Пират

Человек ушел и вернулся через полчаса. В одной руке у него был свернутый рогожный мешок, в другой – превосходный кусок оленины, мякоть. Он бросил собаке пищу, отошел к зданию аэровокзала и стал ждать. В лучшие времена Пират никогда бы не принял еду от такого человека. Но сейчас он был очень голоден и помимо своей воли подошел к лакомству. С губ его свисала голодная слюна. Мясо припахивало чем-то резким и неприятным, но это обстоятельство не смутило собаку. Она проглотила оленину почти не жуя. Через несколько минут странная штука произошла с Пиратом... Сначала качнулся и накренился терем-аэровокзал. Затем вздыбилась взлетная полоса. Потом перед глазами запрыгали яркие солнца, и он будто полетел в бездонную пропасть...

Человек отделился от здания аэровокзала и подошел к растянувшемуся на снегу Пирату. Засунул собаку в мешок, взвалил живую ношу за спину и направился к своей избе.

Человека, пленившего Пирата, звали Василием Ломовым. Это был известный в округе браконьер. Здоровенный, во цвете лет мужчина для отвода глаз, для «справки», работал, вернее, числился комендантом при школе. Немудреные эти обязанности в действительности исполняла его жена. А Ломов промышлял запретной охотой, и все знали, чем он занимается, но никто ни разу не поймал браконьера с поличным. Хитер, изворотлив был Ломов! Загубит, к примеру, лося, тушу в тайнике спрячет. Ищи-свищи в тайге тайник, умело замаскированную яму. В холоде мясо не пропадет. Потом верные компаньоны расчленят тушу, рассуют по рюкзакам и на «Аннушках» переправят в соседние поселки. Там и сбудут. Львиная доля выручки, конечно, ему, Ломову. «На кусок хлеба и вагон масла хватит»,– так с ухмылкой оценивал он свой промысел, получая в очередной раз от компаньона пухлую пачку денег. В родной Уреме добычу он никогда не сбывал – рискованно,– оставлял мясца разве что для семьи.

Зачем ему понадобился Пират? Дело в том, что на последней разбойной охоте погибла его лучшая зверовая лайка Лифшиц (приобретенная у совхозного бухгалтера Лифшица и названная по фамилии бывшего хозяина). Лифшицу цены не было. Второй такой медвежатницы и лосятницы не сыскать в округе. Рослая, злобная, верткая, какой и должна быть остроушка, идущая по крупному зверю. И вот, поди ж ты, не увернулась от тяжелого лосиного копыта, распласталась на снегу с раздробленным черепом... Две другие лайки, каких держал браконьер, были тоже хороши, но с Лифшицем, конечно, не тягались.

Ломов присматривал себе новую собаку среди бездомных псов, каких в Уреме было предостаточно. И вот наткнулся на Пирата. Он сразу понял, что собака ждет покинувшего ее хозяина. Не она первая и не она последняя. Геологи часто брали на сезонные работы бездомных псов, а потом улетали восвояси и бросали их в Уреме. Месяцами, даже годами понуро бродили покинутые собаки по аэродрому...

То, что Пират ждет хозяина, ничуть не смутило Ломова. Он был уверен, что пес быстро привыкнет к нему. Он будет хорошо его кормить, холить. Лишь бы проявил себя в охоте. Не проявит – получит пулю. Чего тогда зря небо коптить, землю топтать. Браконьеры к «пустым», не пригодным к охоте собакам беспощадны.

... Пират не помнил, как его принесли во двор, вытащили из мешка, затолкали в конуру. Очнулся он лишь утром. По всему телу разлилась страшная слабость, но он поднялся и вылез из конуры, пахнущей другой собакой. За ним поволоклась, лязгнула тяжелая цепь.

Он увидел незнакомый двор. В центре его бастионом возвышался крепкий пятистенок под железной крышей, на каменистом фундаменте, с тремя прирубами. Амбар с большим тяжелым замком. Длинный сарай с узкими оконцами, возле него стояли розвальни. В разных углах двора были еще две конуры.

Сытые черно-белые лайки на привязи зашлись в злобном лае, едва Пират показался из конуры. Он поднял верхнюю губу и тоже показал зубы. Морозный воздух взбодрил его.

