Письма Клары

— Приветлива? А почему ей не быть приветливой?

— Она меня не любит, — как бы мимоходом объяснила Эммелина. — Что с тобой?

— Я не знаю. Все плохо.

— Конечно плохо. Однако мне кажется, что тебе лучше встать. Я жду внизу на углу.

На какой-то миг его обуял гнев, но он только сказал:

— Ты понимаешь, что я очень слаб?

— Я знаю, — ответила Эммелина.

На улице весенние сумерки были почти теплыми.

Она сказала:

— Пойдем встретимся с Кнутом, он огорчен, что ты так редко показываешься.

— Ты с ним разговаривала?

— Нет! Но он огорчен.

Когда они вошли, Кнут поднялся из-за стола.

— Привет! Как приятно! — сказал он. — Фрёкен, две большие кружки пива и маленькую рюмку мадеры для дамы. На работе — полный порядок?

— Да так… Ну а ты? Тебе удалось продать что-нибудь за последнее время?

— Ну да, один «мерседес», а удалось, потому что я сказал, что, мол, один твой друг ездит на машине той же марки, подержанной. По-настоящему, тебе следовало бы заплатить процент от продажи! А что вы делаете сегодня вечером?

— Ничего особенного.

— Это хорошо, надо находить время, чтобы ничего не делать, это правильно, надо уметь отдыхать. Так, как это делает малютка Эммелина. Она просто существует и всегда такая, какая она есть — не правда ли?

Он улыбнулся Эммелине, встал и бросил несколько монет в игральный автомат.

Они сидели довольно долго и переговаривались, когда им этого хотелось.

Давид с Эммелиной возвращались домой, пошел дождь.

— Собственно говоря, весенний дождь — это замечательно, — сказал Давид. — Да и краски лучше видны.

Давид не знал, что сильнее: его преданность Эммелине или его уважение к ней, — а где-то в нем жило и слабое чувство страха, которое испытываешь перед тем, что тебе чуждо и что — совсем иное, что не поддается пониманию… И больше не удавалось сохранять в душе образ девушки со свечой; непостижимое каким-то образом удалялось все дальше и дальше.

Настало время, когда по телефону Эммелины стала отвечать прислуга:

— Нет, фрёкен нет дома, нет, она ничего не просила передать.

И так каждый день, в любое время суток, ее все не было и не было. Давид не позволял себе беспокоиться, у него и в мыслях не было, что с Эммелиной могло что-нибудь случиться. Он был лишь безгранично уязвлен тем, что она его бросила как раз тогда, когда он больше всего в ней нуждался.

И когда она наконец появилась, он закричал:

— Где ты пропадала? Ты мне не друг! Ты ведь знаешь… и так себя ведешь!

— Я была занята, — сказала она. — А теперь я здесь.

Пройдя мимо него в комнату, она села у стола.

Давид смотрел некоторое время на ее прекрасные волосы, тяжелые и мерцающие, а потом сказал:

— Я так ужасно устал, и ты это знаешь.

Эммелина сказала:

— Давид, мне некогда ждать, пока ты отдохнешь, уже поздно, и мне пора уходить.

— Твой голос звучит так строго, почему?..

— Ладно! Поспи немного, — сказала Эммелина, — я буду здесь, когда ты проснешься.

Он заснул; как поступил бы приличный человек, чтобы другие не испытывали угрызений совести? И тут же Давид впал в другой сон, в котором вел себя с болезненной четкостью и заставил всех вокруг бичевать себя за поступки, которым нет прощения.

Когда он проснулся, Эммелина была в его комнате. Вовсе уже не строгая, она нежным голосом спросила:

— Давид, ты считаешь, что поступаешь правильно? Подумай, неужели тебе ни капельки не любопытно?

Давид не слышал, он воскликнул:

— Эммелина! Ты знаешь, что я люблю тебя… — и быстро добавил: — Не говори, не говори, что тебе это известно!

Она наклонила голову, ее прекрасные волосы упали на лоб, так что он не видел ее лица, когда она ответила:

— Этого я не знала.

Потом, когда она ушла, он помнил лишь, что она обещала вернуться, но позже, гораздо позже, так она сказала.

Давид проспал всю ночь без сновидений и проснулся в середине дня, зная: нет ничего, что было бы слишком поздно, абсолютно ничего. Потом мало-помалу он собрался, поехал автобусом на работу и встретил своего шефа.

— Хорошо, — сказал шеф, выслушав его, — я понимаю, желаю счастья и дай как-нибудь о себе знать.

Все произошло совершенно просто. Давид подождал несколько дней, наслаждаясь в одиночестве вновь обретенной свободой. А потом поднялся этажом выше и позвонил в дверь Эммелины.

Отворила ему прислуга.

— Нет, — сказала она, — фрёкен уехала вместе со своими стеклянными шариками и со всем остальным. Я тоже скоро съеду отсюда. Прекрасная погода, верно?

— Разумеется, — ответил Давид. — И она не оставила никакого адреса?

— Нет, не оставила. По правде, я огорчена.

— Не огорчайтесь, — сказал Давид. — Она обещала вернуться.

Туве Янссон Путешествие на Ривьеру

Когда до юбилея мамы осталось совсем немного времени, она дала понять, что всякого рода подарки — излишни, но что у нее есть одно-единственное скромное желание — поехать в Барселону и попытаться понять архитектуру Гауди [2] . И еще она хочет насладиться жизнью на Ривьере, вернее в Жуан-ле-Пен, и, само собой разумеется, вместе с дочерью Лидией, поскольку они привыкли жить вместе. Но путешествие не должно стоить слишком дорого.

2

Гауди-и-Корнет Антонио (1852–1926) — известный испанский архитектор; жил и работал главным образом в Барселоне.

Ей объяснили, что Ривьера — очень дорогое удовольствие, но мечта есть мечта, а если эта мечта давняя, она осуществима.

Во всех бюро путешествий сказали, что дешевых отелей на Ривьере даже до начала сезона не найти, во всяком случае поблизости от Жуан-ле-Пен.

Друзья и знакомые обзвонили всех и вся; мамины идеи их всегда забавляли; и наконец-то нашлась чья-то кузина, у которой был адрес пансионата, дешевого, если успеешь приехать до начала сезона. Владельцем пансионата был некий месье Бонель.

— Лидия, — распорядилась мама. — Напиши, что мы заинтересовались этим вариантом, но хотели бы питаться в пансионате лишь один раз в день.

Мама высчитала, что, если поехать третьим классом, и один-единственный день провести в Барселоне, и не тратить лишних денег, все может осуществиться безо всяких огорчений.

— Разумеется, мама, — сказала Лидия и принялась подыскивать себе замену в библиотеке.

Путешествие началось с парохода Друзья, стоя на набережной, махали платками, мама — на верхней палубе — седовласая, в своей светло-серой широкополой строгой шляпе, как у пророка (с низкой тульей), была всем отчетливо видна. Остается только добавить кое-что о фасоне шляпы. Мама не меняла его с 1912 года.