ЗАТЯНУВШАЯСЯ ШУТКА (О Павле Петровиче Вяземском и других «сочинителях» этой книги)

История книги, ныне возвращающейся к читателю, длинна и прихотлива. Все началось с того, что в сентябрьской книжке «Русского архива» за 1887 год появилась небольшая статья князя Павла Петровича Вяземского «Лермонтов и госпожа Гоммер де Гелль [1] в 1840 году». Почтенный автор, сын известного поэта и критика Петра Андреевича Вяземского, некогда приятельствовавший с Лермонтовым, а позднее составивший себе имя как археограф, знаток древнерусской словесности, знакомил читателей с четырьмя письмами некоей французской путешественницы и стихотворением Лермонтова «A madame Hommaire de Hell». Милая дама, склонная равно к поэзии и легкомысленным забавам, делилась с подругой кавказскими и крымскими впечатлениями. В 1840 году ей довелось познакомиться, завести роман и даже обменяться стихотворениями не с кем-нибудь, а с самим Лермонтовым. Более того — француженка сумела оценить русского гения, почувствовала его незаурядность и едва ли не предугадала трагическую судьбу. А кроме того, из письма от 29 октября 1840 года становилось ясно, что именно к Адель Омер де Гелль обращено французское стихотворение поэта, незадолго до того обнаруженное в его бумагах и опубликованное П. А. Висковатым [2] . Прояснялась история создания стихотворения (оказывается, оно было написано не в 1841, а в 1840 году), а то, что текст выглядел несколько иначе, — дело естественное, поэтам свойственно перерабатывать свои «стихи.

1

За сто лет русское написание фамилии героини книги претерпело множество изменений: то исчезало, то появлялось второе «м» в фамилии «Оммер», по-разному (Эль, Гель, Гелль) писалась и вторая фамилия. Нынешняя норма (Омерде Гелль) закреплена Лермонтовской энциклопедией (М., 1981, с. 353). В тексте книги сохраняется написание, принятое издательством «Academia» в 1933 г. Ссылки на это издание даются в тексте.

2

Русская старина, 1887, № 5, с. 406.

П. А. Висковатый, наиболее авторитетный исследователь творчества Лермонтова той поры (его разыскания не потеряли научного значения, а написанная им биография поэта и по сей день остается едва ли не лучшей [3] ), с доверием отнесся к публикации в «Русском архиве». Правда, он внес необходимые уточнения в вопрос о редакциях стихотворения, не преминув заметить: «..Лермонтов не занес в заветную тетрадь то, что он написал фривольной француженке, а занес то, что переработано им, дышит чистотою и уже не может считаться посвящешным иностранке» [4] . Легкая пикировка между Вяземским и Висковатым не отменяла непреложности самих фактов, сообщенных в «Русском архиве». Позднее Висковатый точно отреферировал письма Омер де Гелль в своей книге, проницательно заметив, что само «интересное сообщение» Вяземского вызвано предшествующей публикацией самого Висковатого в «Русской старине» [5] . Висковатый не ошибся, но вряд ли, узнай ученый о том, насколько он был прав, он бы порадовался. Вяземский и не посягал на приоритет, его задача была совсем иной.

3

Висковатый П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество, — В кн.: М. Ю. Лермонтов. Сочинения. М., 1891, т. 6.

4

Русская старина, 1887, № 12, с. 734.

5

Висковатый П. А. Указ. соч., с. 350–351.

Публикация в «Русском архиве» вызвала неожиданное для Вяземского неудовольствие Эмилии Александровны Шан-Гирей, урожденной Клингенберг. Падчерица генерала Верзилина была пятигорской знакомой поэта, позднее — женой его троюродного брата и близкого друга Ахима Павловича Шан-Гирея. «Роза Кавказа», как звали ее в молодости, почиталась даже прототипом княжны Мери, хотя сама постоянно оспаривала эту гипотезу. Специалисты по-разному оценивают многочисленные мемуарные свидетельства Эмилии Александровны, но все же она была участницей пятигорской жизни рубежа 1830-1840-х годов, человеком осведомленным. И письма Омер де Гелль ей не понравились. «Чистой выдумкой» назвала Э. А. Шан-Гирей все, что говорилось в письмах о девице Ребровой, отвергала она и сведения о французском пансионе, якобы существовавшем в Пятигорске. Обо всем этом она и сообщила издателю «Русского архива» П. И. Бартеневу, попутно рассказав о бале в Кисловодске в 1840 году, том самом, о котором писала Омер де Гелль. Письмо, опубликованное в одиннадцатой книжке «Русского архива» за 1887 год, написано человеком раздосадованным. Да и кому приятно читать сплетни о своих близких! По сути дела, Э. А. Шан-Гирей вступилась за репутацию своей подруги, не исключено даже, что по ее просьбе. Во всяком случае, так можно понять последний абзац сердитого письма: «Меня крайне удивляет охота некоторых лиц при воспоминаниях о Лермонтове впутывать особ, совершенно ни к чему не причастных, находящихся в живых еще и которым, конечно, может показаться смелым подобное бесцеремонное обращение с их личностью» [6] .

