Пирожок по акции

— Откуда же?.. — рассеянно переспросила мама Аллочки, доставая из сумки лекарство от укачивания — слабенькой и бледной девочке сразу стало плохо, не успел поезд отойти от перрона.

— Манси, моя хорошая. Вогулы… Название берет начало от Елбынгь-я — Святая река, их река, почитаемое место — священное задолго до того, как белый человек пришел на эти земли. — С гордостью сказала дама-доцент, помогая обкладывать Аллочку подушками на нижней полке и проверяя ладонью, нет ли от окна сквозняка. — Местные находки имеют мировую ценность. Один Шигирский идол чего стоит! Правда, найден он не в Быньгах, а в бывшей деревне Калата, что ныне зовется городом Кировградом.

Прим. авт.: Шигирский идол — самая древняя деревянная скульптура на Земле, вырезанная из древесины лиственницы в эпоху мезолита. Ей около двенадцати тысяч лет. Крайне необычен сам характер скульптуры, выполненной в «рентгеновском» стиле — на ней обозначены отдельные элементы скелета. Геометрический орнамент, личины, сложнейшая иерархия образов и столь же сложная система мифологических представлений в резьбе.

Новиковой-старшей сейчас совсем не интересна история. Она вполуха слушает то, что рассказывает попутчица о нетронутом в свое время большевиками храме Николая Чудотворца.

— Нас приучили к мысли, что Бога нет, милочка. — С сочувствием вздыхает попутчица, узнав о диагнозе девочки. — Но иногда… простите меня, но мне кажется, что есть последняя надежда. Это только Он. Переступите через неверие, пойдите в храм.

Молодая женщина отрицательно качает головой. Не в храм она везет свою малышку. Совсем не в храм… Скорый поезд летит в ночь, пассажиры в вагоне постепенно засыпают.

А в окно купе заглядывает огромная луна — как никогда похожая на желтый отполированный череп.

ГЛАВА 4.

Игоша и Ману

Теплый и погожий сентябрьский денек встретил московских гостей в селе Быньги. Стояла золотая, яркая, красивая осень. У Аллочки порозовели щечки, она жадно пила чистый воздух, так что ее мама даже усомнилась — а правильно ли она делает, привезя девочку куда-то в глубинку по рекомендации подруги?.. Может, правда, бросить карьеру и работу, перебраться в деревню, этого будет достаточно? Но после нескольких метров пути у малышки началась одышка, и Новикова-старшая только зубы стиснула. Бабка — значит, бабка. Терять нечего.

Как же она ошибалась!..

Вот и заветный дом — старинная изба с богатым палисадником и рыжим котом, греющимся на лавочке у ворот. Той самой «бабкой» оказалась и не старуха вовсе. Перед мамой Аллочки предстала женщина лет сорока пяти: высокая, широкобедрая, красивая. Кровь с молоком — говорят про таких, плоть от плоти земли, на которой они выросли, возделывая и приручая — поколение за поколением. Правда, руки «бабки» трудно было назвать такими уж крестьянскими. Широкая ладонь, лишенные изящества короткие пальцы, но, тем не менее, руки были белыми, ухоженными, с идеально подстриженными и отполированными ногтями. Хозяйка пригласила женщину с ребенком в дом, но практически сразу стало понятно, что произошла какая-то ошибка, и Новиковых тут никто не ждал.

— Она, что ли? — неласково кивнула «бабка» в сторону Аллочки, которая с горящими от любопытства глазами разглядывала убранство деревенского дома и ахала.

Особое внимание девочки привлекла русская печь, занимающая чуть ли не треть горницы.

— Алла, осторожно! — воскликнула мать, видя, что девочка хватается ручонками за все подряд. — А если там горячо?

«Бабка» усмехнулась невежеству городской жительницы.

— Не топлена печь, пусть трогает. Не обожжется. — Женщина метнула в Новикову-старшую темный, исподлобья, взгляд. — Ты чего хочешь-то от меня?

