Письма из Лондона

На других рисунках комикса премьер-министр убеждает прочих членов своего кабинета носить трусы так же, как он, — чтобы публично продемонстрировать свою лояльность. Забавный укол, но такова уж не склонная к конфронтациям природа Мэйджора, что вся эта голая правда теперь уже не производит впечатления совсем уж беспощадной. Наглядная инверсия верхней одежды и нижнего белья чем дальше, тем больше кажется чуть ли не умилительной: загогулина, никакой тебе риторики, и по-человечески все очень понятно — ну да, да, опять все то же самое.

На руку мистеру Мэйджору играет тот факт, что его почти не пришлось подвергать косметическому ремонту. Миссис Тэтчер ставила себе голос, прическу, одежду; Джордж Буш обратился за ценной тренерской помощью Роджеру Айлзу. («Опять вы ходите с этой долбанной рукой! — задал тот однажды Президенту целую трепку. — Выглядите пидор пидором!») Все, что требуется от мистера Мэйджора, — заправлять свою рубашку туда, куда надо, и пожалуйста — готовый премьер-министр. Когда вы видите его во плоти, единственно экстраординарным кажется то, что он выглядит в точности так, как вы его себе и представляли, ни выше, ни ниже, ни неряшливее, ни щеголеватее, ни жизнерадостнее, ни унылее. Короче говоря, эта заурядность — или непритязательность — скорее идет в зачет мистеру Мэйджору. Здесь, в наших палестинах, нам кажется, что мы живем в заурядные времена. Наш новый архиепископ Кентерберийский, Джордж Кэри, — весьма заурядный человек; вступив в должность, он дал свое первое в национальной прессе интервью не The Times или Daily Telegraph, a Reader's Digest. Симметричным ответом мистера Мэйджора было совершенно феерическое по своей банальности интервью журналу Hello!этим летом. Это издание специализируется на том, чтобы не ставить знаменитостей в неловкие положения, если только у тех не хватит ума сконфузиться от докучливого лебезения. Брат принцессы Ди был пойман со спущенными штанами в скором времени после своей свадьбы — кончилось все это непотребной перебранкой в прессе с сексуальными оскорблениями в адрес своей бывшей девушки; Hello!было тем местом, откуда можно было приступить к реставрации доброго имени виконта. Hello!(восклицательный знак в названии надлежащим образом отражает тон возбужденной невинности, принятый в журнале) предпочитает смотреть в будущее, замечать не грязь, но трагедию и интервьюирует знаменитостей из положения «стрельба с колена». Так вот, Джон и Норма Мэйджоры, угодившие под шквал вопросов о том, чем им нравилось заниматься во время их отпуска в Испании, сподобились ответить весьма в духе журнала. Итак, Джон: «Ну прежде всего я поспал немножечко больше, чем обычно. Я даже смекнул, чего это за штука такая — сиеста! Грех жаловаться — тут испанцы молодцы». На просьбу более развернуто описать национальные характеристики местных жителей, мистер Мэйджор отвечал: «Испанцы очень горячие. Когда я стал премьер-министром, я получил несколько прелестных поздравлений из Канделеды — один раз мне даже сосиску прислали». Hello!избежал потенциально криминального аспекта этого жизнерадостного откровения — вопроса о том, сырой или вареной была преподнесенная в дар сосиска. Если сырая, то ее ввоз, пусть даже и самим премьер-министром, был бы нарушением положений Таможенного и акцизного управления Ее Величества.

Таким образом, мистер Мэйджор выработал себе на период с конференции Тори до будущих выборов такую стратегию игры, для которой он по самой своей природе наиболее подходит: не совершить ничего неосторожного. Лейбористская партия, несмотря на то что она вроде как требует всеобщих выборов осенью, втихомолку может радоваться, что их отложили на весну. Чем дольше мистер Мэйджор остается в должности, тем больше вероятность, что он, на их счастье, угодит в какую-нибудь пиковую ситуацию. Куража лейбористам могут придать судьбы последних британских премьер-министров, сломленных лютой «зимой тревоги нашей» (словосочетание, пережившее редкую лингвистическую инверсию: в шекспировском оригинале метафора, сейчас она обратно превращается в реалистическое описание). И Хит, и Каллаген пали после пришедшейся на холодное время года суматохи. С другой стороны, профсоюзы сейчас в гораздо более слабом положении, чем десять лет назад. И чем дольше продержится мистер Мэйджор, тем меньше он будет казаться паллиативной затычкой и больше — настоящим премьер-министром, которому сосиску в рот не клади.

