала! Зачем выбрасывать деньги, лучше купить на рынке».

И наконец решила, что пригласить Горяева домой для знакомства со Свеном – отличный повод позвонить самой. Ведь она стеснялась звонить ему сама. Виктор сперва удивился, потом посоветовался с секретаршей и назвал день и час встречи.

Свен обрадовался, на его красивом лице нарисовалось: познакомлюсь, решу проблему. Женитьба на Вале казалась ему не большей проблемой, чем, например, отсутствие в московских антикварных бронзовых ламп, подходящих под его гостиную.

Валя, Вика и мать сели писать «концепцию» приёма высоких гостей.

– Салат «Оливье»! – произнесла мать как заклинание.

– Ма, ну, не Новый год, – возразила Валя.

– Бабуль, чушь на входе даёт чушь на выходе, – включилась Вика. – Пиши: салат французский – шампиньоны, рис, кукуруза, сладкий перец!

– Кто ж этим людей кормит? – возмутилась мать, – Кукурузу свиньи да утки едят, а рис – детишки от поносу!

– Ма, надо выпендриться. Оба отродясь таких квартир не видели.

– Квартира не хуже других, – обиделась мать. – Окна протереть насвежо. Занавески подкрахмалить. Шарику бант привязать. Новый куплю, шёлковый. Ложки зубным порошком подчистить. И Ельцина, доча, принимать можно!

Пригласив Виктора и Свена домой, Валя, с одной стороны, чувствовала себя беззащитной, как в гинекологическом кресле, и для поддержки позвала Юлию Измайловну. С другой стороны, было важно ткнуть ухажёров носом в то, что она в их понимании нищая, но деньгами её не купишь.

В городке, где росла Валя, в развалюшном каменном домишке жила семья Слепцовых. Папаша Слепцов был немного не в себе, работал почтальоном и сочинял дурацкие стихи. Мамаша кое-как числилась на фабрике, а замурзанные пацаны учились на двойки и вечно гоняли перед домом консервную банку.

Возле их дома райисполком решил разбить сквер и выселить непутёвую семью в новенькую пятиэтажку. Но папаша Слепцов объявил, что не поедет из своих каменных хором, и написал письмо Брежневу. Его пытались сломать даже трёхкомнатной квартирой в доме для начальства – отказался.

«От Брежнева» пришла бумажка на бланке: «Получили, рассмотрим». Папаша Слепцов показал её всему городу, и в райисполкоме так испугались, что разбили сквер, некрасиво обогнув дом. Весь город считал, что папаша Слепцов хотел выманить что-то пожирнее трёхкомнатной квартиры, да промахнулся.

А он всего лишь решил остаться в развалюхе, которую построил его дед. Валя чувствовала себя между Горяевым и Свеном папашей Слепцовым и размахивала перед собой этим ужином, как почтальон «брежневским» письмом на бланке.

Готовясь, отменили приём в кабинете, стали двигать мебель, сервировать стол. Подоконники украсили вазами с наломанной в парке сиренью. Она в этом году припозднилась, придала комнате дачный оттенок и окутала её волшебным ароматом.

– Троицын день нынче, – заметила мать. – В нашей деревне девки на Троицу берёзку вниз клонили, ветки ей травой заплетали. Да гадали на суженого.

– Так и у нас типа кастинг, – хмыкнула Вика, нанизывая бутербродики на пёстрые пластмассовые шпажки, как подсмотрела в журнале.

Мать не знала слова «кастинг» и на всякий случай осуждающе покачала головой. Она с утра колдовала в кухне, не подпуская к плите никого. И каждый раз, когда к подъезду подъезжала машина, спрашивала, точно расставив акценты:

– Глянь, доча, он или «сам»?

Юлия Измайловна приехала в половине восьмого. Свен появился в две минуты девятого. Валя даже поморщилась про себя, хоть бы на десять минут опоздал. С непроницаемым лицом шаркнул ногой перед открывшей рот матерью, сунул ей в руки бутылку вина. Оглядел комнату и кивнул на накрытый стол:

– Есть очень красиво!

– Ещё пельмени и пирог, – отчиталась мать, не сводя с него восхищённых глаз.

– Знакомься, Свен, это Юлия Измайловна, – представила Валя. – Можно считать, я её воспитанница.

– Аперитив? – спросил Свен, поклонившись Юлии Измайловне.

– А что это? – не поняла Валя.

– Ес, сэр! – откликнулась Вика, налила ему стопку водки и поднесла огурчик на пластмассовой шпажке. – Рашен аперитив.

– Водка? – Он замотал головой.

– Национальная традиция! Дринькай, или обидишь хозяек, – настояла Вика, и Свен, морщась, осилил стопку маленькими глотками.