Письма Кесарю

Мне были симпатичны все, кроме этого профессора. Он имел неприятнейшее сходство с ящерицей: узкая лысая голова, бессмысленные круглые глазки, юркие движения.

Застолье было в разгаре. "Бойцы скота" дуэтом спели бравую маршевую песню "Эх, эскадрончики мои!..", Анна Борисовна мрачно сыграла на гитаре, Плехан Иванович рассказал, театрально жестикулируя, неприличный еврейский анекдот. Я тоже решил внести лепту в общее веселье и прочитал из Пушкина: "Шуми, шуми, послушное ветрило...". Дальше-то я не знал, и никто, по-видимому, не знал тоже. Мне стало неудобно. Все молчали.

И вот тогда заговорил вдруг профессор:

– Говорил я ему: "Евгений, не спеши! А то будет, как в прошлый раз!"

Фраза была загадочная, но явно относящаяся к Попсуенко, и я живо поинтересовался:

– А что было в прошлый раз?

– Что, что!
– фыркнул Дюка.
– Как говорится, замели...

Анна Борисовна свирепо кашлянула. "Боец скота" умолк.

Тогда я спросил, чтобы поддержать интеллигентный разговор:

– Вы, простите, каких наук профессор?

Вопрос мой не понравился - Западловский моргнул и, почудилось, яростно вильнул хвостом, спрятанным под столом. Дюка с Аликом заржали. Анна Борисовна погрозила мне пальцем с такой злостью, что он чуть не оторвался.

– У нас, юноша, не рекомендуется лишних вопросов задавать, высокомерно и строго сказал Плехан Иванович.

– А это не ваша прерогатива - указывать да выговоры делать!
– накинулся на него профессор.
– Вы кто? Вы - казначей. Вот и занимайтесь, чем ведено!

Ясно: расстроилось веселье. Руки потихоньку стали почесываться, и я впервые за весь вечер ощутил беспокойство. Оно было ничтожное и противное, как таракан, бегущий по чистой стене.

– Где товарищ Попсуенко?
– тихо спросил я.

– Евгений Робертович будет позже. Он поручил мне подготовить вас.

– Профессор, кончай тягомотину, говори все прямиком, - перебили "бойцы скота".

Западловский вильнул хвостом.

– Вам, Пыркин, посчастливилось стать свидетелем и участником великого исторического процесса.

– Ры-во-лю-ци-он-но-го!
– важно пояснил Плехан Иванович.

– Сейчас разве революция?!
– всполошился я.

Все, включая Анну Борисовну, засмеялись.

– Поздравляю, вы не знаете, что сейчас революция! А что же тогда по-вашему, что, а? Нет, что?
– приставал, издеваясь, профессор.

– Н-не знаю... жизнь...

– Жизнь - это революция, а революция - жизнь!
– хором провозгласили Дюка и Алик.

Я не возражал.

– Евгений Робертович Попсуенко, несмотря на свою молодость, а может быть, и благодаря ей, - видный деятель революционного движения. Это доступно вашему пониманию, Пыркин?

Я понял, но сделал вид, что нет.

– Черт побери!
– вспылил Западловский.
– Вы хоть знаете, кто такой Робеспьер?.

– Нет!!!

– Ладно, допустим. Вернемся к Попсуенко. Слушайте внимательно: он задумал серию публичных выступлений и отвел вам главную роль в первом из них, которое состоится завтра. Понимаете?

Руки заныли, полезли трусливо под стол.

– Чего вы хотите от меня?

– Хотим, чтобы вы исполнили свой долг перед Отечеством.

– Это против официальной власти?!
– закричал я, как ошпаренный.

Все снова захохотали, а профессор надменно ответил:

– Одному Богу известно, какая власть официальная, а какая нет. Не будьте же слюнтяем, Пыркин!

Руки под столом ущипнули меня: мол, надо схитрить, иначе живым отсюда не выбраться.

– А что я должен буду делать?

– Вот это прекрасный деловой вопрос!
– обрадовался профессор.
– Вы должны будете кинуть камень. Куда - вам укажут.

– Камешек вот таку-у-сенький...
– показал кулак "боец скота" Дюка.

– Хлобысь!
– рявкнул Плехан.

– В человека?! Камень в че-ло-ве-ка?!! Вы сошли с ума! Я - член партии!

– А где же ваш партбилет?
– подло спросил Западловский.
– Вы, мой милый, бомж. Вы партию опозорили.

– Я... болен неизлечимой болезнью... я не несу ответственности...

– Вы ее понесете, это я вам твердо обещаю.

– В психушку свезете?

– В тюрьму.

– За что?!

– А вы, сударь мой, человека убили. Вот-с!

Я окаменел и крикнул шепотом:

– Нет!

– Ишь, окрысился, - усмехнулся казначей.

– Вы месяц назад во время припадка болезни устроили драку около гастронома и зверски ударили по голове гражданку Евдокию Савельевну Полушалок, персональную пенсионерку 95 лет. Она скончалась, не приходя в сознание. На вас Пыркин, розыск объявлен. Вы - вне закона. Эскапады с лампочками - детские забавы по сравнению с убийством.

Профессор врал, издевался, не слишком даже притворяясь. Сейчас я уверен, что всю эту историю он придумал сходу и никакой Полушалок нет и не было на свете. И с чего бы это персональная пенсионерка встала в очередь за какой-то дрянью! Впрочем, встала бы, ой, встала... Но не в этом дело, а в том, что тогда, припертый к стенке чертовской наглостью, я растерялся: вдруг действительно старушку убил?..

Они стали хором стыдить меня:

– Не совестно вести такую жизнь?..

– Ночевать по подвалам...

– Воровать...

– Женщин калечить...

– ...и убивать!..

Анна Борисовна грозила пальцем.

– Еще хорошо, что вас Попсуенко подобрал и решил эту неуправляемую болезнь в нужное, полезное русло ввести. Вас, Пыркин, ни в коем случае нельзя оставлять без руководства, а то, чего доброго, вы завтра... Кремль взорвете. Покумекайте, что лучше: бросить какой-то банальный камень или взорвать народную святыню.

Тут, Кесарь, я совершил, не побоюсь сказать, самый лучший в своей жизни поступок - встал и поклялся:

– Я НЕ ВЗОРВУ КРЕМЛЬ!

Гром аплодисментов. Крики. Возгласы: "Браво!", "Во, дает!", "Золото-старик!" Наконец все успокоились.

Я спросил:

– А что случится, когда я... брошу камень?

– Ряд революционных эксцессов с участием верных нам отрядов молодежи, охотно ответил профессор и обратился к Анне Борисовне:

– Попсуенко отдал приказ отрядам собраться сегодня вечером здесь, в парилке. Он скажет им речь. Проследите за порядком, а то в прошлый раз, после митинга, у кого-то пропали брюки. Нехорошо!