Все, однако, зависит от того, не случится ли чего-нибудь тревожного. Тревожного с большой «Т», с которой обычно начинается слово «Тэтчер». На своей конференции тори удалось пригасить ее, но в конце ноября снова пошло-поехало — лампадным маслицем да по костерку. Поводом стали дебаты в Палате общин при подготовке к саммиту Европейской комиссии в Маастрихте, где должны были обсуждаться следующие стадии политического и валютного союза. При том, что в мнениях трех главных партий имелось больше общего, чем они, надо полагать, готовы были признать на публике, дискуссия обещала пройти сравнительно мирно, разве что с некоторыми имитациями боевых выпадов. Все вышло ровно наоборот: с этого дня началось возвращение ожесточившейся миссис Тэтчер во внутреннюю политику — сначала в дебаты в Палате общин, а впоследствии и на телевидение.

В ходе полемики она была очень похожа на саму себя старого образца: деспотичную, грозящую пальцем, непримиримую — один раз она даже упомянула «моего министра иностранных дел», будто по-прежнему командовала парадом. Она с пренебрежением высказалась об идее единой европейской валюты и бесцеремонно предложила общенародный референдум по этому вопросу, раз уж все три главные партии согласились быть лакеями Европы. Консервативный кабинет выдерживал это цунами в молчаливом смущении — надо полагать, каждый министр раздумывал о том, как она — по выражению недавно обретенного ею Теннисона — «горгонизировала меня с головы до ног/ледяным британским взором». Однако ее выступление в телевизионном интервью в вечерних новостях два дня спустя было еще более обличительным, и ущерб от него грозил стать еще более значительным. Она выглядела еще свирепее и в то же время всем своим видом источала страдание — как вдовствующая особа, которая передала управление своим имуществом следующему поколению только затем, чтобы увидеть, что ее любимая полоска леса продана на лесопилку, а озеро осушено с целью сделать на его месте арену для скейтбордистов. Ее речь была популистской, душещипательной и апеллировала к патриотическим чаяниям. «Мы должны чуть-чуть больше доверять своим согражданам, — поучала она интервьюера. — Это мы — мы отодвинули границы социализма, мы стали первой страной, которой это удалось». Зрителям напомнили: «Это звон курантов Биг-Бена раздавался над Европой, пока шла война. Мне не хотелось бы, чтобы наша мощь иссякла». Закончила она очередной отсылкой к своему тотемному идолу: «Что такое случилось с британским львом, о котором Уинстон сказал, что подавать рык — это его прерогатива? Тот же Уинстон в 1953-м говорил: "Мы будем с Европой, но не в ней, и когда они спросят нас, почему мы упорствуем, мы скажем — потому что мы обретаемся на нашей собственной земле"».

Все это очень мило, особенно тот факт, что миссис Тэтчер забавным образом заделалась вдруг сторонницей референдума; как напомнил Палате общин Дуглас Хёрд, несомненно, разгневанный тем, что его обозвали «ее» министром иностранных дел, это ведь именно она упиралась руками и ногами, не желая проводить референдум о вступлении в Европу, предложенный Харольдом Уильямсом в 1975-м. Очень, очень мило — ну разве что можно еще поставить под сомнение уместность цитирования фразы тридцативосьмилетней давности («Какова ваша позиция в отношении твердого экю?» — «Пожалуй, я предпочитаю обретаться на своей собственной земле»). Факт тот, что миссис Тэтчер — то ли в силу уязвленного самолюбия, то л и будучи искренне уверенной в собственной правоте, — похоже, страдает от опасного приступа идеализма. Когда профессиональные политики начинают лепетать о том, что «моя страна для меня главнее моей партии», самое время вызывать психовозку.

