Писатели и стукачи

«Гирше было почти двадцать пять, и отсрочку от мобилизации он получил вначале в Бехтеревском институте в Петербурге, а от фронта отлынивал уже в Казани, пребывая в университете».

Это было в 1916 году. Вскоре Гирш был арестован за революционную деятельность, выслан в Чистополь, а в следующем году уже участвовал в организации восстания в Казани. Затем его избрали в ревком, он стал секретарём военно-революционного штаба, после этого был назначен комиссаром банка. В начале 1918 года Гирш Олькеницкий возглавил губернскую ЧК. Читаем в книге Сухова:

«В его личный кабинет председателя Губернской Чрезвычайной комиссии, занимавшей особняк на Гоголевской улице, то и дело заходили люди в кожанках с «расстрельными» бумагами, которые Олькеницкий подписывал, не особо вдаваясь в содержание».

А в июне 1918 года Гирш Олькеницкий был убит бандитами.

Теперь возвратимся к рассказу о его дядюшке, двоюродном или троюродном, это не столь важно. После 1910 года престарелый Вульф Пинхосович стал неожиданно Владимиром Петровичем. А в это время его сын Вениамин – ещё в молодые годы, после развода родителей, он вместе с матерью переехал в Одессу – мотался по России, ставил спектакли, одно время даже был директором Воронежского зимнего драматического театра. Для театральной сцены его фамилия не очень подходила, поэтому и придумал себе псевдоним – Вениамин Иванович Никулин. Уже после революции он оказался в Москве, был членом Российского театрального общества, работал в студии с весьма замысловатым названием «Губрабис» – видимо, происхождением оно обязано «губернскому рабочему искусству».

Не стоит удивляться тому, что Лев Никулин, родственник заслуженного чекиста, погибшего от руки врагов, оказался достоин доверия товарищей из ОГПУ. Гирша Олькеницкого помнили в Москве, куда он приезжал с планом разгрома контрреволюционного подполья в Казанской губернии. Несомненно и то, что Лев Вениаминович не брезговал общением с роднёй, пока работал в Ленинграде – родственные и национальные связи всегда позитивно сказываются на карьере. Вот и Никулину повезло. Если бы не обвинение в том, что засадил своего друга Бабеля в тюрьму, можно было бы считать, что жизнь Льву Вениаминовичу удалась.

Надо признать, что в деле Бабеля до сих пор нет ясности. Среди тех, кого обвиняли в его гибели, был и Семён Будённый, которому очень не понравилось, как Бабель написал о Первой конной армии. Будущий маршал ответил на книгу писателя статьёй под названием «Бабизм Бабеля из "Красной нови"»:

«Под громким, явно спекулятивным названием "Из книги Конармия" незадачливый автор попытался изобразить быт, уклад и традиции 1-й Конной Армии в страдную пору ее героической борьбы на польском и других фронтах… Гражданин Бабель рассказывает нам про Красную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье… выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжет».

От гнева главного кавалериста страны Бабеля спас Максим Горький, который считал его «понимающим людей и умнейшим из наших литераторов».

В 60-е годы записали в палачи Бабеля литературоведа Якова Эльсберга, о котором речь пойдёт в одной из следующих глав. Что же касается сотрудничества Льва Никулина с ОГПУ, то он наверняка писал отчёты о встречах за границей, докладывая о настроениях в эмигрантской среде. Не исключено, что выполнял ещё какие-то задания. Однако подтверждений выдвинутому против него обвинению я так и не нашёл.

В своих воспоминаниях Никулин очень тепло писал об Исааке Бабеле. Они встречались в Париже, регулярно переписывались. Их дружеские отношения подтверждает такой фрагмент из письма Бабеля:

«Дорогой Л. В. Не могу сказать, как обрадовала меня ваша открытка, как я рад за вас, всем сердцем… В начале лета я буду в Москве, в марте – хочу поехать в Италию. Не прихватить ли мне Турцию и вернуться через Константинополь? Не входит ли Италия в ваш маршрут? Ответьте мне. Напишите о делах российских. Читали соборно фельетон ваш о Пильняке – помирали со смеху…»

А вот какими словами завершает свои воспоминания о друге Лев Никулин:

«Бабель исчез из нашей среды, как исчезли другие наши товарищи, но все же он оставил неизгладимый, я бы сказал, ослепительный след в нашей литературе. Не по своей вине он не допел свою песнь».

Трудно поверить, что это писал человек, погубивший близкого человека, с которым был знаком с юных лет.

Тут самое время обратиться к документам. Сначала приведу выдержку из сводки НКВД от сентября 1936 года, в которой сообщается о настроениях Исаака Бабеля в связи с завершением в августе того же года процесса по делу так называемого «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра»:

«Источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна… Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: "Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело… А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу и его многие поддержат… Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского – самый блестящий знаток русского языка и литературы. Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений"».

Понятно, что фамилии своих информаторов НКВД тщательно скрывал. Узнать имя доносчика помог бы Эйзенштейн, однако к тому времени, когда стали доступны некоторые материалы из архивов КГБ, прославленного кинорежиссёра уже не было в живых. Единственный ориентир – это город Одесса, откуда родом и Бабель, и Эльсберг, и Никулин.

В своих воспоминаниях о Бабеле его гражданская жена Антонина Пирожкова так описывала это время:

«Работа Бабеля с Эйзенштейном над картиной "Бежин луг" началась еще зимой 1935-36 гг. Сергей Михайлович приходил к нам с утра и уходил после обеда. Работали они в комнате Бабеля».

Там же она упоминает и фамилию оператора фильма:

«Эйзенштейн, как одинокий в то время человек, завтракал то у нас, то у оператора снимающейся кинокартины Эдуарда Казимировича Тиссэ и его жены – Марианны Аркадьевны».

Итак, из материалов НКВД следует, что в разговоре участвовали трое. Скорее всего, беседовали в основном о съёмках фильма «Бежин луг». Однако с кем мог обсуждать Бабель чисто киношные проблемы – только с режиссёром и оператором фильма. Тогда следует предположить, что информатором НКВД был Эдуард Тиссэ. С Бабелем он познакомился ещё в 1925 году, когда работал оператором на съёмках фильма «Еврейское счастье», одним из сценаристов которого был Бабель. Маловероятно, что участником этой одесской встречи был Никулин – он предпочёл бы обсуждать столь опасную тему наедине со своим закадычным другом. Ну а слова из упомянутой сводки «источник, будучи в Одессе» следует отнести на счёт желания НКВД таким путём отвести подозрения от информатора, если документ когда-нибудь попадёт в чужие руки – это считалось обычным делом для спецслужб.

Вполне возможно, что Тиссэ общался с некоторыми чекистами – в их рядах было немало латышей. Кто-то из них мог привлечь к сотрудничеству с ОГПУ-НКВД бывшего начштаба экспедиционного партизанского отряда – в этой должности Тиссэ служил в 1918 году на Восточном фронте. Что же касается Эльсберга, то по признанию жены Бабеля он появился в их доме всего за год до ареста её мужа. К этому времени материалов на писателя было собрано уже достаточно, не хватало только последнего штриха.

Скорее всего, в 1936 году Бабеля спасло его знакомство с главой НКВД Ежовым, да и время для массовых репрессий ещё не пришло. О близости писателя к Ежову упоминает Виталий Шенталинский в книге «Рабы свободы. В литературных архивах КГБ»: