Пираты Карибского моря. Проклятие капитана

Оставив по правому борту остров Гаити, «Каталина», вместо того чтобы свалиться несколько на запад, к заливу, укрывавшему порт Сантьяго-де-Куба, пошла Наветренным проливом к мысу Майей. Тетю, стоявший на мостике рядом с де ла Крусом, тут же поинтересовался:

— Ты что задумал, Педро?

— Хочу дать свободу неграм. Торговля ими крепко полита человеческой кровью. Это позор для всего человечества. Высажу негров на земле, не занятой таинами. Земля там плодородна, рядом лес. Чуть выше берега бьют ключи с питьевой водой. Обстроятся. Весь запас продуктов на «Бреде» оставим неграм. Гамаки матросов, топоры, гвозди, некоторую утварь. Если сдам губернатору, он все равно сделает их рабами.

— Я восхищаюсь тобой, mon cher frere cadet!

— И намерен высадить негров там, где, как утверждают историки, Христофор Колумб впервые увидел Кубу. Тот заливчик неподалеку от нынешнего прибрежного поселения Баракоа он назвал тогда портом Морей [89] .

Матросы «Каталины» под началом Доброй Души воздвигли для оставшихся в живых ста двадцати трех сенегальцев временные шалаши, которые могли в первые дни укрыть их от проливных дождей, и научили, как следует готовить хлеб «касабе» из корнеплодов юкки. В Сантьяго-де-Куба, как и ожидал Тетю, у его друга начались неприятности. «Бреда» и ее экипаж были сданы королевскому нотариусу, от кого губернатор тут же и узнал о «своевольстве» корсара, самовластно высадившего негров на берег Кубы. Губернатор поначалу хотел было наложить солидный денежный штраф на де ла Круса, однако внезапно передумал. Он, наговорив массу лестных слов корсару, неожиданно предложил оставить его погрешность без внимания, коль скоро де ла Крус укажет координаты места на берегу, где были высажены негры.

89

Это произошло 27 октября 1492 года, пятнадцать дней спустя после открытия Нового Света, прибытия каравелл Колумба на остров Гуанахани, или Сан-Сальвадор, на Багамах. Местные жители острова Кубы, таины, уже тогда выращивали на своих полях хлопок, юкку, маниоку, земляные орехи и маис, собирали и питались многочисленными плодами различных деревьев. Внимание Колумба более всего привлекли семена кукурузы, о которых он с восхищением писал королям Испании Фернанду и Исабель в своем письме от 5 декабря. Вернувшись же из своего первого путешествия, Колумб привез с собой семена маиса, вписав тем самым в список своих заслуг и появление в Старом Свете кукурузы.

Красный Корсар на это не согласился и даже сам заговорил о штрафе, когда в кабинет губернатора вошел его секретарь, который положил на стол лист бумаги с картой. Стало ясно, что кто-то из голландцев выдал полиции место высадки негров.

Де ла Крус взял лежавший рядом чистый лист бумаги и указал нужное место. Губернатор и корсар расстались друзьями. Некоторое время спустя де ла Крусу стало известно, что губернатор Сантьяго-де-Куба отправил вооруженных людей в новоиспеченное поселение негров и двадцать из них в качестве рабов перевез на свой сентраль — сахарный завод.

Ближе к полуночи ветер стих. «Ласточка» медленно скользила по волне, и от этого на борту жара ощущалась с еще большей силой. Духота звездной, но безлунной тропической ночи выгнала всех без исключения на палубу. Девото, который за прошедшие три дня сумел завоевать среди команды непререкаемый авторитет, находился с матросами на баке. Он рассказывал им очередную историю из жизни испанского королевского двора. Подавляющему большинству матросов рассказы Девото представлялись сказками. Да и разве когда-нибудь какой другой капитан разговаривал со своими матросами так запросто?

Помощник Джона — пират Том Гренвиль и боцман Кейнс не могли не видеть, что превосходное знание морского дела и товарищеское отношение к экипажу корабля вызывают уважение и желание служить новому капитану верой и правдой.

Оба они, Гренвиль и Кейнс, сытно поужинав вместе с Долорес и сеньором Осуной, вышли на палубу и, прижавшись спинами к переборке, тихо беседовали. Уже последний матрос отправился отдыхать в свой гамак, а Гренвиль и Кейнс все продолжали разговор.

Не спалось и Долорес, которая за последние дни немного успокоилась. Пока ей ничто не угрожало, сеньор Осуна изменил свое отношение к происходящему, стал неразговорчив. Бартоло был внимателен и предупредителен, пытался угадать любое ее желание. Он всегда находился рядом с Лолой: спал в гамаке, растянутом в коридоре рядом с входом в ее каюту, и сопровождал ее в прогулках по палубе.

