Письма, несущие смерть
Шрифт:
Я бросил свой конверт в щель, и он провалился совершенно бесшумно, без громкого хлопка о дно ящика, обычно сопровождающего приземление первого за день конверта. Мое письмо мягко коснулось предыдущей корреспонденции.
Генри ласково потрепал меня по плечу, явно понимая мои чувства. И опять от сознания нашего духовного родства по моему телу разлилось приятное тепло.
— Вам здесь понравится, — сказал Генри. — Вы прекрасно приспособитесь.
Я завел новых друзей.
Не сразу, потому что в первые несколько недель у меня не было такой возможности. Я, естественно, встречался с сотрудниками в вестибюле или на автостоянке, поднимался с ними в лифте и всегда выдавливал улыбку, кивал или здоровался, но по большей
А я особой преданности к фирме не испытывал.
Не поймите меня неправильно. В профессиональном отношении я не мог бы быть счастливее, и если бы удалось вернуть Викки и Эрика, то считал бы свою жизнь идеальной.
Только моя новая работа была слишком хороша, если в этом «слишком» был какой-то смысл. И как я ни любил ее, как в ней ни нуждался, в глубине души я ощущал какую-то неправильность. Похожие чувства у меня возникали в детстве после Хеллоуина. На праздник я, как принято, ходил по соседям и выпрашивал угощение, угрожая какой-нибудь проделкой и приговаривая «кошелек или жизнь», а весь следующий день, первого ноября, ел конфеты, собранные накануне. «Марс» на завтрак, «Милки уэй» на обед, «Сникерс» на ужин, «Баттерфингер» — в любой момент. Настоящий свинячий рай. Правда, более разумный и ответственный внутренний голос напоминал, что неплохо бы уравновесить весь этот сахар нормальной едой: хлебом или фруктами, мясом или овощами.
А через несколько месяцев, при очередном визите к стоматологу, приходилось ставить как минимум еще одну пломбу.
Вот о чем я вспоминал.
Все было здорово. Мне очень нравилось.
Но я знал, что это неправильно.
И другие знали.
Постепенно недовольные проявили себя. На третьем этаже я нашел то ли кафетерий, то ли буфет для сотрудников с такой изысканной кухней, что его вполне можно было назвать рестораном. Там я впервые и встретил Стэна Шапиро. Стэн был старше меня и работал здесь еще со времен Рейгана, обрушиваясь со злобной критикой на каждого успешного президента. Темой всех его писем была космическая программа. Он обожал свою работу и верил всему им написанному, однако в какой-то момент у него возникло непоколебимое убеждение в том, что его письма не достигают адресата, что его заставляют думать, будто он пишет письма президенту, дабы успокоить и лишить возможности на самом деле писать письма президенту.
Все это я знал уже через полчаса после знакомства, а к концу нашего совместного ленча, примерно час спустя, мне казалось, что мы знакомы целую вечность. Стэн, эксцентричный, циничный и озлобленный, очень мне понравился.
Через несколько дней в том же кафетерии Стэн познакомил меня с Элен Дикерсон и Фишером Коксом. И Элен, и Фишер работали здесь сравнительно недавно, всего несколько лет. У них был роман, последние полгода они жили вместе, хотя раньше у нее был муж, а у него — жена. Письмотворчество разрушило старые связи, а здесь эту пару свели тоска, удобство и отчаяние. Оба они с готовностью признали, что, если бы представилась возможность, моментально воссоединились бы с прежними супругами.
Я подумал о Викки, подумал об Эрике.
— Странно, — сказал Фишер. — Эта фирма создана специально для нас, и она великолепна. Как будто мы сами ее придумали. Все здесь крутится вокруг писем — центра наших жизней. Однако… — Он покачал головой. — Иногда этого недостаточно, не так ли?
Я, как и все остальные, прекрасно его понимал. В тот вечер мы собрались у Стэна и всю ночь провели в разговорах. Конечно, мы слишком много выпили и слишком разоткровенничались, зато очень быстро сблизились.