Однако выступление мистера Мэйджора в Маастрихте в начале декабря удалось как в смысле умиротворения еврофобов, так и, одновременно, удовлетворения еврофилов. Миссис Тэтчер поначалу заявила, что «крайне встревожена» тем соглашением, с которым он вернулся. Сам премьер-министр с восторженной незамысловатостью хвалился, что для Британии это было «гейм, сет и матч»; и поскольку все прочие главы европейских государств были заняты празднованием необыкновенной победы каждый на свой лад, никто не стал возражать против британских претензий на спортивный Азенкур. Правительственная версия событий состояла в том, что там, в Голландии, развернулась нешуточная рукопашная, и уж премьеру пришлось засучить рукава и навалиться на них всем своим авторитетом. «Федеративный» — страшное слово, в настоящее время для людей в серых костюмах гораздо более нецензурное, чем разговорное на три буквы — вычеркнули из соглашения; Британия добилась особого статуса касательно валютного союза; ей также позволено было не участвовать в «социальном параграфе» (раздел, где речь идет о таких правах рабочих, как минимальная заработная плата и равные возможности). Более скептично настроенному наблюдателю мистер Мэйджор напоминал водителя, который, получая права, принялся решительно доказывать, что ему надо позволить водить свой автомобиль только по самому медленному крайнему ряду; тем временем мистер Киннок изрядно позабавился насчет того, что премьер-министр так и не проявил настоящую волю к Европе. «Где-то поучаствовали, что-то пропустили, затем все перемешали — бояре, а мы к вам пришли — бояре, а зачем пришли?» — изгалялся он на двухдневных дебатах в Палате общин по поводу Маастрихта. Через неделю после саммита сама миссис Тэтчер перестала производить впечатление «крайне встревоженной»: она не выступала во время дебатов и воздержалась от участия в голосовании. Кроме того, она по крайней мере не говорила и не предпринимала никаких действий против мистера Мэйджора, а поскольку ее возможности повлиять на его перспективы на получение работы в течение нескольких следующих лет несомненно больше, чем те, которыми обладают президент Миттеран или канцлер Коль, кое-кто может сказать, что его политические приоритеты в Маастрихте были правильными.

Так что в настоящее время миссис Тэтчер помалкивает себе в тряпочку, пусть и на свой особый манер. Однако мистеру Мэйджору и его коллегам, пожалуй, следовало бы посоветовать вставить в их нынешнюю предвыборную стратегическую программу пункт насчет «где-то поучаствовала — что-то пропустила». В частности, следовало бы позаботиться о ряде настоятельных приглашений, адресованных миссис Тэтчер иностранными миллиардерами. Тэтчеровскому фонду можно было бы посулить крупные денежные суммы — в обмен на то, что его хозяйка воспользуется этим принудительно обеспеченным гостеприимством. С визитами она посещала бы исключительно отдаленные гористые страны, где не работают ни факс, ни телефон. А уж если и из этого ничего не выйдет, вот тогда, пожалуй, мистеру Мэйджору самому следует дождаться полуночи и достать с полки томик Тенниссона. Там он сможет обнаружить стихотворение «Власть повсюду» и внутри него — следующий совет:

Тот человек есть лучший консерватор Кто отсекает высохшую ветвь.

Январь 1992

Миссис Тэтчер получила пожизненный титул баронессы; Марк Тэтчер унаследует только баронетство своего отца и, следовательно, не представляет собой непосредственной угрозы для Палаты лордов.

6. Голосуйте за Гленду!

В один из тех пасмурных и промозглых субботних дней, какие выпадают иной раз в середине марта, в ту пору, когда шибко бойкие цветочки-выскочки нет-нет да и окоротит последний мстительный морозец, ко мне в дверь позвонила всемирно известная актриса, лауреат премии «Оскар». Она представилась; при ней был микрофон, а на тротуаре, в дюжине ярдов позади, толклась телевизионная группа — которая не мешала нашей непринужденной, хотя и не особенно бурной, беседе. В ее спокойном голосе чувствовалась утомление, но я понимал, что та часть роли, которая потребует максимального напряжения, у нее еще впереди. Она не стремилась покорить меня своими женскими чарами: макияжа на лице у нее не было, волосы на ветру подрастрепались, а ярко-красные брюки под длинным коричневым пальто скорее принадлежали к гардеробу домохозяйки, чем кинодивы. Она внимательно выслушала то, что я сообщил ей о своих убеждениях, попросила меня о содействии и через пару минут — а казалось, что больше, намного больше — откланялась с дружеской улыбкой. Провожая ее взглядом, я осознал, что I'esprit de I'escalier [67] настигает и тех, кто стоит на верхних ступеньках. Мои коронные шпильки и каверзные вопросы так и остались нерасчехленными. Однако ж когда к тебе в дверь стучится Гленда Джексон и в качестве кандидата от Лейбористской партии просит проголосовать за нее на всеобщих выборах, тут уж у кого угодно язык отнимется.