В эту ночь, когда на корабле все затихло, Долорес, изнемогая от жары, решила поискать прохладу вне каюты. Но ей не хотелось тревожить Бартоло, и она проскользнула мимо него так осторожно, что он не проснулся. Оказавшись на палубе, она услышала приглушенные голоса и, чтобы ее не заметили, прижалась к борту. В это время потянул легкий бриз, и Долорес услышала обрывки фраз:

— …посмеемся над ним…

— …доля в двести сорок тысяч дублонов…

— …сказал, что поделить между нами… — Девото проиграет…

Услышав имя Девото, Долорес осторожно сделала несколько шагов вперед. Теперь она видела спины Гренвиля и Кейнса. Ветер доносил до нее их голоса. Чувство страха гнало Долорес обратно в каюту, но еще более сильное чувство природу которого она не могла определить, удерживало ее на месте.

— Однако знаешь, Кейнс, я все же думаю, что Девото понимает, что Джону верить нельзя. Второго, как он, хитреца не сыскать на Карибах. Он или не нашел никого другого, с кем взять это богатство, или у него что-то на уме.

— А отчего ему нам не верить? — Боцман концом рубахи вытер грудь. — Он ведь гранд, корсар из старых — они уважали слово, тем более есть подписанный контракт… Нам только надо не показывать вида…

— Да это уж точно! Он настоящая бестия! Пока сокровища не будут в трюмах «Джона», нам придется потерпеть, а уж потом… потом мы свое возьмем, Кейнс. Клянусь парусами «Джона», я сам попробую, насколько крепки у этого испанца косточки.

От этих слов Долорес стало не по себе. Она тихо пробралась к своей каюте и разбудила Бартоло. Сначала тот никак не мог понять, почему девушка так взволнована, но как только ему стало ясно, что она требует позвать Девото, тут же пошел за ним.

Внимательно слушая уже несколько успокоившуюся Долорес, Девото отметил ее бесстрашие и подумал, что в отличие от королевского инспектора она его союзница. У Девото было свое, особое, отношение к женщинам — на то были веские причины, но, слушая Долорес и чувствуя ее неподдельное возмущение по поводу возможной измены, испанский моряк невольно поймал себя на мысли о том, что думает о девушке с уважением. Когда она закончила свой рассказ, он спокойно ответил:

— Сеньорита, вы уж извините, но погоду, как бы я ни старался, мне не изменить. Жара действует на всех удручающе… Вам, сеньорита, следует побольше отдыхать. В подобную жару, да еще ночью, может почудиться любое. Я только что выходил на палубу, там абсолютно никого не было. Бартоло, приготовь сеньорите примочки из апельсиновых цветков.

— Но, сеньор… — попыталась было возразить девушка.

— Не спорьте! Мой вам совет — постараться быстрее заснуть. Мои друзья вне подозрения. И лучше пусть сеньор Осуна ничего не знает о ваших ночных выходах на палубу. Спокойной ночи!

Уходя, Девото сделал незаметный знак Бартоло. Этой же ночью в каюте капитана между ними состоялся разговор.

— Ты видел что-нибудь подобное, Бартоло? Вот мерзавцы! Нет, времена настоящих пиратов ушли в прошлое. Остались воры и бандиты, — говорил Девото, расхаживая по каюте. — Будь особенно осторожен. Постарайся завтра же утром успокоить Долорес и еще раз напомни ей ничего не говорить Осуне. Будь с ней внимателен, Бартоло.

Боб, донья Кончита и Чарли отмечали день рождения Каталины. Боб преподнес девушке жемчужное ожерелье, донья Кончита — книгу Франсиско де Кеведо и Вильегоса [90] плутовскую повесть «Жизнеописание Бускона», а Чарли — смешную обезьянку, искусно выточенную из «адамовой кости» — окаменелого дерева, выброшенного морем на пляж.

Стол был уставлен изысканными блюдами: оливки, дичь, холодное мясо, рыба, прованское масло, шоколад и корзиночки с разными фруктами. Боб сам готовил напитки. Налил в кружки немного тростниковой водки (рома), насыпал две ложечки сахара, добавил воды, положил сверху две веточки мяты и ломтик лимона.

90

Франсиско де Кеведо и Вильегос (1580-1645) — выдающийся прозаик и поэт, знатный дворянин, занимавший крупные государственные посты и отличавшийся при независимом уме грозной язвительностью.