6

Русский архив, 1887, № 11, с. 438.

Энергичный протест Э. А. Шан-Гирей послужил косвенным доказательством значительности обнаруженного П. П. Вяземским материала. Эмилия Александровна, раздражаясь на частности, словно бы подтверждала достоверность писем неприятной ей француженки. Так понял дело П. И. Бартенев, сообщавший 5 октября 1887 года Вяземскому о возражении Э. А. Шан-Гирей. Издатель советовался с публикатором, печатать ли возражение «и если печатать, то не с оговоркой ли, что полной и точной правды от французской путешественницы подобного пошиба нельзя и требовать; но зато общий колорит верно схвачен и талантливость такова, что внушила поэту такие стихи». Проинформированный Вяземский, как следует из очередного письма Бартенева от 10 октября 1887 года, попросил издателя при допечатках заменять имя Ребровой звездочкой и справился об адресе Э. А. Шан-Гирей, вероятно желая принести извинения за ненарочитую бестактность. Движение естественное — Вяземский, публикуя письма легкомысленной француженки, ведь и предположить не мог, что Реброва (впрочем, давным-давно — Юрьева) может оказаться живой.

Дальнейшего развития сюжет с письмами Омер де Гелль в ту пору не получил. Французская путешественница прочно вошла в биографию поэта, французское стихотворение «L'Attente» («Ожидание») стало восприниматься как памятник еще одного лермонтовского увлечения. Тем более что нашлось еще одно подтверждение. Литератор П. К. Мартьянов записал и опубликовал рассказы барона Е. И. фон Майделя (ныне корректно именуемые «малодостоверным источником» [7] ). Словоохотливый барон знал Омер де Гелль лично и характеризовал ее следующим образом: «это была супруга французского консула в Одессе Омер де Гелля, (…) молодая, красивая и обаятельная дама, кружившая безустанно головы своих многочисленных поклонников и видевшая в том едва ли не цель своей жизни. Она имела живой и веселый характер, много путешествовала по России и была известна как поэтесса и автор сочинения «Voyage dans les steppes de la mer Caspienne et dans la Russie meridionale» («Путешествие по прикаспийским степям и Южной России»; эта книга А. Омер де Гелль вышла в свет в Париже в 1860 году. — А. Я.). В разговорах она поражала большою начитанностью и знанием русской истории и литературы. Ее определения и характеристики лиц были типичны, злы и метки. <…> Поэта А. С. Пушкина она считала гениальным поэтом, но в отношении дуэли с Дантесом становилась на сторону последнего и называла Александра Сергеевича «ревнивым русским мавром». О Лермонтове говорила: «Это — Прометей, прикованный к скалам Кавказа… Коршуны, терзающие его грудь, не понимают, что они делают, иначе они сами себе растерзали груди…» или: «Лермонтов — золотое руно Колхиды, и я, как Язон, стремилась найти его и овладеть им» [8] . Е. И. фон Майделю явно везло в жизни, он был знаком не только с Омер де Гелль, но и с Лермонтовым и даже выслушал от него историю о романе с прелестной француженкой: «Знаете ли, барон, — говорил он, — я прошлой осенью (то есть осенью 1840 года.-Л. Н.) ездил к ней в Ялту, я в тележке проскакал до двух тысяч верст, чтобы несколько часов пробыть наедине с нею. О, если бы вы знали, что это за женщина! Умна и обольстительна, как фея. Я ей написал французские стихи». И он стал припоминать их, но прочитать не мог и, рассмеявшись, сказал: «…ну, вот подите ж забыл… а стихи ей понравились, она очень хвалила их» [9] .

7

Лермонтовская энциклопедия, с. 272.

8

Мартьянов П. К. Дела и люди века. СПб., 1893, т. II, с. 160.

9

Там же, с. 185.

Итак, все сходится. Майдель подтверждает авторитетность публикации Вяземского. Правда, не очень понятно, как же это Лермонтов забыл свои стихи, да еще те самые, что он перерабатывал в 1841 году. Ну да чего с поэтами не бывает! Особенно с такими романтиками, как Лермонтов. Ведь совершенно головокружительную историю поведала о нем в письме от 26 августа 1840 года Омер де Гелль: кисловодские ночные происшествия (убийцы, погони, страсти, ревность) так и просятся в роман. И, кажется, такой роман уже есть. Называется «Герой нашего времени».

Странное сходство не укрылось от П. А. Висковатого; вот что писал он в биографии Лермонтова: «Если сопоставить этот рассказ с некоторыми моментами из повести «Княжна Мери», то невольно приходится думать, что Лермонтов, любивший «на деле собирать материалы для своих творений», воспользовался эпизодами из тогдашней жизни на водах и встречи с прекрасной француженкой для рисовки некоторых внешних сторон своей повести» [10] . Это пишется вполне серьезно, хотя «Герой нашего времени» вышел в свет в апреле 1840 года, то есть за несколько месяцев до кисловодской встречи Лермонтова и Омер де Гелль. Но, как справедливо сетует сам Висковатый: «…видно, так созданы люди, что им непременно верится в то, во что им почему-либо хочется верить, а не в то, что есть на самом деле» [11] . Биографический метод, приверженцем которого был Висковатый, заставлял выводить литературные факты непосредственно из жизненных впечатлений, и, поддавшись гипнозу метода, ученый проглядел элементарную хронологическую несообразность.

10

Висковатый П. А. Указ. соч., с. 351–352. К рассуждению дана сноска с подробным перечислением совпадений.

11

Там же, с. 353.

Ошибку предшественника заметил П. Е. Щеголев. В «Книге о Лермонтове» (монтаж биографических материалов разной степени достоверности, сопровождаемый иногда краткими пояснениями) он опубликовал письмо от 26 августа 1840 года со следующим примечанием: «Висковатов (фамилия ученого писалась двояко. — А. Н.) сравнивает это место письма Омер де Гелль со сценой ночного нападения в «Княжне Мери», но не надо забывать, что «Герой нашего времени» тогда был уже написан. Впрочем, Лермонтов мог воспроизвести некоторые положения романа в жизни» [12] . Последнее суждение не лишено проницательности: действительно, взаимоотношения «жизни» и «творчества» Лермонтова отнюдь не просты, поэт был склонен к воспроизведению в обыденном быту литературных ситуаций, что иногда дорого обходилось невольным участникам его «жизнестроительных» сюжетов [13] . Но уж чего Лермонтов никак не мог, так это заставить Адель Омер де Гелль носить ботинки «цвета пюс» — точь-в-точь такие, как у ранее описанной им княжны Мери. Ну да мало ли какие бывают совпадения!

12

Щеголев П. Е. Книга о Лермонтове. Л., 1929, вып. II, с. 160.

13

Об этом подробнее см.: Лотман Ю. М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988, с. 213–214.

Годом раньше письма Омер де Гелль перепечатал другой серьезный историк литературы — Ю. Г. Оксман, включив их в качестве одного из приложений к подготовленному им изданию «Записок» Е. А. Сушковой.

Переиздания задали образ Лермонтова, гордого, одинокого и загадочного романтического гения, способного на экстравагантные поступки и насмешливо глядящего на светскую толпу. Такой Лермонтов просился в герои эффектного романического повествования — и романы о демоническом поручике не замедлили появиться.

В десятой книжке «Красной нови» за 1929 год публикуется повесть одного из самых популярных прозаиков той поры Бориса Пильняка «Штосс в жизнь». Опираясь в некоторых эпизодах на фабулу писем Омер де Гелль, сталкивая временные планы (николаевская эпоха и современность), свободно варьируя мотивы «Штосса», «Героя нашего времени» и лермонтовской лирики, перемежая монтаж документов с прямыми обращениями к умершему поэту, Пильняк создает напряженное до болезненности и внутренне безысходное повествование о трагической участи «неведомого избранника». Пошлость окружала Лермонтова, пошлость царит ныне там, где томился поэт. Карточная игра, демонические женщины, убийства, любовь к Омер де Гелль — вспышки света в беспросветной ночи, окружающей одинокого Лермонтова. «Жестокий» романтизм Пильняка — крик отчаяния художника, болезненно переживающего собственное одиночество.

