Писательские дачи. Рисунки по памяти
Шрифт:
— Я вижу восходящее солнце, оленя и двух человечков. Причем левый человечек значительно красивее правого. У правого исключительно гнусный вид. Он просто уродлив.
— На кого похож? — спросил Сашка.
— На Стратулата, — подумав, ответил Миша.
— Ах ты, негодяй! — закричал сверху Стратулат. — Я вот сейчас обрежу веревку!
— Ну что ты, я ведь пошутил, — заискивающе ответил Миша.
И тут — то ли он сделал резкое движение, то ли это произошло само собой — ствол под ним начал медленно сползать вбок вдоль скалы. Стратулат изо всех сил натянул страхующую веревку. Миша, полуповиснув, одной ногой держался
— Спускайся давай! — закричали Мише снизу.
— А вы все давайте быстро в сторону! — отвечал он.
Миша благополучно спустился в воду. Едва он успел выйти на берег, ствол дрогнул, начал все убыстряющееся движение и рухнул в реку с грохотом и брызгами.
Обошлось без жертв, если не считать разодранных Мишиных шаровар да стертых до крови веревкой ладоней Стратулата.
Пока начальство решало, что делать дальше, остальные занимались кто чем.
Из палатки Стасика и Сашки доносилось:
— Что козыри? Крести? Вот тебе шестерка!
— Так, да? А мы ее вольтом!
— Козырного вольта даешь? Ну и дубина!
— А ты чего в мои карты глядишь?
— Нужны мне твои карты!
— Не хепешись, жлоб!
— От жлоба слышу!
Я ушла по берегу реки и села на ствол березы писать письмо. Так увлеклась, что чуть не проморгала грозовую тучу. Сунула блокнот за пазуху и — бегом в лагерь. Только успела влезть в палатку — начался дождь.
В палатке — Толя и Рита. У Толи голова забинтована. Оказывается, на него сверху, со скалы, упал камень. Если бы по макушке — мог бы убить. Но камень только скользнул по темени и отскочил в плечо.
Толя лежал в спальном мешке, бледный, кровь просочилась сквозь бинт. Его знобило. Рита читала ему вслух «Ирландские саги». Потом она размотала повязку, насыпала на открытую рану горсть размолотого стрептоцида и снова забинтовала. Укрыла Толю поверх мешка двумя байковыми одеялами.
Как ловко у нее получается всё, за что она ни возьмется. Вот и сейчас — без спешки, без истерики, и даже подсмеиваясь над Толей за то, что он так побледнел.
Наутро Толе стало лучше, но он ослабел от потери крови. Да и состояние у него было подавленное. Ему казалось, что он всех подвел, стал для всех обузой…
— Хватит тебе, — сказала Рита. — Ну что ты мелешь? И вообще, перестань киснуть.
Над костром варилась картошка. Рита сидела на камне, близко к костру, и пила из кружки горячий чай. От кружки поднимался пар и обволакивал ее лицо. Рита была в штормовке с поднятым капюшоном. Из-под капюшона блестели глаза. Рита грела руки о горячую кружку. Она ничего не делала, о чем-то думала, но и в этом было действие, чувствовалась энергия. Она была похожа на героиню из рассказов Джека Лондона, на маленькую хозяйку большого дома.
Подошла Ванда Иосифовна. Рита спросила:
— Ванда Иосифовна, когда мы отсюда снимемся? Я к тому, что продукты кончаются.
— Думаю, завтра начнем сворачиваться, — ответила Ванда, — завтра уже десятое сентября, а нам надо быть в Москве самое позднее четырнадцатого.
— А изображения? — спросила Рита.
— Что ж делать. Придется оставить. Обидно, конечно.
— Можно попробовать сверху спуститься, в беседочной петле, — сказала
Рита. — Я посмотрела: сверху до самых рисунков спуск почти ровный.— Валерий Николаевич тоже так считает, но проблема, кого спустить? Косарев слишком тяжелый, мальчишки только напортачат, у Ани нет практики, Рыжий — в Москве, Толя ранен. Валерию Николаевичу я запретила категорически, у него эти дни сердце побаливает. Если только вы, Рита?
— Мне эти дни нельзя, — сказала Рита. — Я думаю, Толя справится.
— Ну что вы! — Ванда даже возмутилась.
— Правда, он сможет! — Рита обернулась к палатке и окликнула: — Толя, пойди-ка сюда!
Толя подошел.
— Вот, смотри, — сказала Рита. — Ты садишься в беседочную петлю, а здесь, на груди, будет схватывающий узел. Таким образом, руки у тебя будут свободны, ты сможешь вбить скальные крючья и сделать помост. И снимешь изображения.
— Понимаешь, Рита, спуститься можно, — забормотал Толя. — Но…
— А что? Плохо себя чувствуешь? Голова болит?
— Нет, голова почти не болит, дело не в этом, а дело в том…
— Это совсем не страшно, — сказала Рита. — Вот смотри: вторая петля продернута под мышками. Ты как в люльке.
— Я не говорю, что страшно, Рит, но…
Ему было именно страшно. Это было написано у него на лице.
Как-то неловко было за Толю. И за Риту. Зачем она его унижает? Жестоко с ее стороны.
Должно быть, и Ванде стало неловко. Она пожала плечами и ушла. Толя сидел у костра, понурившись. Потом произнес:
— Рит, ну научи меня вязать этот самый схватывающий узел.
Когда Толя ушел, Рита мне сказала:
— Надо, чтобы Толька обязательно влез завтра на скалу.
— А голова? — спросила я.
— Клин клином вышибается. Если он завтра не влезет, у него навсегда останется чувство страха перед скалами. Это всегда так бывает при травмах. Надо, чтобы он сразу пересилил страх, а то потом уже не пересилит.
Трос обмотали вокруг ели, росшей наверху, у края скалы. Все мы собрались у края. Толю начали медленно спускать. Исчезли его плечи, забинтованная голова и, наконец, руки, крепко вцепившиеся в веревку.
…Теперь он не видел лиц. Он видел только серую стену, вдоль которой его медленно спускали. Он был один на один с этой стеной. Если обнаруживалась трещина или выступ — ставил ногу и тем облегчал спуск. Скала крошилась или скользила под ногой. Тогда он повисал, веревка начинала раскачиваться, больно впиваясь в тело.
И вот, наконец, они — бурые рисунки на скале.
— Есть! — крикнул Толя.
…Он почти с ненавистью взглянул на рисунки. Вот из-за этих раскоряченных человечков, из-за этого схематического оленя и полукруга с лучами — рисковать жизнью?
Спустили кальку. Перед тем, как начать работать, он еще раз взглянул вверх, но ничего не увидел, кроме шершавой, в трещинах, стены и троса, показавшегося сейчас тонким и ненадежным. Взглянул вниз, увидел кипение воды вокруг камней — и к горлу подступила тошнота, голова закружилась. Захотелось закричать, чтобы его подняли. Он с трудом удержался. Сделал над собой усилие и перевел взгляд на рисунки, прямо перед собой.