Мать Аллочки растерялась и залепетала, совершенно не обращая внимания на это пренебрежительно брошенное «ты»:

— Ваш адрес… мне дали… я хотела… я надеялась…

— Занята я. — Сурово отрезала «бабка». — Других я жду. С ними уговорено. Кто ж так без предупреждения, наобум, едет? В Москве хорошим манерам не учат?

Хозяйка избы и ошарашенная гостья стояли близко к дверям горницы, тихонько переговариваясь, когда вдруг раздался возглас маленькой Аллы:

— Мама! Смотри, какой кругляш красивый! Денежка!

Девочка стояла посреди горницы, приподнимая край яркого плетеного коврика. На обнажившемся дереве половицы тускло блестела большая монета — с виду старинная. Никто не успел и рта раскрыть, когда проворная детская ручка сцапала денежку в горсть. Стало тихо — так тихо, что Новиковой показалось — «бабка» даже не дышит, утратив дар речи.

— Простите… — пробормотала москвичка и тут же подбежала к девочке: — Алла! Положи на место!

— Не надо уже этого. Часто она у тебя находит чужое? — неожиданно сменила тон хозяйка, усмехаясь уголком рта и глядя, как малышка перекатывает с ладони на ладонь монету. — Не ей было назначено. Но видать, другие передумали. Уже час, как должны были приехать.

— Часто, часто! В песочнице вот часы золотые нашла, искали хозяев по всему дому — так и не отыскали. Монетки, колечки… Как сорока клювиком, подбирает все! Только под ноги глянет…

— Пойдем-ка в сени. Поговорим о твоей крохе — и о цене за то, как ей здоровой стать.

Аллочка с интересом разглядывала денежку, от которой по рукам растекалась странная истома — будто холод пополам с огнем. Это потом, годы спустя, она узнает, что такое аверс, реверс, гурт, легенда… Прим. авт.: аверс — лицевая сторона монеты, реверс — противоположная. Гурт — рант монеты, ребро; легенда — совокупность всех надписей, включая обе стороны и гурт. Она будет заниматься редкими монетами, выискивая их подноготную, став подлинным специалистом своего дела — но не по призванию души, а по другой причине. А пока она любуется и рассматривает портрет тетеньки в профиль — смешной тетеньки, носатой, с намеком на двойной подбородок, гладит пальчиком, переворачивает, пытается ковырять крохотную царапинку рядом с жутковатой двуглавой птицей. Ей все нравится в этой монете — и врежется в память навсегда, как и тот ужас, что доведется увидеть нынче же ночью.

Аллочка не простит матери то, что та оставит ночевать ее в чужом доме — с чужой и страшной женщиной, которую зовут странным именем Есения. Не простит то, что пришлось пить какую-то горькую травяную мерзость, после чего сознание поглотила черная удушливая тьма, заставляющая искать спасения под кроватью. Но спасения не будет. Будут жестоко надрезанные ножом подушечки пальцев — впрочем, от ран к утру не останется и следа. Алла не простит и то, что этими окровавленными пальчиками под страшным взглядом Есении ей придется отодвинуть шторку, прикрывающую узкое пространство под печью, поначалу казавшейся такой уютной, домашней и правильной — как любимая подушка.

В мультиках печки рисуют без таких вот шторок, а если и со шторками — те никогда не прикрывают прячущийся за ними ужас…

— Открой подпечек-то, кудрявая. — Кивает Есения. — А там поглядим, на что годишься. Проверка тебе. Не реви! Что на роду написано, тому быть.

Плачущая Алла, уже опухшая и икающая от слез, подчиняется. И то, что она увидит в подпечке, раскроет ее горлышко совсем не для плача — это будет крик, порожденный чудовищным страхом. Крик не вылетит за пределы старой избы, ни в коем случае — хозяйка дома не допустит, потому как заблаговременно обойдет углы и оконные проемы противосолонь, шепотом приговаривая неразборчивые, но какие-то особо жуткие, царапающие слух слова, похожие на оскорбительную брань.