Пираты Карибского моря. Проклятие капитана
Шрифт:
Забрезжил рассвет, в подзорную трубу уже можно было различить начало заливчика, в который впадала нужная им река.
Все давно поднялись, рядом с рулевым на мостике стоял де ла Крус. Большая часть экипажа собралась на полуюте и шканцах, Коко был свободен от своих прямых обязанностей. Он лишь приготовил тройную порцию черного кофе. Предстоял бой, и Медико запрещая давать команде какую-либо еду. Коко забавно обвесил себя с ног до головы разным оружием.
С мостика спустились Девото и Тетю. Почетный капитан на этот раз, без чьей-либо просьбы, прямо протиснувшись в гущу матросов, начал:
— Вы помните, что Генри Джон Морган стал рыцарем и новым
— Но армада осталась, — заметил Адальберто.
— Да, но этот блестящий полководец и редкостный негодяй, ослепший из-за страсти делать деньги, зарабатывать их на людской крови, не сумел обратить внимания на происходившие в политике изменения. Да и был ли он способен на это по складу своего ума? Морган не желал ничего знать о делах, вершившихся вне пределов Ямайки и Карибского моря, и в один прекрасный день… был лишен всякой власти. Но отнять у него награбленных им баснословных богатств никто не мог. Морган уединился в своей асиенде, и вот там алкоголь быстрехонько придавил его как следует. В тысяча шестьсот восемьдесят восьмом году в возрасте пятидесяти трех лет сэр Морган скончался. Тогдашний губернатор Ямайки герцог Альбемарле, его приятель по разгульной жизни в Лондоне, распорядился предать тело «великого пирата» земле со всеми военными почестями, положенными адмиралу и рыцарю. Однако в земле тело не задержалось надолго. Через четыре года она вышвырнула из себя останки самого кровожадного пирата на свете. Землетрясение выбросило кости Моргана в море. Там их, естественно, никто не мог найти.
— Когда это было? — спросил Адальберто.
— Седьмого июня тысяча шестьсот девяносто второго года, ровно в одиннадцать часов сорок минут первый толчок разрушил кладбище и опустил его под воду. И тут же второй, более сильный, в секунду превратил Порт-Ройяль в развалины, а третий навечно сомкнул над бывшим городом волны океана.
Тетю замолчал, а Девото поглядел на капитанский мостик, вперед по курсу «Католины» и с иронической улыбкой заметил:
— Умер ваш Морган, Тетю, и с ним — его сила! Не действует! Я и прежде сомневался… — однако Девото не договорил.
— Слева по борту, в заливе у самого устья реки, вижу парусник! — радостно прокричал Зоркий.
Девото одним прыжком оказался на мостике, взял из рук капитана подзорную трубу.
— Это Гант, Педро! Я тебя поздравляю…
— Тысяча утопленников, восставших со дна океана! Это его шхуна! — прокричал боцман. — Я узнал! Видел в порту Кайона.
— Если это действительно шхуна Ганта, то, друзья мои, кто до конца разъяснит мне, что такое есть человек? — в сердцах произнес де ла Крус.
Поскольку никто его не понял, и Педро это почувствовал, он продолжил:
— Я думаю о Дампсе! Ограбить беззащитный корабль, загнать экипаж в трюмы, задраить люки и пустить шхуну ко дну с живыми людьми.
И тут же с достоинством джентльмена, по-рыцарски вести с нами беседу и… спокойно предать собрата по ремеслу.— Он спасал свою шкуру, — сказал Девото.
— Если это действительно Гант, Дампе ее спас. — И, повысив голос, де ла Крус отдал команду: — Свистать всех наверх! Приготовиться к бою!
Матросы, не успев исполнить приказа капитана, потеряли вдруг равновесие и повалились на задрожавшую под ними палубу. Нос «Каталины» врезался в отмель, и она стала у входа в залив.
У Тетю и Девото мгновенно родилась одна и та же мысль: «Неподвижная мишень. Гант это предвидел!»
— Шлюпки на воду! Заводить якоря! — уже звучала команда капитана. — Боцман, живо!
А Добрая Душа и сам понял, чем такая напасть могла обернуться для «Каталины» и что ему немедленно следовало делать.
Чуть более чем в четверти кабельтова от корабля были сброшены два кормовых якоря. Паруса капитан поставил так, чтобы ветер, хотя и слабый, все же способствовал движению судна в сторону кормы.
— К канатам! — прозвучал звонкий голос де ла Круса.
Все, кто был на палубе, переместились на корму. По три человека с каждой стороны встало к крестовинам двух брашпилей. Остальные ухватились за канаты. Повинуясь общим усилиям, толстые манильские тросы — в тех местах и в то время редкая снасть — послушно ложились на оси кабестанов. Но… по мере того как происходило натяжение канатов, якоря ползли по дну.
— У основания банки сильное подводное течение, — определил Тетю. — Ну и бестия же этот Гант!
Всем было ясно, что якоря ползли потому, что под ними тут же размывало песок, в который уходили их лапы.
— Повторить операцию завода якорей! Потравить канаты до предела! Завести якоря как можно шире! — скомандовал де ла Крус, невольно прикоснулся к эфесу шпаги и поглядел на бочку Зоркого, — откуда с секунды на секунду должно было прозвучать сообщение о движении шхуны Ганта в их сторону.
Гребцы бросились к шлюпкам, чтобы быстрее поднять якоря. Матросы же продолжали наваливаться всей силой на крестовины. И, как бы в награждение за их веру в удачу, с натянувшегося вдруг каната весело посыпался в воду дождь брызг.
— Якорь по левому борту сел в грунт! — прокричал боцман.
Прошло несколько секунд, и крестовины второго брашпиля замедлили свое вращение. Тот же Добрая Душа доложил:
— Оба якоря заведены, капитан!
— Гребцам отставить мою команду! Всем к канатам! Ребята, навались! Или вы не старые морские волки! — Сердце де ла Круса забилось чаще. В порыве радости он обнял стоявшего рядом Девото.
— Когда я был в безвыходном положении, мне повезло, я изловчился и точным ударом пронзил сердце герцога. Потому, слава богу, я здесь, — непонятно отчего, но шепотом произнес Девото.
Все, кто мог стать к крестовинам брашпилей и ухватиться за канаты, приняли участие в работе. Налетевший порыв ветра сильнее ударил по парусам, добавив свою энергию к усилиям людей, и «Каталина», легонько задрожав, поползла с банки.
Громкое «ура» огласило все вокруг.
— Да здравствует наш капитан! Мы спасены!
Опасения моряков и в самом деле были не напрасны. Из устья реки уже выходила шхуна Ганта. Он знал, что проход в залив и устье был сложен, а потому любое судно, не ведавшее фарватера, обязательно должно было наскочить на мель и стать превосходной неподвижной мишенью, способной отвечать лишь пальбой из погонных пушек. Расстрелять такую мишень было делом десяти-пятнадцати минут.