Несмотря на одолевавшие нас сомнения, несмотря на высказанные тревоги и невысказанный страх, мы все любили свою работу. А как же иначе? Наши телевизоры принимали программы со всего света, мы располагали роскошной фильмотекой и
имели доступ ко всем печатным изданиям в мире. Более тесной связи с текущими событиями и представить было невозможно. Своими письмами мы диктовали тенденции в моде, музыке, литературе, архитектуре, искусстве. Мы раскачивали политические качели, поскольку в письмах-инструкциях нам приказывали писать противоречивые жалобы и предложения, чтобы добиваться совершенно противоположных результатов. Мы обсуждали наши творения, написанные как по собственной инициативе, так и по указаниям свыше, но мы не имели никакого представления о том, чем занимаются другие, и уж тем более «разработчики», как называл их Стэн. Я ни разу не встретил ни одного гостя с той первой вечеринки, но я знал, что они где-то рядом, и часто спрашивал себя, что пишут они и противоречит ли их работа моей собственной.— Вы были здесь врагом номер один, — сказал мне тогда Эрнест.
— Вы очень могущественны, — признал Джеймс.
Я чувствовал свое могущество. И мне это нравилось.
Я все больше и больше времени проводил на работе, все меньше и меньше времени — дома. А что у меня осталось, кроме работы? Я все реже звонил Эрику, а потом, по запрету адвокатов, как моих, так и Викки, вообще перестал звонить. С Викки я общался через третьих лиц: она разговаривала со своими адвокатами, ее адвокаты разговаривали с моими адвокатами, а уже те — со мной. У меня не было личной жизни, не было семьи, и реальность с каждым днем казалась мне все менее реальной. Я предпочитал смотреть на мир через телевизионный экран или глазами репортеров, сообщения которых читал в прессе.
И писал о том мире письма.
Как ни странно, я начал понимать, насколько трудно зарабатывать на жизнь творчеством. Большинство людей реализует творческие способности, оставляя веселые сообщения на автоответчиках или забавные комментарии в семейных видеофильмах или меняя интерьер своих домов. Необходимость творить по заказу изо дня в день, неделю за неделей оказалась тяжким испытанием, лишающим большей части удовольствия. Теперь я писал письма не потому, что у меня появлялось желание или вдохновение, а потому, что это была моя работа. Сложившаяся ситуация заставила меня по достоинству оценить тех плодовитых авторов, которые, невзирая на суровые жизненные обстоятельства, в разные периоды истории человечества непрерывным потоком выпускали в свет блестящие многостраничные творения.
Я словно бежал по замкнутому кругу. Кажется, есть какие-то животные, то ли хомяки, то ли крысы, которые, если их не остановить принудительно, будут бесконечно повторять одни и те же действия, пока не умрут от истощения? Вот и я был таким. Возможно, на подсознательном уровне однообразная работа начинала меня утомлять, но инстинкт заставлял писать. Именно инстинкт, а не условный рефлекс подгонял меня и всех остальных.
И мы продолжали выполнять свою работу.
Если не считать нашего офисного здания, Бри казался на удивление опустевшим городом. Мы никогда не ходили по магазинам: продукты просто привозили на дом в наше отсутствие, холодильники заполнялись, как мини-бары в гостиничных номерах. Меня иногда охватывало тревожное предчувствие, что если я загляну в один из продовольственных магазинов, то никого и ничего там не обнаружу, что эти магазины — просто фальшивые фасады, как в кино.
То же самое с окрестностями моего дома. Я видел автомобили на подъездных дорожках, свет в окнах по вечерам, я даже слышал звуки работающих в соседних домах телевизоров, магнитофонов и радиоприемников, до меня доносился шум газонокосилок, но я ни разу не видел ни одного человека и часто ловил себя на мыслях о том, что вокруг никого нет, что весь мой район — фальшивка, созданная лично для меня, и что мой дом — единственный обитаемый дом в округе. Однако я слишком боялся постучаться в чужую дверь и проверить свои домыслы. Иногда я убеждал себя в том, что все вокруг реально, все нормально, но иногда за безобидным фасадом не мог не видеть кошмарных чудовищ, и тогда я запирал все двери и окна, задергивал шторы и таращился в телевизор, боясь взглянуть на окрестные дома.