Пират (сборник)

– Ладно, ладно, трогай, не прохлаждайся, – сердясь, торопил Рыбкин.

Гость взял повод и повел Браслета к выходу. Ворота еще с вечера были отперты и грозное предупреждение коменданта снято.

Уже на улице их догнал запыхавшийся Рыбкин.

– Подожди! – крикнул он.

Гость остановил Браслета. Рыбкин опустил руку в глубокий карман брюк и извлек на свет сверток.

В большой газетный лист был завернут крохотный кусочек черного хлеба – дневной паек Рыбкина.

Старик сунул хлеб Браслету и пошел назад, не оглядываясь. Гость тронул повод. Браслет торопливо проглотил хлеб.

Через несколько шагов Браслет оглянулся.

В просвете широко открытых ворот, как в огромной раме, стоял маленький человек. Он стоял не шевелясь и опустив руки. Усы неподвижно свесились книзу, как крылья замерзшего на лету воробья. На кончиках крыльев застыло по крупной ледяной горошине.

Браслет тихонько заржал. Гость потянул за повод, и, тряхнув головой, жеребец послушно пошел за ним следом.

Глава пятая

Новый хозяин Браслета носил длинное и пышное имя – Автогужтранс.

Браслета поставили в огромную конюшню на полсотни денников. В тот же день его перековали на толстые городские подковы. Кузнец с издевкой вертел в руках и гнул старые беговые подковы – тонкие металлические пластинки с желобом внутри. Новые подковы первое время лишним грузом висели на ногах, но скоро Браслет к ним привык.

К вечеру в конюшню стали возвращаться лошади.

Браслет четыре месяца не видел ни одной лошади. Близость их его волновала и радовала. Он громко ржал и, задрав голову, гоголем ходил по деннику.

Лошади не обращали на Браслета внимания. Они набрасывались на корм, потягивали и расправляли уставшие за день мускулы.

Жильцом соседнего денника оказался огромный бурый брабансон Митька, гордость всей конюшни.

Это был толстый жеребец на коротких ногах, с толстой шеей и маленькими, злыми глазами на мясистой голове.

Жеребцы сразу же захотели познакомиться. Уткнув головы в решетку, они долго обнюхивали друг друга и с храпом втягивали воздух. Потом одновременно прижали к затылку уши и, оглушительно взвизгнув, изо всей силы заколотили копытами по перегородкам.

Война была объявлена.

Наутро заведующий Палкин, он же вчерашний гость Рыбкина, и другой, маленький, кривой на один глаз, вывели Браслета из денника и надели на него рабочую сбрую. Браслет попробовал было стать на дыбы. Но ему пригрозили кнутом, и он покорился. Только в глазах его загорелись холодные зеленые огоньки.

Больше всего остального его раздражал хомут. Хомут лег на плечи свинцовым грузом, он мешал двигаться плечам и гнул книзу гордую шею.

Будь здесь Сенька или Рыбкин, они, наверное, посоветовали бы дать жеребцу привыкнуть к новой сбруе и пока не торопиться впрягать его.

Браслет стоял спокойно, только кожа подергивалась мелкой дрожью, как от озноба, да уши ни минуты не стояли на месте.

Кривой Федька набросил на него седелку и принялся затягивать ремень. Вдруг он поднял голову и удивленно посмотрел на Браслета.

– Ты что? – спросил Палкин.

– Жеребенок вроде с секретцем получается. Подпруга не сходится. Разрази меня на месте.

– А ты говорил, жидковат для ломовой качки, – упрекнул Палкин.

– Погоди, рано хвастаться, – остановил Федька.

Принесли новую седелку. И Федька, уже забыв недавнее сомнение, тыкал в бок Браслета пальцем и кричал:

– Гляди, гляди, на одну только дырочку меньше, чем у Митьки! Разрази меня на месте.

Браслета запрягли в тяжелые ломовые сани.

Федька тронул вожжи. Жеребец рванул вперед и разом остановился. Хомут и оглобли сползли к ушам. Браслет закинулся, танцевал на месте и не хотел идти. Федька больно стегнул его ремнем под живот. Тогда он как ошпаренный вылетел на улицу.

Обида и раздражение напрягли мускулы и затуманили голову.

Выкатив невидящие, помутневшие глаза, он понес, не разбирая дороги.

Тяжелые ломовые сани летели за взбесившейся лошадью, почти не касаясь земли. Ухватившись руками за дно саней, плашмя лежал Палкин.

Федька уперся ногами в передок и повис на вожжах. Удила разорвали Браслету рот.

Лошадь отупела от ярости и не чувствовала боли.

Браслет II, лучший рысак ипподрома, не знавший сбоев потомок рысаков-рекордистов Старого и Нового света, для которых рысь стала естественным аллюром, несся галопом, огромными скачками поглощая пространство.

Прохожие испуганно прижимались к домам. Палкин и Федька вылетели из саней. Сани треснулись о тумбу и разлетелись вдребезги. Даже не заметив случившегося, обезумевший Браслет помчался дальше. Две оглобли – все, что осталось от упряжки, – чертя по снегу зигзаги, тянулись по бокам.

Заскочив в тупик, Браслет с полного хода ударился о деревянный забор и рухнул вместе с ним на землю. К нему подбежали Палкин и Федька и помогли подняться. Он стоял, покрытый пеной, и тяжело и шумно дышал.

Белая пелена медленно сползла с глаз. Напряженно и тоскливо смотрела лошадь на людей. Казалось, что Браслет только что проснулся и не мог понять, где он и что с ним. Розовая пена капала с губ на снег.

Серьезных повреждений и ушибов на нем не было.

С опущенной головой покорно поплелся Браслет за возчиками. Поравнявшись с осколками саней, Палкин сказал Федьке:

– Дешево отделались. Другой раз дуракам наука. Надо его исподволь приучать. Он, может, никогда и хомута не видел.

– С таким злодеем и повозиться не грех, – потирая разбитую скулу и припухший глаз, ответил Федька.

Он уже влюбленными глазами смотрел на Браслета.

– А как звать его? – спросил он.

– Забыл спросить, – огорчился Палкин.

– Ну, тогда назовем Злодеем.

– Ладно, – согласился Палкин.

Так Браслет II переменил имя отца на имя матери.

* * *

Когда на следующий день на Злодея надели хомут и сбрую, он уже не дрожал и не протестовал. Но его не запрягли, а привязали сзади саней. Злодей целый день проходил следом и быстро привык к городскому шуму.

Через день его опять запрягли в сани. Федька осторожно тронул вожжи, и Злодей спокойно пошел за другими лошадьми. Со стороны казалось, что он всю жизнь ходил в хомуте и таскал за собой тяжелые сани. Федька восхищенно щелкнул языком. Браслет вздрогнул и рванул. Ожидая бури, Федька схватился за вожжи. Но Злодей остановился. Он не понимал, чего от него хотят, и огляделся на своих недогадливых ездоков. Первым опомнился Федька. Громко захохотав, он подскочил к Злодею, чмокнул его в нос и сунул в губы кусок хлеба.