В 1929 году в Харькове издается роман Константина Большакова, бывшего поэта-футуриста, некогда приятельствовавшего с Маяковским. Эффектное название хорошо передает суть большаковского сочинения — «Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова». Густо кладутся темные краски («мрачная николаевская Россия»), лихо разворачивается сюжет, неуклонно движущийся к гибели поэта; из писем Омер де Гелль извлекается все необходимое: любовь поэтов, самовольная отлучка Лермонтова в Крым, контрабанда оружием, которое доставляет горцам лермонтовская возлюбленная на яхте Тетбу де Мариньи. Большаков — представитель периферии уже исчезающего российского литературного авангарда — революционизирует Лермонтова до предела, нагнетая ужасы, окружая Лермонтова предателями и соглядатаями и явно сожалея о том, что он вместе с Омер де Гелль не отправился воевать на стороне горцев. На рубеже 1920-х годов никто не сомневался в том, что автором стихов «Прощай, немытая Россия…» является Лермонтов. Если большаковский Лермонтов, пусть и очень непохожий на реального поэта, был по-своему значителен, а роман «Бегство пленных» при всей неисторичности отличался своеобразной стилистической энергией, то у традиционного российского реалиста Сергея Сергеева-Ценского пошлость была уже беспримесной. В 1928 году он создает повесть «Поэт и поэтесса», а в 1930-м делает ее срединной частью романа «Мишель Лермонтов», примечательного, пожалуй, лишь тем, что на него была написана уничтожающе точная рецензия Л. Гинзбург [14] . Первая часть — «Поэт и поэт» — разумеется, посвящена смерти Пушкина и лермонтовской на нее реакции. Вторая, — конечно же, об Омер де Гелль (любовь, тяга к чужбине, контрабанда, горцы, страсти, рыдания, разлука). Третья — о гибели поэта. Читать сочинение Сергеева-Ценского, боюсь, было затруднительно и в 1930 году. И — наконец — для полноты картины еще один опус: «Тринадцатая повесть о Лермонтове» (1928) Петра Павленко, будущего корифея социалистического реализма и певца счастья сталинской поры. И опять все то же самое: Кавказ, Омер де Гелль, горцы… Четырем писателям, разным по изначальным творческим установкам, стилистическим манерам и личным судьбам (достаточно сказать, что Пильняк и Большаков были незаконно репрессированы, а Павленко стал одним из самых официозных литераторов), в равной степени оказались нужными документы, опубликованные в 1887 году и актуализованные изданиями Оксмана и Щеголева. Омер де Гелль превращалась в ключевую фигуру нового мифа о Лермонтове, апофеозом которого стал фильм «Кавказский пленник» (другое название — «Гибель Лермонтова»). Фильм был поставлен в 1931 году А. В. Ивановским по сценарию П. Е. Щеголева и начинающего литературоведа В. А. Мануйлова. Последний явно лишь помогал маститому соавтору, к 1930 году достаточно поднаторевшему в кинодеятельности. Дело в том, что выдающийся историк русского освободительного движения и пушкинской биографии, П. Е, Щеголев отнюдь не блистал вкусом и щепетильностью. В 1920-е годы он уловил социальный заказ на «обличительную мелодраму» из «старой жизни» — и выполнял его с большим воодушевлением: достаточно напомнить о том, что именно Щеголев был соавтором А. Н. Толстого в работе над пьесой «Заговор императрицы» — первой — и «удачной» — попытке создать завлекательный детектив о распутинщине и последних днях «старого режима». Так называемые «дневники Вырубовой», положенные в основу коммерческо-обличительной пьесы, были сфабрикованы профессиональным историком. Исторический кинематограф оказался золотой жилой для Щеголева — ученого, обладавшего глубокой и разносторонней эрудицией, легким пером, чутьем на конъюнктуру и некоторой тягой к «пряным» сюжетам. Поэтому вполне логично его обращение к истории Лермонтова и Адель Омер де Гелль (в фильме, впрочем, переименованной в Жанну). С А. В. Ивановским Щеголев работал не впервые: в 1927 году ими был снят фильм «Декабристы», дружно разруганный критикой и дружно принятый публикой, готовой следить за тем, как на фоне гнетущей действительности (чередование дворцов, парадов и рудников) разворачивается любовь декабриста И. А. Анненкова и француженки Полины Гёбль. «Кавказский пленник» стал «лермонтовским» изводом устоявшейся мелодрамы. Фильм, естественно, пользовался успехом. Ныне же о нем судят по пересказам — во время Великой Отечественной войны лента погибла [15] .

14

Звезда, 1930, № 3, с. 223–225.

15

Подробнее см.: Лермонтовская энциклопедия, с. 220.