67

задним умом крепок (фр.) — дословно: лестничное остроумие, когда ты уже вышел на лестницу, и тут только тебе пришла в голову нужная реплика.

Такие глубоко личные моменты следует холить и лелеять, поскольку выборы 1992 года были скучными, муторными, тягомотными — одно расстройство, сплошная базарная грызня из-за каких-то нелепых фитюлек. Такое ощущение, что в жизни не осталось ничего неполитизированного — стипл-чейз «Гран Нэшнл» [68] и то выиграла лошадь по кличке Политика Партии, — пока партийные лидеры скребли по сусекам, пытаясь отыскать еще какой-нибудь способ навязать себя нам; Джон Мэйджор и Нил Киннок умудрились в течение четырехнедельного избирательного периода отгулять свои дни рождения, а затем Киннок еще и подлил масла в огонь празднованием двадцать пятой годовщины своей свадьбы с Гленис. Разумеется, с самого начала предполагалось, что итоги этих выборов будут такие пленительные, что дальше некуда, при том что по результатам опросов лейбористы и консерваторы все время шли ноздря в ноздрю, в силу чего у либерал-демократов появлялся реальный шанс оказывать влияние на баланс силы; но сама процедура достижения этого результата казалась нескончаемой. Для избирателя это было похоже на увязание в любовной связи, от которой следует бежать как от огня, с откровенно садомазохистскими обертонами, в том числе непреодолимой зависимостью и отвращением, терпеть которые можно лишь постольку, поскольку знаешь, что это точно кончится в течение месяца — в смысле, до следующего раза кончится. Короче, ты стискивал зубы и думал об Англии, страшно удивленный тем не менее, что тебя в очередной раз вынудили принять участие в гонке за власть и политическое доминирование.

68

Крупнейшие скачки с препятствиями; проводятся ежегодно весной на ипподроме Эйнтри близ Ливерпуля.

Предвыборные войны традиционно начинаются с разбрасывания пропагандистских листовок. В стародавние времена в партийных манифестах, которые раздавали бесплатно или продавали за гроши, кратко излагались намерения и упования; за последние годы, однако ж, они вымахали до размеров добротных повестей, стоят соответственно, да и по части вымысла недалеко ушли от художественной литературы — есть, во всяком случае, такое мнение. Лейбористская брошюра (Пора снова сделать Британию рабочей) оказалась самой дешевой — и она же была единственной, где лицо партийного лидера не фигурировало на обложке; вместо того там демонстрировались четыре флага Соединенного Королевства, что, надо полагать, в завуалированной форме декларировало идею равенства-при-сохранении-самостоятельности. На манифесте Консерваторов (Лучшее будущее для Британии) был изображен синюшный, несколько в расфокусе снятый Джон Мэйджор, радостно улыбающийся и словно самолично иллюстрирующий свою часто провозглашаемую идею «нации, которая чувствует себя в своей тарелке». Манифест Либерал - демократов (Переменим Британию к лучшему) был, как и подобает самой маленькой партии, самым большим по формату, а всю его обложку занимала вылизанная ретушерами до мельчайшего прыщика, очень высокого разрешения фотография строгого Падди Эшдауна, не улыбающегося вовсе (нечего тут зубы скалить, когда Британия в таком бардаке), но выглядящего решительно (нужно принимать жесткие решения) и одновременно человечно (и мы примем эти решения, испытывая сострадание). Предполагается ли, что эти брошюры должны обращать в свою веру или служить карманными катехизисами для агитаторов, напоминая им об обещаниях нынешнего года, чтобы не спутать их с прошлогодними, — неясно; в любом случае в них есть отступления от собственно политического курса, функционирующие в качестве оружия массового поражения. Консерваторы обещают принять «самые суровые в Западной Европе законы против порнографии», одновременно обучив плавать каждого ребенка к одиннадцатилетнему возрасту. Лейбористы будут добиваться выгораживания пустошей, запрещая при этом торговлю моделями оружия и обеспечивая животным максимально комфортабельные условия при перевозке. Либерал-демократы будут высаживать больше широколиственных лесов, «защищать тех, кто занимается рыбной ловлей в разумных пределах, таких как удящих макрель на леску без удилища», и введут новые стандарты эффективности для электрических лампочек, холодильников и кухонных плит.