Белая кисейная занавеска на окне пятистенка дернулась, за стеклом показалось румяное лицо Ломова. Вскоре дверь хлопнула, и он появился на крыльце. Одной рукой он отирал жирно-блестящие после сытного обеда с медвежатиной губы, в другой держал миску с дымящимися, плохо обглоданными костями. Браконьер присел на корточки перед Пиратом, протянул миску с едой.

– Ну, Огонек, очухался? – спросил он.– Поешь. Без еды, брат, нельзя, пропадешь...

Недаром говорится, что у собак безошибочный нюх на хорошего или плохого человека. Не верил Пират ласковому голосу Ломова. Он рванулся на цепи, головой выбил из рук миску с костями. Браконьер едва успел отдернуть кисть – так и лязгнули возле пальцев клыки.

– Ах ты так?! – Он медленно поднялся: – Врешь, сволочь. Подчинишься. Послушный будешь. Как кутенок!

С этими словами Ломов вошел в скотный двор и вернулся оттуда с длинным, витым из конского волоса кнутом. Больше он ничего не сказал – за браконьера говорил теперь кнут. Хлесткие удары посыпались один за другим по морде, по бокам, по спине Пирата... И он метался на цепи, пытался рвануть своего врага за руку, но тот находился на безопасном расстоянии. Долго длилось избиение. И Пират не вынес боли, сдался. Он по-щенячьи проскулил, поджал хвост и нырнул в конуру. Ах, если бы не эта проклятая цепь, которую невозможно перегрызть!...

Ломов устало отер тыльной стороной ладони пот со лба, затем собрал в миску разбросанные по снегу кости и безбоязненно просунул руку с миской в конуру.

– Так-то лучше, Огонек,– ласково сказал он.– Кушай, кушай, поправляйся...

... Ранним морозным утром Ломов вывел из стойла густогривую приземистую северную лошадь (жителям деревень на Крайнем Севере разрешено держать лошадей), запряг ее в розвальни. На громадную медвежью шкуру кинул рюкзак с недельным запасом продуктов, свернутую одноместную палатку, обшитую оленьим мехом, положил карабин, бельгийскую двустволку и камусные лыжи.

Браконьер снарядился на разбойный промысел.

Пирата на толстом дубленом ремне-поводке он привязал к задку. Боясь побоев, плененный врагом Пират подчинился не огрызаясь. Он заметался и показал зубы лишь тогда, когда Ломов спустил с цепей двух собак и они с рычанием бросились на Пирата. Но хозяин ударами кнута отогнал своих лаек.

Морозно скрипнули розвальни. Поехали. Вскоре огромным черным валуном проплыла изба на отшибе, и сонная еще Урема осталась позади. Седогривый от инея мерин вытянул розвальни на взлобок. Дальше темнела тайга.

Поздно светает зимою на Крайнем Севере. По часам-то утро, а звезды горят с полуночной яркостью, и луна налита тугим ровным светом. Тихо в тайге. Разве что хрустнет ветка, морозом перебитая. Птица всякая в снег зарылась, спасаясь от лютого холода, зверь в берлоги да норы ушел. Без собаки, верной помощницы, нечего помышлять охотнику об удаче в зимней тайге. Только собственные ноги он собьет.

Остроушки Ломова убежали далеко вперед, и браконьер, подняв ухо заячьей шапки, чутко прислушивался: не раздастся ли злобно-заливистый лай? Тогда он сразу привяжет лошадь к стволу дерева, встанет на лыжи, проворно поспешит на зов. Но все было тихо...

Краем глаза Ломов наблюдал за Пиратом. Тот понуро плелся на длинном поводке и, казалось, совсем не проявлял интереса к тайге. И закралось в браконьерскую душонку сомнение: «пустой» пес, к охоте не пригоден...

Уже отъехали верст пятнадцать. Понемногу начало светать. На востоке проступила льдисто-кровавая полоска. Она все разрасталась, смывая звездно-бархатную синь ночного неба. Снега посерели, оцепенелая тайга как бы раздвинулась. Занесенная снегом дорога сузилась перешла в едва приметную охотничью тропку. Потом и тропка оборвалась. Ни дорог, ни тропок дальше не было. Охотник пробирался по приметам да затесям на деревьях.