Письма, несущие смерть

И все же я не был абсолютно счастлив.

Сначала новая работа воспринималась как подарок судьбы, однако постепенно меня стала одолевать скука. Один день — за мелкими исключениями — походил на другой. Прежде Киоко и ведьма как-то разнообразили мою жизнь. Отсутствие неприятностей лишило мое существование остроты. Я понимал, что и через десять, и через двадцать, и через тридцать лет буду делать то же самое. Мне не о чем было мечтать, некуда было спешить.

Но я никогда не забывал о Верховном Писателе Писем, или Верховном, как мы привыкли его называть.

Мысли о нашем невидимом владыке удерживали нас от безумия, а бесконечные параноидальные теории Стэна спасали от самодовольства.

Хотя мои друзья не казались такими неудовлетворенными, как я, и в них я замечал недовольство, однако большинство наших коллег, Писателей Писем, пребывали в полном восторге и счастливо работали здесь независимо от того, как давно покинули реальный мир. С моей точки зрения, эти люди были просто винтиками в огромной машине, неразумными захребетниками, полагающими, что нашли свое место в жизни.

Вы очень могущественны.

Я был другим.

Стэн недавно пересмотрел свои теории. Теперь он уверял, что наши письма, даже его длинные трактаты по космической программе, отправляемые президенту, достигают места назначения. Мы отвлекали внимание, мы были белым шумом, мы концентрировали внимание на пустяках, чтобы никто не замечал глубоких изменений, сотрясающих общество и подводящих цивилизацию к краю пропасти, к всеобщему хаосу. И это касалось не только Соединенных Штатов Америки, но и всего мира в целом. В здании фирмы мы встречали Писателей Писем из Венгрии и Судана, Китая и Ирана, а поскольку читали газеты и смотрели новости, то знали, что происходит в их странах.

Конечно, мы освещали с помощью наших писем и важные моменты. Политические заявления проникали в прессу, попадались на глаза высокопоставленным чиновникам, влияли на исход выборов и пересмотр политического курса, однако они терялись в океане пустой болтовни, восхвалении и ниспровержении знаменитостей, кулинарных дебатах и обсуждении музыкальных стилей. Наши самые эффективные, самые талантливые писатели не затрагивали мириад проблем мирового сообщества, а переключали внимание на незначительные события. Меня ограничили жалобами на шум от автодрома. Билл перенацеливал «Пентхауз форум» с анального секса на фетишизм.

— Я уверен, — сказал Стэн, — что общество Писателей Писем многослойно. Мы — верхний слой, те, кто печатается больше всех, кто трещит о текущих событиях повседневной жизни. Мы жалуемся на новую кока-колу или сексуальные инсинуации на телевидении или предлагаем классифицировать видеоигры и музыкальные альбомы. Однако существует другой, невидимый нам пласт, и составляющие его Писатели реально претворяют в жизнь планы Верховного. Они свергают правительства, скрывают факты геноцида, перекрывают поступление продуктов жертвам голода. Они преобразовывают мир постепенно, одну страну за другой; обращаются с реальными армиями, королями, президентами и религиями как с фигурами на шахматной доске. И им все это сходит с рук, потому что мы направляем ярость общества на радиоведущих и привлекаем внимание к сексуальной жизни политических кандидатов.

Я подумал о Вирджинии и ее коллегах с верхних этажей, куда мне был закрыт доступ.

Идея Стэна казалась разумной, и, сидя в своем рабочем кабинете, слушая радио, знакомясь с последними кинофильмами, просматривая последнее провокационное телешоу на канале Эйч-би-оу, ежедневно бомбардируя письмами четыре газеты и еженедельно шесть журналов, я все отчетливее понимал, как узка сфера моей деятельности, сколь малое влияние я оказываю на ситуацию. И злился.

Я хотел все бросить. Я хотел вернуться домой. В свой настоящий дом. Больше всего на свете я хотел увидеть Викки и Эрика. Даже если я не мог жить с ними, даже если Викки никогда не примет меня обратно, я хотел их видеть.

Я даже пробовал молиться. Я был Писателем Писем, а что такое молитвы, если не устные письма Богу? «Уважаемый Господь», — обычно начинал я, как будто писал ему письмо. Однако он оставался глух к моим молитвам. Я до сих пор не знал, существует ли Бог, но я точно знал, что если бы у меня был Его адрес и я смог бы не поговорить с Ним, а написать Ему, у меня было бы гораздо больше шансов на положительный результат.

Тянулись дни.

Недели.

В первую годовщину моего поступления на работу в мой рабочий офис явился чиновник, допрашивавший меня после моего пленения и устроивший вечеринку в мою честь. Он казался все таким же скучающим, официальным и излучал скрытую угрозу.

— Мистер Хэнфорд. — От его голоса у меня, как и прежде, мурашки побежали по коже. — Давно мы с вами не виделись.

Я вдруг заметил в его облике какую-то неправильность. На нем была та же странная одежда, похожая и на униформу, и на деловой костюм, и в то же время ни то ни другое, но не это встревожило меня. Дело было в нем самом. Он не носил ни бороды, ни усов и был аккуратно подстрижен, однако его нарочито бесстрастное лицо не выглядело современным.

Я попытался представить его в тоге, в звериных шкурах, и получилось это слишком легко.

С чего, черт побери, в мою голову лезут такие мысли?

— Здесь у меня несколько писем, — бодро заявил гость. — Поздравления от доброжелателей с десятого этажа. От ваших старых друзей!

Он передал мне пачку конвертов.

— Спасибо, — сказал я, бросая конверты на заваленный бумагами стол.

— Вы их не вскроете?

Мне показалось, что он разочарован, и я обрадовался.

— Нет. Я занят. Я прочту их позже.

— Очень хорошо. — Он вдруг заговорил более официальным тоном. — Я просто хотел посмотреть, как вы устроились, и поздравить вас с годовщиной. — Он улыбнулся. — Вы получите еще много поздравлений.

Я не стал радовать его проявлениями чувств и взялся за письма только после его ухода. Поздравления с годовщиной? Странно. У меня возникло желание вообще не открывать их, выбросить непрочитанными. Они явно написаны по заказу. Сотрудникам с десятого этажа приказали их написать, и, вполне вероятно, с какими-то недобрыми намерениями. Вполне вероятно, что эти послания — не просто поздравления и не так безобидны, как кажутся.

И все же на том этапе своей жизни я был благодарен за все выходящее за рамки обыденности, нарушавшее рутину моей жизни.

Я просмотрел пачку и открыл письмо Вирджинии:

Мой дорогой Джейсон!

Неужели пролетел целый год? Мне он показался гораздо короче, хотя вам, несомненно, гораздо длиннее. Желаю, чтобы ваше творчество приносило вам столько же радости и тайного волнения, как те письма, которые вы писали с вашим другом Полом много лет тому назад.

Я нахмурился. Пол? Друг моего детства? Мы не виделись с тех пор, как его семья переехала, с тех пор, как он в последний раз смотрел на меня в окно автомобиля, горько плача и обещая стать моим другом по переписке. Что Вирджиния имеет в виду? Какие письма я когда-либо писал с Полом? Что за тайное волнение?